Но Бог, придававший миру порядок, наблюдался не только во внешних проявлениях. Его присутствие можно было почувствовать то в прохладной тишине виргинских церквей, то на сдержанных собраниях квакеров, то в строгих молитвенных домах в деревнях Новой Англии. В спокойном ли рационализме арминиан, суровой жесткости кальвинистов или воодушевлении энтузиастов, божественное ощущалось всегда. Некоторым власть Бога казалась нестерпимой, другим Его милость приносила облегчение, а иным «величавая мягкость» Бога, как поразительно выразился проповедник Джонатан Эдвард, свидетельствовала о соединении Его величия и милости.

Пожалуй, на каком-то этапе жизни большинство людей испытывали это чувство божественного начала, придававшего значение вечному порядку вещей. Возможно, лишь немногие сохраняли религиозную страсть надолго, но они не утрачивали веры в роль Провидения. Наверное, большинству американцев Провидение наиболее явно виделось в прогрессе их растущего и процветающего народа. Они называли себя преуспевающим народом и впечатляли европейских путешественников той непринужденностью и живостью, с которыми принимали свой рост и успех. В них не было самодовольства, но был, как заметил один европеец, «энтузиазм». Это слово намекало на то, что они могли быть опасны и склонны к религиозным причудам. Многие наблюдатели называли их плодовитыми, разумея как товары, так и детей, производимых в удивительных количествах. Нередко поминались истертые деньги, каковыми они и вправду были из-за многократной смены владельцев на оживленных американских рынках.

Умножение деловых успехов и населения не удивляло американцев, которые давно питали в отношении себя большие надежды. Наследникам людей, считавших себя основателями Нового Света во славу Всевышнего, успех (прибавление и рост в мирских вещах) казался просто воздаянием по заслугам, чем-то принадлежавшим им по праву и частью вечного порядка вещей.

Во второй половине XVIII века этот порядок еще распространялся на повседневные дела, особенно на работу и семью. Работа казалась сродни священнодействию. Это был долг, возложенный Богом и одобряемый Им как нечто правильное и добродетельное. То, что каждый должен иметь ремесло или призвание, ни у кого не вызывало сомнений. Ремесло следовало совершенствовать, призванию усердно служить, ведь, как говорил Франклин, «многое надлежит сделать», и даже если у тебя «слабые руки», «берись как следует за дело, и ты получишь хорошие результаты».

Конечно, высшие цели этих хороших результатов были уже не так очевидны, как когда-то, скажем, основателям колоний. Но целью жизни оставалось прославление Бога. Обучение этому являлось задачей всех облеченных властью и начиналось с родителей, в особенности отцов, управлявших домом и всеми в нем. Они исполняли волю Бога, и их слово было законом. Они отвечали за многое: пропитание, дисциплину, достойное поведение как домочадцев, так и самих себя.

Порядок, начинавшийся с божественного и проявлявшийся в жизни людей, распространялся и на правительство. Во второй половине столетия никто в Америке не считал Корону непосредственным инструментом Бога. И все же королевское правительство было санкционировано Господом, и люди не ставили под сомнение существовавшую форму правления, хотя часто протестовали против ее представителей, с которыми сталкивались ежедневно.

Структура правительства, соглашались они, должна отражать структуру общества. Добродетельные, знатные и социально компетентные должны руководить. Такое устройство вроде бы всегда существовало и должно было сохраняться, что казалось американцам особенно желательным, поскольку, как они знали, оно соответствует старинным положениям британской конституции — самой прекрасной основы правления из когда-либо придуманных человеком. Американцы дивились давней истории защиты (и даже поощрения) свободы британской конституцией. И она защищала свободы американцев наравне с англичанами, что являлось замечательным достижением на фоне деспотизма прежних империй и тирании, царившей в большей части Европы.

Публичная и частная жизнь, согласно этим общепринятым воззрениям, являлась частью неизбежного и неизменного порядка. Однако то, во что верили колонисты, похоже, разошлось с реальностью, которой они так восхищались. В Новом Свете многое отличалось, и здесь возникало свежее, хотя и не совсем новое общество. Идеи о неизменном порядке преобладали и в Англии. Из-за этого сходства Англии и Америки революцию, ее истоки и ее трансформацию так сложно понять, ведь это была кровопролитная война народов, имевших много общего и долгое время неразделимых.

Когда Георг III взошел в 1760 году на трон, английские подданные вновь воодушевленно запели. Из их груди вырывались слова «Правь, Британия!», написанные за двадцать лет до того и первоначально имевшие форму патриотической поэмы:

Призыв править казался вполне естественным в 1760 году; несколькими годами ранее он стал звучать, как насмешка над британской мощью и влиянием в Азии и Амёрике, ведь именно тогда, во время войны с Францией, британскому флоту и армии — и британской гордости — был нанесен сокрушительный удар.

Эта война началась со стычек в глуши между французскими солдатами и американскими колонистами во главе с молодым Джорджем Вашингтоном, чье описание этих событий позволяет сделать вывод, что его в войне интересовали благородные и доблестные сражения. Идеалы благородства и доблести уцелели и в последующие несколько лет, чего не скажешь о многих английских, американских и французских солдатах, а также об индейцах. Гибель англичан и американцев была особенно обидна, потому что она стала результатом череды сражений, отмеченных бездарностью, глупостью и, как многие говорят, трусостью. Генерал Эдвард Брэддок, человек неглупый, но явно неспособный и не осознававший своей неумелости, потерял свою армию и жизнь в нескольких милях от места, где сейчас находится Питтсбург. Полковник Джеймс Мерсер — храбрый, но тоже некомпетентный — проиграл при Осуиго на берегу озера Онтарио генералу Монкальму, который прорвался через озеро Шамплейн к озеру Джордж и захватил форт Уильям-Генри. В море дела шли не лучше: адмирал Джон Бинг сдал французам Минорку в Средиземном море, после чего был расстрелян за трусость по приговору военного суда. На континенте одна катастрофа следовала за другой. Союзник Британии Фридрих Великий атаковал французские и австрийские силы, но терпел неудачи. Британская и ганноверская армии тоже показали себя не лучшим образом и после неудач летом 1757 года фактически сдали Ганновер французам. В Азии перспективы Британии выглядели мрачно, поскольку французы уверенно продвигались вперед; Калькутта пала, и весь субконтинент, казалось, вот-вот окажется в руках французов.

Вплоть до этого момента британские лидеры растрачивали военные ресурсы понапрасну, не имея четкого представления, как или где выступать против французов. Им не удалось направить силы в правильное русло, сфокусировать их, чтобы тем самым добиться побед. В 1757 году эти лидеры ушли в отставку, и старый король Георг II назначил Уильяма Питта главой нового кабинета министров.

Питт был одним из чудес своего столетия, лидером, который завораживал не только толпу, но и хладнокровных политиков. Его обаяние связано не только с его интеллектом, но и с неким внутренним качеством характера, которое позволяло ему (и даже заставляло) не считаться с общепринятым мнением и оппозицией и добиваться желаемого. Он был «оригиналом» в эпоху, когда к оригиналам относились подозрительно, но оставался собой, презирая банальности и изливаясь великолепными ораторскими речами, которые вдохновляли не меньше, чем объясняли.