Матушка Пьянь не знала, что глазурь делают из яиц. Иначе оказалась бы перед неразрешимой моральной задачей: пряники с глазурью очень вкусные, но волокуши не едят яйца, поскольку, как известно, сами когда-то произошли от птиц, а птицы вылупляются из яиц. А значит, есть яйца — это для волокуши всё равно что есть плоды плотоядного дерева, под которым вернулись в землю предки.

— Всё жрёшь, — сухо отметил женский голос из ниоткуда, когда Матушка Пьянь поставила котомки на пол и крылом захлопнула дверь за собой.

Голос невидимой гостьи прокатился под сводом круглого жилища и потерялся в складках многочисленных драпировок. Матушка Пьянь питала слабость не только к красивой посуде и сладостям, но и к мягким струистым тканям. И к вышивке. И к украшениям из стёклышек.

Звякая многослойным колье из дутого стекла, Матушка Пьянь вперевалку, грузно протопала к столу, стоящему посреди жилища. Села, со стоном вытянула ноги, отёкшие от прогулки по рынку. Прикрыла глаза — смотреть в пустой комнате всё равно было не на кого.

Невидимая гостья снова хмыкнула.

— Чего ты припёрлась, сестрица? — мирно спросила Матушка Пьянь, не открывая глаз.

***

Пещера оказалась довольно просторной, правильной круглой формы, с высоким куполообразным потолком. Стены пещеры образованы ветками и корнями растений вперемешку с землёй, слежавшейся и твёрдой, как камень. А потолок — потолок складывается из крупнозернистой каменной крошки. При большом желании в нем можно рассмотреть очертания листьев или нечто подобное узорам, которые были вырезаны на телах деревянных зверей с горящими глазами.

На другой стороне, чуть наискосок от входа, виден выход, и Илидор издаёт острожное, негромкое, но всё-таки победное восклицание: дорога не заканчивается тупиком, как уверяла Нить, дорога ведёт дальше, к потерянному озеру, гномская карта не врёт, нужно только пройти через эту пещеру… Выход расположен наискось, стены у пещеры толстые, потому невозможно понять, куда он выводит.

Нить, разинув рот, смотрит на выход, которого прежде не существовало. Куда бы ни вёл этот путь — он только для Илидора, и волокуша понимает это так же точно, как то, что здесь не должно, не должно, не должно быть этого пути.

Почему он тут есть для Поющего Небу — знает, наверное, один лишь Старый Лес.

— Я здесь прощаюсь с тобой, — глухим голосом проговорила Нить. — Не иду дальше я. Дальше твоя лишь дорога идёт, Поющий Небу.

Илидор не ответил, замялся, протянул руку, неловко сжал ладонь волокуши. Он не ожидал, что они расстанутся так скоро, и немного расстроился. Путешествовать в компании было, как ни крути, приятнее, чем в одиночку, да и кто знает, что обрушил бы на него Старый Лес, если бы рядом не было волокуши.

Очень хотелось на прощание сказать ей что-то хорошее, запоминающееся и очень умное, но слова разбегались от золотого дракона, оставляли его выкручиваться самостоятельно, как знает. Он сейчас совсем не понимал, какие слова будут уместны. Нужно ли о чём-то спросить? Вот, к примеру, узнать, всё ли с ней будет в порядке на обратном пути — впрочем, нет, это глупый вопрос, Илидор ведь сам видел, что дорога вполне безопасна. Или попросить Нить передать карту Конхарду? Нет, гном, пожалуй, снесёт Илидору голову, если тот попытается увернуться от личной встречи с ним после возвращения с озера. Да и кто знает, застанет ли Нить Конхарда в посёлке. Сказать ей что-нибудь про небо, которое она так любит, про ветер, наполняющий крылья? Но не будет ли это издевательством? Ведь её крылья никогда не наполнятся ветром, Нить никогда не поднимется в небо.

Дракон с надеждой посмотрел на потолок пещеры — отчего-то вдруг вспомнилась дурацкая присказка драконьей воспитательницы Корзы Крумло — та утверждала, что со времён рождения мира все ответы находятся на потолке.

Илидор посмотрел вверх — и отпрянул, выпустил ладонь Нити, чувствительно ахнулся плечом и затылком о закаменевшую земляную стену пещеры.

С каменного потолка, медленно кружась, падали хлопья белого пепла.

***

— Мне нужен новый пузырёк, — сварливо заявил женский голос из пустоты.

— Да ну?

Матушка Пьянь поцокала языком.

— Не мотай мне кишки, сестрица, — вещала пустота. — Давай в этот раз обойдёмся без твоего ебельманского занудства.

— Ну конечно, — с кротостью, в которую не поверил бы даже маленький котуль, ответила Матушка Пьянь. — Конечно, дорогая сестрица. Кто я такая, чтобы занудничать. Кто я такая, чтобы задерживать тебя хоть на миг и утомлять своими мыслями, своими историями. Я ведь так… ниточка в пряже. У меня ведь предельно простая задача.

Волокуша с кряхтением встала из-за стола и вразвалку пошла к плетёному стеллажу у дальней стены.

— Конечно. Мне-то что. Я-то чего. Рассуждать — это не моё дело. Моё дело — оно маленькое очень и простое. Всего лишь пузырёк. Да. Что такое мои задачи. Что такое кусочек хрусталя в сравнении с твоими бесконечными и важными заботами.

Пустота вздохнула. Шумно и неодобрительно.

— А сама-то чего только склейке выучилась? — приговаривала волокуша, роясь на полках. — Оно-то конечно, сестрица. Хрусталь-то — он суеты не любит. А ты ж вечно носишься где-то, вечно суетишься чего-то. Хоть бы меня куда позвала хоть раз! — Неожиданно выкрикнула Матушка Пьянь. — Хоть из вежливости, ну! Глядишь, и я бы на что сгодилась, кроме как пузырьки тебе тесать!

Пустота молчала.

***

Нить наблюдала за Илидором, вжавшись в стену пещеры. В висках волокуши стучало так сильно, будто гном Конхард бил её по голове своим тяжеленным молотом и голова лопнула от мощных ударов, остались только висящие в воздухе вытаращенные глаза, которые не могли перестать смотреть на Илидора.

Он стоял спиной к Нити перед вихрями белого пепла, медленно падающего с потолка пещеры. Стоял, вытянувшись, развернув плечи, чуть разведя в стороны руки, — словно готовый упасть в этот медленно кружащийся хоровод — или предлагая ему забрать себя, растворить себя, раствориться в себе. Золотые волосы блестели, словно белый пепел источал какой-то свет.

Нить даже приблизительно не могла понять, что именно сейчас происходит, и знала, что Поющий Небу тоже не понимает. Нить видела его силуэт на фоне белого пепла очень чётко: очертания тела — развёрнутые плечи, чуть разведённые в стороны руки, очень прямая спина и прямые ноги — и никакого намёка на плащ. Значит, крылья плотно-плотно прижимаются к Илидору и повторяют каждый контур его тела, и наверняка немного мешают дышать.

Илидору страшно. Илидор не понимает, зачем и почему какая-то иная действительность вдруг ворвалась в пещеру и окружила его — но, быть может, Илидор знает, откуда взялся этот кусочек действительности, в котором с потолка падает пепел.

Нить смотрела на Поющего Небу, затаив дыхание, Нить стояла, вытянувшись, развернув плечи и чуть разведя в стороны руки, брала чувства «телом с тела» и была почти уверена: нет, Илидор тоже не понимает, что всё это означает. Но он определённо что-то знает про этот пепел, в этом Нить была абсолютно уверена.

И ещё — Илидору страшно. Бесконечно, оглушительно страшно.

Но он не уходит.

К собственному и разделённому страху Нити добавилось отчаяние. Она отправилась в путь, потому что не могла просто выпустить из своей жизни этого странного завораживающего чужака, не попытавшись перенять от Илидора хотя бы тень его отваги, решимости, его непонятного шального задора. Но теперь, когда он без всякого задора стоял перед кружащимся белым пеплом, которого боялся до оцепенения, стоял перед ним, как перед палачом, нараспашку, без кожи, стоял и не уходил — Нить вдруг подумала, что видит перед собой не человека, а нечто совсем иное. Нечто ещё более иное и далёкое от неё, нечто такое, чего она никогда бы не сумела понять, не то что за проведённые вместе два дня — а даже за две вечности. Она не постигнет глубинной, сущностной разницы между собой, недокрылой волокушей, и тем, чья душа достаточно сильна и открыта, чтобы петь песни небу, чтобы петь небу песни, которые оно станет слушать.