– Как здорово, что вы смогли вырваться, – сказала Алабама, удерживая Селесту на расстоянии вытянутой руки. – Вино? Или ты за рулем? Боже, как мне нравится твой блейзер!

Луи отодвинул стул для Селесты. Она опустилась на него и отмахнулась от вина.

– Я за рулем, – решила слукавить Селеста: это было проще, чем в очередной раз объяснять Алабаме, что от красного вина у нее болит голова. – Спасибо за комплимент. Я отхватила его на распродаже в «Нордстроме», еще в прошлом году.

Алабама смерила ее оценивающим взглядом, но не отвела после этого глаз, а задержала их на подруге, снова и снова оглядывая ее с головы до ног. Она изучала ее так долго, что Селеста почувствовала себя неловко и засмущалась.

Пальцы принялись теребить одну из серебряных пуговиц. В первый раз, когда Селеста надела эту вещицу на ужин с коллегами Луи в прошлом месяце, блейзер – и ее внешний вид в целом – показался ей безупречным. А теперь тяжелая ткань выглядела старомодной и скучной.

– Что-то я его не припомню, – наконец изрекла Алабама, хотя Селеста была уверена: подруга помогала ей его выбирать. Но она не успела напомнить ей об этом; Алабама повернулась к Луи, наливавшему себе в бокал вино. – Я слышала, что ты заполучил Франклина Маркса, – сказала она. – Мои поздравления!

Франклин Маркс был новым, весьма состоятельным клиентом Луи – самым крупным из всех, с кем он когда-либо заключал договор самостоятельно. Подписав контракт с этим толстосумом, муж Селесты начал напевать веселые песенки в душе и надевать запонки на работу.

Луи пожал плечами. Селесте показалось, что он всеми силами старается не выглядеть слишком радостным.

– Спасибо, – поблагодарил Алабаму Луи, а потом, явно не совладав со своим тщеславием, ухмыльнулся: – Остались еще кое-какие мелочи, с которыми предстоит разобраться, но у меня давненько не было такого контракта.

Алабама протянула руку к бутылке и подлила вина в свой бокал, хотя он еще не был опустошен до дна.

– Селеста говорит, что ты пойдешь теперь на повышение с прибавкой к жалованью, – проговорила она, опершись на локоть. – Это правда?

Селеста бросила на подругу зверский взгляд, но Алабама этого не заметила. Тогда Селеста поискала глаза мужа, состроив гримасу молчаливой мольбы о прощении. У них с Луи не было уговора не разговаривать с друзьями о деньгах, но оба старательно придерживались неозвученного правила. Селеста нарушила его только в этот раз. И только потому, что была очень расстроена. Проболталась она сразу после того, как у «Акуры» Луи повредился каталитический дожигатель выхлопных газов. Селеста выпустила тогда все пары, растрепав подруге даже лишнего. Зря Селеста занервничала. Луи не раздосадовался и не рассердился. Наоборот, его явно распирала гордость.

– Таков план, – самодовольно хмыкнул он и жадно отхлебнул вина. – Похоже, нам предстоит многое отпраздновать сегодня вечером, учитывая, что вы, дамы, удостоились приглашения от «Розового кошелька» поучаствовать в грандиозном путешествии. – Луи поднял бокал в сторону Алабамы, а затем – своей жены.

– Да, за Ал и Селесту! – подхватил тост Генри, поспешив поднять и свой бокал. В рубашке, застегнутой на все пуговицы, он резко контрастировал с Луи, который, продолжая ерошить рукой волосы, уже выглядел неопрятным.

– За вас, – эхом повторил он, и Алабама подняла свой бокал. Красное вино в тусклом свете над их головами, приобрело темно-бордовый оттенок.

Селеста чокнулась со всеми стаканом с водой.

– Поздравляю, Си-Си, – сказала Алабама, поднося напиток к губам. Выражение ее лица было достаточно искренним, и Селеста не смогла не улыбнуться в ответ.

В ресторане царили оживление и гам; болтовня вокруг них то и дело перемежалась со звяканьем вилок о фарфор или хохотом. Народу было много, столики стояли так тесно, что Селесте дважды пришлось задвинуть под себя стул, чтобы освободить проход для гостей, пробиравшихся в туалет. Алабама без умолка болтала о поездке в Исландию и о том, кто собирался туда поехать, кто отказался, а кого обошли вниманием и оставили без приглашения, если ее источники были правы (в чем Алабама была уверена «на все сто»). Они прикончили бутылку «Шираза», и когда к ним подошла официантка, чтобы принять новый заказ, Луи потребовал графин белой сангрии. Алабама взяла на себя ответственность за кушанья. Загибая пальцы один за другим, она перечислила: севиче, пататас бравас и какое-то сырное блюдо с красивым названием, которое Селеста не стала есть, потому что из-за сыра у нее расстраивался живот. В итоге Луи не выдержал и затребовал чоризо на шпажках.

– Мне нужно настоящее мясо, – заявил он, толкнув локтем Генри.

Тот неловко улыбнулся и поблагодарил официантку, хотя та, похоже, не расслышала его благодарности, утонувшей в гуле нескольких десятков голосов.

Пока официантка собирала их заказ, Алабама продолжила болтать как ни в чем не бывало – как будто вообще не прерывалась. А когда официантка вернулась к их столику с сангрией, никто уже и не пытался вставить слово в ее нескончаемый поток речи. Селеста слушала подругу вполуха, занятая телефоном. Каждый раз, когда она высвечивала экран и убеждалась в отсутствии сообщений, ее тревога нарастала.

Она отвезла Беллу на эту ночь к своим родителям. И хотя Селеста не просила мать информировать ее о текущем положении дел, она была бы ей признательна даже за одну эсэмэску. Селесте казалось, что мать должна была догадаться об этом и без ее просьбы, интуитивно. Хотя… когда дело касалось Селесты и ее матери, говорить об их интуитивном чувствовании друг друга не приходилось. Они нормально общались, часто созванивались и при случае виделись, но их отношения нельзя было назвать близкими. Они должны были быть таковыми – хотя бы в силу тесного родства. Но мать и дочь так и не стали друг другу близки. По мнению Селесты, дело было в самом ее существовании. Ее зачатие стало для матери неожиданным, дочь так и осталась для нее «случайностью», и этот факт ее братья жестоко разоблачили, когда она была еще маленькой. Селеста подозревала, что ее мать так и не оправилась от шока, вызванного ее рождением.

Каковы бы ни были причины их прохладных отношений, Селеста всегда чувствовала, что они с матерью все больше отдаляются, упуская друг друга. И ни о какой откровенности и доверительности речи не шло. Например, сегодня, когда Селеста завезла матери Беллу, они умудрились весь разговор ходить вокруг да около главного вопроса, но так и не озвучили его вслух. «Я положила обе пасты – и клубничную, и мятную, – сказала Селеста, передавая матери сумку с вещами Беллы. – Я обычно разрешаю Белле самой выбрать». Мать взяла сумку с озадаченным выражением на лице. Будь у этих двух женщин иные взаимоотношения, Селеста рассказала бы матери, как остро и переменчиво Белла реагирует на разные привкусы, и выбор не той зубной пасты может привести к тому, что весь оставшийся вечер девочка будет держать рот на замке. Это была тактика, которая и изнуряла, и раздражала Селесту – до такой степени, что она уже начала сомневаться в своей родительской компетенции и авторитете для дочери. Другая женщина призналась бы в этом матери. Но Селеста просто наклонилась, чтобы поцеловать Беллу в лобик, на что девочка отреагировала как на удар кулаком.

– Так, значит, ты точно поедешь, Си-Си?..

Экран ее мобильника потускнел, когда Селеста вскинула глаза.

– Прости. Что?

Алабама сидела, откинувшись на спинку стула. Но, почувствовав, что не владеет всецело вниманием подруги, подалась вперед. Селеста заметила, что графин с белой сангрией наполовину опустел. Этим и объяснялась настойчивость Алабамы. Она была из тех людей, кто, выпив, становился напористым и назойливым.

– Я спросила: ты точно поедешь в Исландию?

Ее тон был боевым, как будто она ожидала конкретный ответ и иного не допускала.

– Ох, гм-м. – Селеста стиснула салфетку на коленях. – Я еще не решила.

– Ты еще не решила? – Алабама растянула слово «решила» так, что у него появился лишний слог. – Ты должна поехать, Си-Си. Назови мне хотя бы одну весомую причину, по которой ты могла бы отказаться от путешествия.