Мог ли Арромеевард что-то знать про живую воду Старого Леса?

Мог ли Арромеевард ничего не знать о ней?

Ах да. Нет никакой живой воды.

Озёрная гладь выглядела доброй и зовущей, как уютная постель, а Илидор с удивлением понял, до чего же устал, до чего зверски он устал, как трудно ему двигаться, говорить и думать, как сильно он хочет смыть с себя все последние дни, все эти тревоги, метания и попытки понять непонятное. А ещё дракон попытался вспомнить, когда в последний раз видел уютную постель — эта мысль целых несколько мгновений казалась Илидору очень важной, но он не смог вспомнить ничего про уютную постель, и мысль, обиженно выпятив губу, куда-то улетела из его головы. А озеро рябило бесконечно-серебристой прохладной гладью, и сверху эту гладь золотили звёзды.

Илидор не понял, когда успел раздеться — осознал себя только в тот момент, когда уже вошёл в озёрную воду по колено. Вода оказалась успокоительно-прохладной на поверхности и уютно-тёплой в глубине.

***

— Я иду тебя искать, — раздумчиво-медленно прошептал Йеруш и осклабился в туманный полумрак.

Протяжное «иска-ать» осело першением в его горле. Из туманного полумрака кто-то смотрел. Йеруш чувствовал взгляд, щекотку на щеках, на лбу, покалывание в пальцах.

Он поднялся, и в карманах вразнобой зазвякали многочисленные пробирки, которые Йеруш наполнил озёрной водой.

— Я иду тебя искать, — повторил он и сделал шаг к туману, укрывшему от него озёрный берег. — Раз-два-три-четыре-пять. Три-четыре-водопадь.

На какое-то мгновение Йерушу показалось, что туманная дымка пытается отползти от него. А потом он вошёл в этот туман, и собственный голос сразу стал звучать как немного чужой.

— Почему ты выбираешь прятки? — допытывался Найло, осторожно шагая вперёд в тумане. — Отчего не выбегалки или смолилки, а может, игры в кости или в угадайку? Ладно ещё ты прячешься от местных, это-то понятно. А от меня почему? Особенно если озеро я уже нашёл?

— Угр-рау! — Крикнула какая-то птица в невидимом из тумана лесу.

Йеруш подпрыгнул.

— Тьфу. Да чего ты прячешь от меня этот источник с живой водой? Он такой некрасивый, что ли? Я обещаю не смеяться! Ну же!

***

Как всё просто у Йеруша Найло: он может сказать кому-то «Просто посиди тут на жопе» и убежать по своим ужасно важным, решительно неотложным делам. Неужели Найло настолько уверен, что его непременно дождутся, смиренно и терпеливо «просто сидя на жопе»? Что именно так и поступит дракон, с которым Йеруш почти не разговаривал уже так много, так много-пропасть-знает-сколько дней?

Ах да, ведь Найло совершенно уверен, будто дракону некуда девать время. Будто впереди у Илидора — многие тысячи лет, и что означает на их фоне какой-нибудь кусочек ночи? Отчего бы не провести этот кусочек ночи, смирно сидя на берегу озера и не шевелясь? Когда это дракон в последний раз где-то сидел и не шевелился? С чего Йеруш взял, что Илидор его послушает? Как он себе это представляет: дракон усядется поудобнее, сложит руки на коленях и примется смирно и тихо размышлять о своей длиннющей драконьей жизни?

Илидор сильно дрыгнул ногой, и вода плеснула с хрустальным звоном.

Ну действительно, если жизни ещё так много в запасе, а чего-то-от-тебя-желающий краткожитель умрёт так скоро, лет через сорок, так почему бы не порадовать его своей покладистостью перед тем, как он умрёт?

«Когда ты знаешь, что все мы, кого ты знаешь сейчас, и наши потомки, и потомки наших потомков превратятся в истлевшие кучки шпынявых костей, а ты ещё не будешь даже достаточно взрослым для дракона! Как ты это видишь?».

Илидор зажмурился.

Да никак я это не вижу. Я не знаю, возможно ли справляться с чем-то подобным и продолжать быть.

И, что важнее: я не знаю, возможно ли справляться с чем-то подобным, продолжая быть собой.

И сильно подозреваю, что мне не придётся этого узнать.

Как ты уже заметил, наблюдательный эльф Йеруш Найло, я меняюсь, как меняется с течением жизни всякое живое существо, и каждый новый ожог на моей шкуре чуточку приглушает светлый созидательный пыл в моей груди. Его ещё много, этого пыла, правда, его очень-очень много во мне, и я надеюсь, его достанет ещё на многие годы, но… Ты спрашивал, что произошло со мной в Такароне и почему я ушёл от своего отца-горы? Мне пришлось зайти слишком далеко, чтобы сдержать слово, данное королю Югрунну Слышателю, вот что произошло. Мой отец Такарон всеми силами старался увести меня с этой дороги, но отец Такарон сильно ослаб после ухода драконов и не сумел остановить меня прежде, чем я понял, куда иду и что ждёт меня впереди, помимо цели.

Ведь цель — это не главное на пути, ты никогда не думал об этом, Йеруш Найло? Ты не думал об этом прежде, когда ушёл из дома, и не думаешь об этом сейчас, когда носишься по миру, одержимый жаждой сделать нечто огромное и важное?

Вода серебряного озера была такой бесконечной и доброй, что Илидору казалось, он может вот так плыть и плыть вдаль без устали и отдыха. И прелесть этого пути будет в том, что он начат не ради цели, а значит, никогда не закончится. Дракон медленно плыл вперёд, едва-едва шевеля руками и ногами. Крылья, от которых в плавании было больше вреда, чем пользы, улеглись нахлёстом на живот и бёдра дракона.

Да, так ты не думал, Йеруш Найло, что цель — никогда не самое главное, и смысл любого путешествия — не в ней? Самое главное — это каким ты становишься на пути к своей цели.

В подземьях я как-то слишком ясно увидел, насколько же разрушительным может становиться созидание. Множество гномов погибли просто потому, что наши пути в то время сошлись воедино. Ради меня гибли машины и скрещи, которых я вдохновил отказаться от разрушения. Я сам убивал, ведь нужно было остановить тех, кто разрушает.

Я вынес из недр Такарона знания и силу, уверенность и нового себя. Я вынес чувство вины, идущее теперь рука об руку с желанием иногда побыть врагом самому себе. И временами накатывающее стремление разрушить что-нибудь — сознательно разрушить, поскорее, на мелкие-мелкие осколки и с грохотом, не дожидаясь, чтобы это произошло само собой и в тот момент, когда я буду меньше всего ожидать разрушения. Как будто можно подменить одно другим — пустить огонь навстречу степному пожару. И тень опасений, кажется, навечно угнездилась на моём плече — она то вспухает, то становится незаметно-прозрачной, она то меньше, то больше, то тише, то громче, иногда я почти забываю о её существовании, а иногда она едва ли не вдавливает меня в землю своим весом. Теперь эта тень всегда есть, и она исправно напоминает, что всегда будет кто-то, для кого самое искреннее и прекрасное, самое доброе и разумное начинание может закончиться большой бедой.

На сколько ещё хватит светлого созидательного пыла внутри золотого дракона? На сколько хватит его искренности и света, пока тень сомнений и печалей не станет слишком тяжёлой, не превратится в неподъёмную ношу, не перевесит свет, не отнимет возможность двигаться, дышать, быть вдохновлённым и вдохновлять?

Не так уж много времени на это потребуется, умноголовый учёный Йеруш Найло. Может быть, вдохновляющей силы хватит на длину обычной эльфской жизни или человеческой, но уж никак не драконьей. То, что содержится в долгой-долгой драконьей жизни, не укладывается в золотую созидательную сущность золотого дракона.

Способность быть мудрым и терпеливым, способность переживать других и забывать, снова и снова наблюдать, как меняются лица, имена и прилагаемые обстоятельства на фоне твоей жизни, и знать, что не в силах повлиять на это изменение.

Я понятия не имею, как можно справляться со всем этим и оставаться собой.

Видимо, никак. Так что можешь унять свою завистливую ярость, Йеруш Найло. У золотого дракона нет впереди никаких сотен и тысяч лет. Пройдёт не так уж много времени, прежде чем тень поглотит золотого дракона и его созидательную силу, сделает золотого дракона осторожным или печальным, или смирившимся, или циничным, понемногу истощит самую его сущность: желание двигаться и дышать, искать и любопытствовать. Пройдёт не так уж много времени, прежде чем тень отнимет главную магическую способность золотого дракона: быть вдохновлённым и вдохновлять на свершения других, открывать им веру в себя.