Процесс ратификации не отличался ни изысканностью, ни церемонностью. Хотя те восемь месяцев, в течение которых он длился, были ознаменованы серьезными дискуссиями о власти, свободе, правах и практически всех важных идеях XVIII века, относящихся к республиканской форме правления, ратификация сопровождалась буйством страстей. Американцы, занимавшие противоположные позиции, во всеуслышание заявляли о своей ненависти к тирании, своем страхе перед заговорами и своей любви к свободе. Таким образом, в то время как формы правления подвергались критическому анализу в лучших традициях просветительской мысли, многое в характере дебатов наводило на подозрение, что под поверхностью скрывается нечто такое, что угрожает будущему американской свободы.

Основную ответственность за нагнетание атмосферы несли антифедералисты. Они обвиняли своих оппонентов в стремлении навязать стране тиранию, сходную с той, которой пыталось обременить Америку королевское правительство. Такое обвинение было не просто риторической тактикой; оно исходило от души, и его смысл, хотя он никогда обстоятельно не разъяснялся, был понятным. Пропоненты конституции, как утверждали антифедералисты, являются врагами народа и сторонниками аристократии. Кто именно образует аристократию, обычно оставалось невысказанным, отчасти потому, что Вашингтон и Франклин были членами конвента и подписали конституцию. Они были героями для большинства американцев, и объяснение того, почему они поддержали конституцию, оказалось затруднительной и даже невыполнимой задачей для ее противников. Некоторые антифедералисты высказывали мнение, что Франклин, человек в преклонном возрасте, к тому же страдающий старческим слабоумием, сбил с толку своего великого коллегу. Другие вообще отрицали, что Вашингтон искренне верит в конституцию, и уверяли, что его так называемая поддержка вовсе не является поддержкой — будучи председателем конвента, он просто подписал документ ради проформы, как поступил бы любой другой человек, находящийся на этом посту. Своей подписью он заверил конституцию как официальный документ конвента — не больше и не меньше.

Большинство антифедералистов видели свою единственную задачу в разъяснении зловещей угрозы свободе, которую несло в себе правительство, предлагаемое конституцией. Основополагающим фактом новых политических обстоятельств, подчеркивали они, является умысел федералистов отказаться от завоеваний революции, совершенной во имя гражданских свобод. Многие идеи антифедералистов звучат так, словно они были заимствованы из эпохи, непосредственно предшествовавшей Войне за независимость. Положительной чертой их взглядов, даже несмотря на их ошибочное истолкование намерений федералистов, являлось неустанное напоминание о том, что революция была совершена во имя великих принципов. И в своих возражениях против передачи власти национальному правительству и его административным и силовым структурам они снова и снова обращались к годам кризиса и войны.

Предложенная форма правления, возможно, отличается от прежней, соглашались они, но как бы конституция ни маскировала ее, это все та же старая тирания в новых одеждах. И в своих памфлетах, газетных статьях и речах в ратификационных конвентах они пользовались терминами с обличительной окраской — «консолидированное правительство», аристократия, заговор, умысел, злоупотребление властью — для выражения смутных страхов, владевших людьми в прошлом. Делая это, они одновременно взывали к высоким моральным нормам Славного дела.

Федералисты с готовностью вступили с ними в сражение на этом поле и доказывали в прессе и ратификационных конвентах, что конституция сохраняет верность революции. Таким образом, обе стороны решали важные вопросы, впервые поднятые революционерами в 1760-е и 1770-е годы, в ходе дискуссии, которая проливала свет на многое и сама носила «просветленный» характер. В ходе этой дискуссии из хаоса риторики и анализа возникали очертания нового правительства, и бившие через край эмоции не затемняли реальные проблемы, но, скорее, обостряли восприятие и предупреждали американцев как об опасностях, так и о перспективах нового политического порядка. В конце концов федералисты одержали верх. Причины их успеха отчасти кроются в опыте изгнания британских угнетателей. Принятию конституции также способствовало одно важное качество, сформировавшееся в Америке, — дух народа, который не сломился и который предчувствовал, что у него еще все впереди.

Все революции, независимо от своего содержания, часто делают видимым то, чего никто не замечал прежде. Обычно они происходят либо как неизбежность, либо как неожиданность. Американская революция, которая, несомненно, является одной из самых своеобразных революций после Английской гражданской войны XVII века, попадает в особую категорию. Когда она началась, она явилась полной неожиданностью для людей по обе стороны Атлантики, но с тех пор стала казаться неизбежной.

Обе реакции понятны. В 1775 году, когда битва при Лексингтоне ознаменовала начало войны, удивление жителей Англии и Америке было искренним, и в следующем году, когда американцы провозгласили свою независимость, их поступок ошеломил многих по обе стороны Атлантики. И это неудивительно: война, независимость и установление республики — с учетом настроений и реалий колониальной жизни все эти события должны были казаться невероятными. Конечно, предвоенное десятилетие предвещало грядущую грозу, но, несмотря на беспорядки, бойкоты и споры, многие продолжали верить, что со временем тучи расступятся и империя сплотится еще сильнее. Ибо даже в то время, когда в имперскую жизнь постепенно проникало недовольство, американцы продолжали клясться в своей преданности и уверять, что ничего не желают так сильно, как оставаться британскими подданными в безопасности «этой прекрасной и благородной китайской вазы», как Бенджамин Франклин назвал Британскую империю.

В 1776 году все подобные иллюзии исчезли и американцы начали ломать свою часть империи. Политические и военные меры, предпринятые Великобританией, вызвали ответные действия, и начатая американцами борьба вскоре приняла такие масштабы, которых они прежде не могли себе и вообразить. В годы, последовавшие за провозглашением независимости, революция явила миру грандиозные плоды творческого воображения. Конституция была ее совершеннейшим выражением, глубоко оригинальным творением, не имевшим себе равных по дерзости, хотя она вобрала в себя многое из американской и, что уж там скрывать, британской традиции. С точки зрения своих творцов, она давала абсолютные гарантии свободы.

В 1760-е годы, когда начался кризис, будущие революционеры не вполне отдавали себе отчет в последствиях своих действий. Да и могло ли быть иначе? Но по мере роста кризиса росли и они сами. По окончании кризиса, когда стали просматриваться очертания будущей американской жизни, они осознали всю важность того курса, которым повели свою страну. Александр Гамильтон изложил эту мысль самым убедительным образом в одном из предложений в первом эссе «Федералиста»: «Часто отмечалось, что, по-видимому, народу нашей страны суждено своим поведением и примером решить важнейший вопрос: способны ли сообщества людей в результате раздумий и по собственному выбору действительно учреждать хорошее правление или они навсегда обречены волей случая или насилия получать свои политические конституции?»[1164] Ответом американцев был политический порядок и политическое согласие, установленные в годы революции. Такой ответ обязывает американцев — обязывает во всех своих действиях опираться на мудрость своего революционного прошлого.

AHR — American Historical Review

Andrews Ch. M. Colonial Period — Andrews Ch.M. The Colonial Period Of American History. 4 vols. New Haven, 1934–1938

Bailyn B. Ordeal of Hutchinson — Bailyn B. The Ordeal of Thomas Hutchinson. Cambridge, 1974