Три дня спустя после того как проблема Бостона была положена «под сукно», 14 октября, делегаты конгресса продемонстрировали, что все же могут о чем-то договориться, а именно о Декларации прав. Права колоний занимали все внимание их представителей едва ли не с первого заседания, и сейчас было принято заявление о том, что права эти базируются на законах природы, британской конституции и колониальных хартиях. В основе этих «трех китов» лежал, конечно же, компромисс, но сама декларация не была пустопорожним документом. Новостью она, впрочем, тоже не являлась: права, о которых она говорила, составляли суть уклада Америки вот уже почти десять лет. Декларация не оставляла сомнений в том, что колонии не собираются отказываться от права суверенного налогообложения и самоуправления. Они не были представлены в «Британском парламенте» и «исходя из внутренних и внешних обстоятельств не могут» быть представлены и впредь[455].

Этот пункт декларации получил широкую поддержку среди делегатов. Чуть меньшую, но все равно существенную поддержку получил параграф о том, что колонии «с удовольствием соглашаются» с необходимостью «соблюдать взаимные интересы обеих стран» в вопросах регулировании «нашей внешней торговли». Эта часть декларации знаменовала собой триумф Адамсов, Ричарда Генри Ли и их сторонников, стоявших за полный отказ от всех притязаний парламента на управление Америкой. Оставшиеся пункты состояли в том, что колонии признают свою преданность Короне, но не признают «парламентские акты», нарушающие их права. А чтобы не было никаких сомнений в этом, делегаты подробно перечислили все «нарушения и неправомерные законы», изданные парламентом.

Во время работы над декларацией делегаты также разработали механизмы функционирования законов о запрете импорта, экспорта и потребления британских товаров. Почти сразу же они столкнулись с серьезными трудностями. Делегация Южной Каролины дала открыто понять, насколько тесно их голоса связаны с кошельками тамошних плантаторов. Каролинцы сообщили остальным делегатам, что пока рис и индиго не исключат из перечня товаров, подлежащих к запрету на экспорт, они не подпишут «Ассоциацию», как отныне стали называть документ об ограничениях торговли. Такой демарш вызвал протесты, но после того как каролинцы согласились пожертвовать индиго, конгресс пошел им навстречу[456].

«Ассоциация» гарантировала, что запрет на импорт британских товаров вступит в силу с 1 декабря; запрет на потребление чая Ост-Индской компании — в день подписания; к вопросу о запрете на экспорт товаров в Британию было решено вернуться после 10 сентября 1775 года, если необходимость в нем будет существовать. Все понимали, что эти заявления будут носить сугубо декларативный характер, если не обеспечить их действие. Для этого конгресс призвал к созданию «в каждом округе, городе и поселении» комитетов, состоящих из лиц, пользующихся правом выбора представителей в легислатуры. Эти комитеты, будут «продавливать» «Ассоциацию» подобно тому, как в предшествующее десятилетие они «продавливали» другие соглашения. Разумеется, такие комитеты не возникли в каждом городе, однако их разветвленная сеть оставляла не много возможностей для маневра. В рамках «Ассоциации» комитеты наделялись невиданными по широте полномочиями: они получали право проверять таможенные журналы, публиковать имена нарушителей закона в местных газетах и «прекращать все сношения с правонарушителями», которых отныне клеймили как «врагов американской свободы»[457].

Делегаты конгресса подписали «Ассоциацию» 20 октября. Следующие несколько дней они посвятили составлению петиции в адрес короля, а также обращений к народам Великобритании, Америки и Квебека. Петиция королю не вызвала большого энтузиазма, например, Вашингтон и Джон Адамс полагали, что ей недостает требования принести извинения за причиненные обиды. Справедливости ради отметим, что конгресс не направил никакой петиции парламенту, отчасти потому, что такая петиция могла быть расценена как признание, что парламент по-прежнему имеет какую-то власть над Америкой.

Конгресс прекратил работу 26 октября, приняв решение о созыве в случае необходимости второго конгресса 10 мая следующего года. Если сегодня пробежаться по письмам и дневникам его участников, то можно прийти к выводу, что роспуск произошел как раз вовремя: делегаты чувствовали себя изможденными — они действительно много работали. Впрочем, возможно, они устали и друг от друга, а не только от своих трудов… Джон Адамс, страдавший от невозможности состязаться в остроумии и красноречии с коллегами, за два дня до закрытия конгресса дал волю своему темпераменту: «На конгрессе, как обычно, снова брюзжание и словесная эквилибристика!» И прошелся по Эдварду Рутледжу, очевидно, досаждавшему ему больше других: «Молодой Нед Рутледж — то ли воробей, то ли павлин, и слишком тщеславный, и слишком тщедушный, а кроме того — податливый и подверженный разным влияниям, ребячливый, пустой, легкомысленный»[458].

И все же делегаты покидали Филадельфию полные уважения друг к другу. Они показали, что и сами они, и народ, который они представляли, разделяли одни и те же цели и устремления. На какое-то время казалось, что конфликт интересов, особенно экономических, угрожает совместной деятельности конгресса, но в конце концов «Ассоциация» выразила ценности, сплотившие американцев, и продемонстрировала, что в их желании отстоять право на самоуправление моральная составляющая превалирует над конституционными спорами. Мораль проникла в «Ассоциацию» через постулат о «поощрении рачительности, экономии и производства», а также в открытом «неодобрении и воспрепятствовании всякой невоздержанности и легкомысленности, особенно скачкам, азартным играм, петушиным боям, демонстрации роскоши, представлениям и иным дорогостоящим занятиям и развлечениям…». Декларируя намерение придерживаться пуританских стандартов, конгресс не указал, что это еще один способ противостоять тиранической власти, однако так оно и было. Конгресс напомнил американцам, что их политическая свобода базируется на такой добродетели, как приверженность общественному благу. Более того, конгресс заставил американцев помнить, что без добродетели не будет и свободы. Пассаж о рачительности, экономии и производстве и анафема невоздержанности и легкомысленности не случайны. Это были единственные верные для американцев представления, рожденные протестантизмом и доминировавшие в колониях со дня их основания. Был сделан упор на пуританскую этику, на призыв жителей колоний следовать старому жизненному укладу, который оказался на грани исчезновения, тогда как одержимость приобретениями и тратами была присуща XVIII столетию. Сейчас, во время конфликта с метрополией, американцы продолжали осознавать себя как нацию, и конгресс с его призывом к аскетизму и умеренности поставил их перед выбором.

Делегаты первого Континентального конгресса разъезжались по домам под аплодисменты всего или по крайней мере части континента. В пути представителей Массачусетса существенно задерживали приглашения на званые обеды и прочие развлечения. Какое-то время казалось, что любой город от Филадельфии до Бостона жаждет засвидетельствовать им свое уважение. Делегаты Массачусетса, ошарашенные приемами и любезностями Филадельфии, сумели взять себя в руки по дороге назад и вежливо, но твердо отклоняли все предложения о визитах, кроме самых необходимых. В городке Палмер в Массачусетсе они остановились у некоего мистера Скотта с супругой, которые, по словам Джона Адамса, были «пламенными патриотами». Скотт и местный врач (доктор Дана) были довольны итогами конгресса и надеялись, что парламент отменит «Невыносимые законы» и удовлетворится регулированием торговых отношений. «Скотты полностью уверены, что англичане отменят все эти законы ближайшей зимой, — помечал Адамс в своем дневнике, скептически добавляя, — но я абсолютно не разделяю убеждения Скоттов и докторов»[459].