— Мама говорила, что люди страшные, но ты не такая. Ты добрая. Ты ведь не причинишь вреда моей семье, как другие плохие люди? — спрашивает с наивным пониманием ребенок, которое, кажется, есть только у детей.

— Никогда, — твердо обещаю. — Я никогда не причиню вреда ни им, ни тебе. Я скорее умру, чем сделаю это. — В этот момент я понимаю, что это правда.

Гроф торжественно кивает, а затем лучезарно улыбается.

— Я тоже так думал. У тебя есть дети? — спрашивает ребенок, зевая.

Мое сердце замирает, а в животе образуется тяжесть.

— Нет. — Мой голос дрожит.

— Хорошо. — Мальчик вздыхает и обнимает меня. Я замираю, затем обнимаю в ответ, и через минуту он уже тихонько храпит. На минуточку, я представляю, что он мой, прежде чем это фантазия исчезнет. Повернувшись к Нойе, я шепчу:

— Где мне его уложить?

— Вон там. — Она кивает на мех.

Я крепко обнимаю ребенка и как можно осторожнее несу к меху, на который указала Нойя. Приседая, аккуратно укладываю малыша и поправляю маленький хвостик, а затем поглаживаю пучок каштановых волос, упавший ему на лицо.

— Спокойной ночи, малыш.

Я подхожу к Нойе, которая с нежностью наблюдает за ним.

— Спасибо, что позволила мне это сделать, — говорю ей.

Она смотрит на Грофа и улыбается.

— Не за что. У тебя нет детей?

Облизывая губы, я колеблюсь, и по лицу Нойи пробегает что-то похожее на понимание.

— У меня не может быть детей, или шанс весьма маловероятный. Во всяком случае, так мне сказали. До этого у меня было два выкидыша. Я, э-э, потеряла ребенка, — признаюсь я, когда Нойя выглядит смущенной. Она — первая, кому я рассказала об этом с тех пор, как узнала от врача. — Я всегда любила детей и хотела иметь большую семью, ведь у меня больше никого не было, но, видимо, не судьба. В детстве я нянчила всех соседских детей за деньги, но своего иметь не могу. Спасибо, что позволила мне подержать его минутку, чтобы понять, каково это.

Нойя берет мою руку и сжимает.

— Племя — это семья. Мы делимся всем, даже нашими детьми. Ты можешь присматривать за ними в любое время, — шутит она, из-за чего я мягко усмехаюсь. — Мне жаль, Талия. — И вдруг она неожиданно заключает меня в объятия. Те, кто слушал рядом с нами, тоже крепко прижимают меня к себе, и впервые за много лет я плачу, когда монстры дают возможность оплакивать то, что могло бы быть, если бы мое тело не предало меня.

Они обнимают меня до тех пор, пока я не успокаиваюсь, а когда отходят, Нойя вытирает мне лицо, держа меня за щеки и внимательно смотря в глаза, а затем кивает, словно приходя к какому-то выводу.

— Рефресол, — шепчет Нойя, отступая назад, и остальные повторяют за ней. Я не успеваю спросить, что это значит, как появляется Катон.

— Ладно, я украду ее обратно, — поддразнивает Катон, берет меня за руку и, помахав на прощание, начинает вести меня в лабораторию. На полпути на меня наваливается усталость, и Катон без спроса заключает меня в свои объятия. События дня настигают меня, и я обнимаю его и смотрю ему в глаза. Я хочу спросить, как обстоят дела с его другом, но что-то другое берет верх.

— Что значит Рефресол? — мягко спрашиваю я.

Он моргает и смотрит на меня сверху вниз, а затем улыбается.

— Один из нас, а что?

Я не могу сдержать улыбку, которая озаряет мое лицо.

— Просто так. — Я прислоняюсь головой к груди Катона, и не успеваю опомниться, как погружаюсь в сон, в объятиях своего монстра.

ГЛАВА 18

КАТОН

Глядя на Талию в своих объятиях, я не могу отделаться от мысли, что все это того стоило. Несмотря на боль на сердце из-за ссоры с братом, я не жалею, что спас ее и привез сюда. Наклонившись, я нежно целую Талли в макушку и ухмыляюсь, когда она издает восхитительный звук и шмыгает носом.

Открыв дверь в лабораторию, прохожу через нее и закрываю за собой, а затем спешу в свою комнату, где укладываю Талию на мех, как она укладывала ребенка. Сняв с нее обувь, смотрю на нее сверху вниз. Когда я нашел Талию среди своих людей, я забеспокоился, но она смеялась. То, как она оживила историю, их покорило. Монстров успокаивала ее доброта и чистая душа.

Неудивительно, что они называли Талию одной из них.

Не в силах сдержаться, я скольжу в меха, ложась рядом с ней. Мне хочется заключить Талию в свои объятия, но я не воспользуюсь ее беспомощностью, пока она спит. Вместо этого вдыхаю ее запах и наслаждаюсь ее теплом. Я закрываю глаза и успокаиваюсь, но тут на меня опускается что-то тяжелое. Открыв глаза, вижу руку Талии на моей груди. Я едва дышу, когда Талия прижимается ко мне. Закидывает на меня ногу, утыкается головой в мой бок, а затем перелезает через меня и раскидывается на моей груди, обхватывая меня ногами и руками.

Мое сердце бешено колотится, когда обнимаю ее и крепко прижимаю к себе. Она так боялась меня, когда только проснулась, а теперь прижимается ко мне, как котенок, такая доверчивая и красивая.

Когда Талли ногой задевает мой стояк, я стону и подталкиваю ее, чтобы она не лежала на нем. Достаточно просто понюхать Талию, чтобы возбудить меня, но сейчас, когда она согревает меня своим теплом и изгибами? Да, член болезненно пульсирует, но это не только из-за ее тела, но из-за ее разума, и души. Наблюдая за ней с моими людьми, я думал о том, чего не должен хотеть, особенно с человеком, но я не могу остановить свои чувства к ней.

Талия ведь не может остаться, правда? Она человек и должна быть со своим народом, как и я со своим.

Мысль о том, что она уйдет, вызывает физическую боль, но она никогда не сможет стать моей.

Ложь жжет мне грудь, как и то, что я не сказал Талии, что ее подруга жива и в порядке, только для того, чтобы она осталась со мной.

ГЛАВА 19

ТАЛИЯ

Когда я просыпаюсь, свернувшись калачиком, Катон спит. Я растерянно моргаю, не понимая, как я здесь оказалась и почему обвилась вокруг него, как коала, но ему, похоже, все равно. Одной рукой Катон обхватывает мою задницу прижимая меня к себе, а другой запуталась в моих волосах.

Черт.

Я пытаюсь соскользнуть с него, и Катон открывает глаза, ища угрозу. Когда понимает, что я проснулась и двигаюсь, он расслабляется и отпускает меня.

— Доброе утро, — бормочет с зевотой. Катон такой сонный и милый, что я отвожу взгляд, игнорируя пылающие щеки. Должно быть, я забралась на него во сне.

Мой бывший всегда говорил, что я любительница обниматься.

— Доброе утро, — отвечаю я и ломаю голову в поисках чего-нибудь, чего угодно, что можно сказать. Пока длится молчание, Катон вскидывает бровь, и я паникую, пока, наконец, не говорю: – Ты слышал что-нибудь об Арии?

На его лице застывает выражение, когда Катон скатывается с кровати и встает.

– Пока нет, — отвечает он, но голос у него какой-то странный.

Сидя, я подтягиваю колени к груди и наблюдаю за ним.

– Хорошо, — тихо шепчу я, но он застывает. Это из-за объятий? Нет, если бы это было так, он бы проснулся от чувства неловкости.

Он лжет мне?

Нет, Катон не стал бы. Я отпускаю ситуацию и ухожу в ванную. Приняв душ и сходив в туалет, застаю его за работой, и присоединяюсь к нему. Обычно Катон болтает и вертится вокруг меня, но сегодня Катон едва смотрит на меня, и мне не хватает его взгляда и прикосновения. Я быстро привыкла к работе бок о бок с ним и предпочитаю ее работе в одиночестве.

Следуя его примеру, я молча собираю материалы для исследования. Ученые хотели это исследование не просто так, нам нужно выяснить, почему.

Спустя какое-то время раздается стук в дверь, и как только Катон открывает ее — возвращается с подносами еды. Мы снова едим в тишине, пока я, наконец, не выдерживаю.