Вопрос, почему делегаты столь усиленно дебатировали по вопросу представительства, не столь прост, как кажется. Они могли отказаться от того, что стало к тому времени их обычной практикой, и просто проголосовать; в конце концов, о представительстве и так уже было наговорено слишком много. Но делегаты при всей своей практичности были слишком любознательны, чтобы упустить очередную возможность исследовать главную линию водораздела, проходившую между ними. Они были тщеславны; некоторые из них, возможно, считали, что способны изменить взгляды противной партии. В любом случае, почти все они боялись потерпеть провал — и этот провал притягивал их взгляд. У них не было другого выбора, кроме как улаживать в спорах существовавшие между ними разногласия. Поскольку большие штаты настаивали на принятии конституционной системы, которая могла только урезать права малых штатов, они видели в дебатах возможность утешить своих оппонентов. В течение следующих нескольких дней как Мэдисон, так и Уилсон отрицали «комбинацию» больших штатов против других в Союзе. Мэдисон сделал обзор интересов Массачусетса, Пенсильвании и Виргинии и не нашел ничего, что могло бы заставить подозревать «комбинацию»[1120].
Размер в любом случае не был тем фактором, который сближал эти штаты, заключил он. «Опыт скорее свидетельствует о противоположном». Среди отдельных людей богатые и знатные гораздо чаще боролись друг с другом, чем объединялись против слабых. Среди отдельных народов существовали аналогичные ситуации, например, «Карфаген и Рим рвали друг друга на куски, вместо того чтобы объединить свои силы для уничтожения более слабых народов земли». Среди древних и современных союзов не коалиции, но конфликты между Спартой, Афинами и Фивами оказывались губительными для более мелких членов Амфиктионии. И если бы большие штаты стали «поодиночке» представлять угрозу, можно ли было бы найти лучшее средство обеспечения безопасности малых штатов, чем Союз как «идеальное объединение» тринадцати штатов, Союз, обладающий достаточной силой для защиты граждан любой своей части?[1121]
Нет причин сомневаться в подлинности страха малых штатов перед большими. В течение последних месяцев им постоянно твердили об ужасах тирании большинства, и им предстояло слышать о них еще очень долго. У кого, вопрошали они, было большинство, если не у больших штатов? Мэдисон, Рэндольф и Уилсон всегда упрекали малые штаты за их отказ соответствовать требованиям конгресса и выражали раздражение больших штатов в отношении малых. В конце концов от малых штатов требовали ни больше ни меньше, чем изменить систему, в которой они обладали несомненной значимостью. Никто не мог знать точно, что станет с его правами при новой системе, а они, как и большие штаты, хотели иметь как можно больше власти в Союзе[1122].
Элсворт, Шерман и Джонсон, все трое из Коннектикута, рьяно выступали за равное представительство, получая незначительную, хотя и многоречивую помощь со стороны Лютера Мартина. Главная слабость доводов в пользу пропорционального представительства, утверждали они, заключается в том, что они основываются на неверном понимании конфедерации. В действительности штаты соединены вместе соглашением наподобие договора; они свободны и суверенны. Теперь их просят отказаться от своего равного представительства в Союзе, что правктически равносильно потере своего индивидуального, неконсолидированного существования, ибо, как объяснял Бедфорд из Делавэра, «среднего пути между полной консолидацией и простой конфедерацией штатов не существует». Возможно, риторика Бедфорда смущала его коллег из малых штатов, поскольку они стремились не столько к сохранению старой системы, сколько к компромиссу, который дал бы штатам равное представительство в верхней палате. И все же максимализм Бедфорда приносил свою пользу — благодаря ему сторонники компромисса выглядели более разумными и умеренными, чем они были на самом деле. Даже Элсворт, здравомыслящий и осторожный адвокат, утверждал, что «нет ни одного примера конфедерации, в которой бы ее члены не пользовались правом равного представительства», — некорректный исторический вывод, который ему вскоре пришлось научиться держать при себе. В любом случае, нет никакой необходимости в столь радикальном изменении, как народное представительство в обеих палатах, утверждал Элсворт. «Мы бросаемся из одной крайности в другую. Мы разрушаем фундамент здания, в то время как нам требуется всего лишь отремонтировать крышу. Ни одна благотворная мера не была погублена отсутствием представителей от большинства населения штатов, которые могли бы поддержать ее» — аргумент, который, если бы он был верен, заставлял усомниться в необходимости созыва конвента[1123].
На карту были поставлены принципы — с этим не спорила ни одна из двух сторон. Малые штаты считали свою версию правительства воплощением идеалов революции. Их принципами были права человека. Они делали вид, что не понимают, как кто-либо может хотеть отказаться от конституции, которая защищает его права. Замечание Мартина, «что язык штатов, суверенных и независимых, был некогда знакомым и понятным», а теперь кажется «чужим и туманным», выражало искреннее недоумение[1124].
То, что Лютер Мартин описал как язык штатов, не произвело на Мэдисона и Уилсона впечатления языка революции. Оба отвергали утверждение малых штатов, что конфедерация скреплена договором. Будучи далеко не союзом равных, конфедерация обладала некоторой — но не достаточной — властью над штатами. Примеры, приведенные Мэдисоном, не имели отношения к каждодневным действиям правительства, но выражали точку зрения говорящего достаточно ясно: «В случаях захватов, пиратства и преступлений в федеральной армии судьба собственности и личностей индивидуумов зависит от законов конгресса». То, что предлагалось, продлило бы этот перечень и наделило бы «национальное правительство» «высочайшей прерогативой верховной власти». Если бы правительство было наделено столь значительной властью, простая справедливость требовала бы, чтобы правило большинство. Уилсон согласился и отверг предложенный Коннектикутом компромисс — пропорциональное представительство для нижней палаты и равное представительство штатов для верхней, после чего привел данные, которые имели своей целью показать, что подобное устройство позволит меньшинству управлять большинством. Семь штатов, заметил Уилсон, могут управлять шестью; стало быть, семь штатов с одной третью населения страны могут управлять шестью с двумя третями населения. «Так для кого же мы все-таки создаем правительство? — вопрошал он. — Для людей или для мнимых существ, именуемых штатами?.. Смысл избирательного права заключается в том, чтобы как во второй, так и в первой палате соблюдались одни и те же принципы»[1125].
Мэдисон выразил сходную точку зрения еще более страстно, чем Уилсон. Он решительно отрицал суверенность штатов: «На самом деле это всего лишь политические общества. Градация власти существует во всех обществах, от нижайшей корпорации до высочайшего суверена. Штаты никогда не обладали основными правами суверенности. Эти права всегда принадлежали конгрессу». Штаты, продолжал Мэдисон, «это всего лишь большие корпорации, имеющие полномочия создавать правила внутреннего распорядка, которые имеют силу лишь в том случае, если они не противоречат общей конфедерации. Штаты должны быть переданы под контроль общего правительства — подобно тому как прежде они находились под контролем короля и британского парламента». И из этих суждений о характере штатов (лишенные суверенитета, простые корпорации, всецело находящиеся под контролем национального правительства) следовало, что, поскольку Америка является республикой, представительство должно быть народным[1126].
