Подниматься в небо способны только самые юные и большекрылые волокуши. Они хрупки и тонкокостны, как эльфы, но гораздо мельче их и ниже на добрую голову-полторы, и, пожалуй, если ужасающе тощего Йеруша Найло поставить рядом с дозорной волокушей, то Йеруш будет выглядеть весьма откормленным.

При виде летающих дозорных он неистово негодует и желает пояснять каждому встречному, что никакие крылья не способны поднимать в воздух столь крупное тело — какими бы мелкими и лёгкими ни были молодые дозорные, а каждый из них в четыре, в пять раз тяжелее существа, способного поднять в воздух самого себя. Жрецы слушали Йеруша с большим интересом, котули — с надеждой, точно ожидая, что летающие волокуши поймут, какое они недоразумение, и рухнут прямо в когтистые котульские объятия. Рохильда, после ухода Мажиния очень много времени проводящая где-нибудь рядом с Найло, упирала руки в бока и говорила, что «Йерушенька — учёный эльф, если он чего говорит, то так оно и есть». А Илидор, который в драконьей ипостаси был тяжелее целого отряда волокуш и при этом прекрасно поднимал себя в воздух, ухмылялся самой паскудной улыбкой, на которую был способен.

На жрецов Храма Солнца в Четырь-Угле демонстративно не обратили почти никакого внимания. Распорядитель перекати-дома, сварливый волокуш с роскошными сине-зелёными крыльями, велел им разбить лагерь между загоном дозорных и одной из полян, где устраивались котули, показал, где можно набрать питьевой воды, а где устроены отхожие места, указал направление перегонных кряжичей и рынка, после чего ушёл обратно в перекати-дом, бормоча что-то недовольно.

Посёлок волокуш — последняя надежда Храма Солнца найти поддержку на предстоящем толковище и попасть в свою заброшенную Башню, куда нет хода никому из чужаков. Говорят, волокуши перелетали через стены, но не нашли внутри ничего стоящего внимания и ничего такого, что стоило бы прятать от посторонних глаз. И, однако, ворота почему-то не открываются перед чужаками. А под плотоядным деревом, как говорят, запечатал себя в землю основатель Храма Солнца воин-мудрец, когда понял, что его жрецам не одолеть старолесские народы в последнем противостоянии.

Для Йеруша Найло посёлок волокуш — тоже большая надежда. Надежда наконец найти проводника, который не будет смотреть на него тупым взглядом в ответ на вопрос о дороге к кровавому водопаду, а просто возьмёт и отведёт туда изнывающего от нетерпения учёного-гидролога.

***

В посёлке Четырь-Угле всегда шумно, с рассвета до заката что-нибудь происходит, двигается, ходит, взлетает, верещит, суетится, негодует, переговаривается, падает, снова верещит и суетится. Оживлённее всего — у перекати-дома и всех четырёх поворотов на Большучие Тропы.

— Ты какой ебельмании дорогу загородил, гейхера ломаная! — заходится человек-торговец, сидящий верхом на гружёном тюками волочи-жуке.

— Бабка твоя гейхера, твою опунцию! — вопит в ответ полунник-возница и трясёт кнутом над спинами тягловых гусениц.

Неслись по посёлку волокуш храмовые гимны, спотыкались о стены домов, вязли в порывах ветра, разрывались звуками других голосов, скрипом повозок, шуршанием листвы. Воздух Старого Леса, живущий в этом посёлке, не хотел впускать в себя храмовых гимнов, не хотели их волокуши, приезжие люди и эльфы в перекати-доме, не желали слушать храмовых гимнов кряжичи, сливы и барбарис в подлеске.

Жрецы и жрицы славили отца-солнце, и слава эта вязла в нижних ветвях деревьев, прибивалась к земле пушистой пылью, рассыпалась по пути к другим людям, эльфам, полунникам, волокушам, и ушей их достигали только отголоски сказанных слов. Никто и ни разу не остановился возле жреца, чтобы послушать гимн. На жрецов и жриц, желавших прочитать проповеди, нападал сухой кашель, сиплость голоса, неуёмное свербение в носу или что-нибудь ещё безобидное, но страшно мешающее читать проповеди с серьёзным лицом, потому проповеди оставались непрочитанными. Однажды Ноога не отступила и продолжила исторгать из себя историю про лесную башню и воина-мудреца, при этом старательно борясь с настырными приступами зевоты, — и тогда ей в глаз врезалась жирная мошка. Пока мошку доставали из-под века, Ноога истекала слезами, глаз её краснел, в нём лопались мелкие сосудики, а вокруг век наливался нешуточный отёк, словно от укуса пчелы. После этого жрецы утратили проповедническое рвение и снова стали напевать гимны, которые вязли в воздухе и не достигали ушей старолесцев, терялись за голосами других людей и нелюдей, приезжих и местных, безостановочно снующих туда-сюда, орущих, хохочущих, ссорящихся.

— Куплю перья, куплю перья!

Толстая волокуша-стригуха каждый день появлялась неподалёку от дозорного загона, на полпути между ним и храмовыми шатрами. Стригуха приходила незадолго до полудня, вперевалку, колыхая большим животом под свободным цветастым платьем. Оглядывалась с видом хозяина, который вернулся домой и жаждет узнать, что плохого тут натворили в его отсутствие. Расставляла на облысевшем пятачке земли табуретики, тазики, раскладной столик с ножницами, расчёсками для волос, щётками для перьев, небольшими фляжками и коробками, мягкими тряпочками. Шла к колонке у дозорного забора и, отдуваясь, накачивала в тазик воды, повязывала поверх платья застиранный фартук, упирала в бока голые толстые руки и раскрывала крылья пошире — вот она, стригуха, готовая к работе. До самого заката будет причёсывать, подравнивать, укладывать волосы, смазывать их составами из банок и фляжек — составами для роста и против роста, выпрямляющими и завивающими, дающими блеск, гладкость и въедливый запах мяты. К стригухе приходят и местные, и приезжие. Она одинаково приветливо встречает каждого и с каждым делится новостями, сплетнями, своими важными соображениями обо всём, что происходит вокруг. Когда череда желающих постричься иссякает, стригуха стоит перед своим столиком, сложив руки на животе под фартуком и выкрикивает:

— Куплю перья, куплю перья! Маховые, пуховые, самовыпавшие, нестриженые!

Бой-жрица Рохильда смотрит на стригуху с тоскливой злобой в глазах — словно стригуха заняла место, отведённое Рохильде.

Мимо стригухи носились туда-сюда дозорные волокуши — кто в загон, кто из загона. Некоторые дозорные выходили разминаться, почему-то непременно наружу, делая вид, будто не видят обращённых на них взглядов отовсюду. Принимали картинные позы, так и эдак изгибались тонюсенькими телами, складывали-раскладывали крылья, смеялись чему-то. Делали высокие махи ногами, придерживаясь за забор, стоя складывались пополам, упираясь лицом в собственные колени и обнимая их руками. Балансировали, стоя на цыпочках с закрытыми глазами, обхватив себя руками за плечи и удерживая равновесие одними лишь движениями крыльев. Делали скучающие лица, притворяясь, будто всё это проделывают без труда и не замечают, как жадно, восхищённо, грустно, завистливо смотрят на них жрецы, приезжие и другие волокуши. Особенно другие волокуши. Те, кто уродился с чуточку более слабыми или мелкими крыльями и не может летать так высоко и долго, как требуется от дозорных. Взрослые волокуши, чьи кости окрепли и перестали легко ломаться — но стали тяжёлыми, сделали тело готовым к продолжению рода — но отняли у него возможность подниматься в небо. Переболевшие детской болезнью кишковой трясучкой, из-за которой нарушается развитие маховых перьев…

Большая честь — быть дозорными. Большая редкость.

Дозорный загон привлекал к себе очень много внимания — и волокуши явно хотели, чтобы жрецы всегда оставались на виду, потому и велели им установить свои шатры неподалёку. Нередко можно было видеть, как несколько эльфов и людей или группка волокуш возбуждённо перешёптываются, хмурят брови, притопывают ногами, сбившись в тесную стайку и поглядывая в сторону храмовых шатров. Но старшие жрецы упорно продолжали петь гимны, а Юльдра настырно навязывал своё общество Матушке Пьяни, старшей волокуше, при всяком удобном и неудобном случае. Старший жрец Лестел неустанно повторял сомневающимся жрецам, почему это вовсе не страшно — забраться в дебри магического леса и мозолить глаза местным жителям, которые совсем не рады тебя видеть. Путь Храма Солнца никогда не бывал особенно прост, говорил Лестел, и это правильно, ведь чем трудней задача — тем ценней победа. Много ли доблести в том, чтобы просто прийти и взять желаемое? Попадают ли в легенды подобные истории? Разве хоть в одной истории про воина-мудреца говорится о том, что ему легко далось задуманное?