– Честно: это не я. Распространителей в академии несколько, и никто не знает, кто и где печатает газету.

– Вот только не ври мне, что ты не распространяешь!

– Так раньше про тебя не писали...

Ух, как я зла!

Ясно-понятно, что писал некто, не любящий меня. Очень не любящий! Интересно, кому это я опять перешла путь-дороженьку?

Кто. Сука. Меня. Сдал?

Это точно не Ромери – тот скован клятвой. Точно не горе-зельевары, похитившие нас с Дэниэлом, – они тоже поклялись. Но кто-то, кому многое обо мне известно. Не исключено, что это семейство де Кальди решило мне так отомстить и попутно подзаработать, продавая чужую тайну.

Плохо. Лишь бы папуля это не прочитал.

– Брехня полная, – я вернула осквернённую плохими и откровенно бездарно написанными словами бумажку Дэни.

– Про беспорядочные связи согласен, – покивал Дэни. – А вот про родство с императрицей...

– Насколько широко распространяются листовки?

– Сама погляди, – и Дэниэл обвёл взглядом столовую.

М-да... Глаз – что цветов в поле – и все смотрят на меня.

Что ж, кто не умеет проигрывать, тому никогда не быть победителем.

Сегодняшнее поражение приму красиво – с достоинством и гордо поднятой головой.

Отпираться бесполезно. Меня рассекретили.

Я встала, достав из сумки свой любимый усилитель звука, и заявила на весь зал:

– Да, я герцогиня! Смотрите, любуйтесь, мне не жалко! – и села, довольная произведённым эффектом.

Народ быстренько отвернулся и застучал ложками.

Но радовалась я недолго: вечером побеседовать с ректором де Кастеляврестом прибыл папа... Злющий, радикально настроенный папа, которому отчего-то крайне не понравилась подпольная новостная листовка.

***

Каким-то чудом нас с Кэт забрали домой не полностью: в течение двух недель мы каждый день мотались в академию утром, учились, досрочно сдавали зачёты и экзамены, а вечером нас порталом забирал мой папа.

– Ох, даже не верится, что ты бросаешь меня! – надула прелестные губки Никки. – Надеюсь, мы пересечёмся хотя бы на летнем балу?

Мы обедали в столовой, но за царственным видом я прятала печаль. Ещё несколько дней, и двери академии навсегда закроются для меня.

– Если папа не посадит меня под арест, – ответила подруге как можно более бесстрастно.

Зато лицо Кэт, которая вечно замыкалась в себе в присутствии Никки, в полной мере отражало то, что чувствую я.

– Я вообще в шоке! – возмущённо воскликнула герцогиня де Брауцвиг и очаровательно тряхнула тугими тёмно-каштановыми кудряшками. – Я тебя не узнаю! Да ты же своими родаками вертишь, как тебе вздумается. Неужели на этот раз всё так мрачно?

– Разберусь, – я перевела взгляд на окно, за которым простиралось поле для тренировок с ярко-зелёной, но местами подпалённой и перекопанной травой. Тренировки губительны для газона. В учебно-назидательных целях его до сих пор не зачаровали, а запрягают провинившихся адептов восстанавливать газон в качестве наказания.

– Косячный выдался год, да? – на породистом личике Николетты отразилось нечто сродни жалости. А я терпеть не могу жалость! – Сначала Ромери, потом это...

Под «этим» она подразумевала упоминание в листовке о моих беспорядочных сексуальных связях. Несуществующих связях! Теперь в глазах любителей сплетен я порочная выскочка.

Н-да, бедный был мой папуля, когда это прочитал. Он бы поседел от такого, если бы уже не был седым (это уже мама постаралась, довела его, а мне характер достался от неё).

– Никки, отвянь, и без тебя тошно, – отмахнулась от подруги.

– Я всего лишь поддержать хотела! – мигом вспыхнула она. – Ну и варись в своём дерьме сама! – она встала и ушла, демонстративно оставив поднос с недоеденной едой на столе.

Если узнается, Никки получит штраф. Но я не из тех, кто носит чужие подносы. Борзеет – пусть сама и получает за это.

– Давай, я отнесу её поднос к сдаче? – предложила моя мягкосердечная Кэт.

– Не вздумай! – злобно сверкнула глазами я.

– Ладно... – она уткнулась в тарелку и принялась доедать.

Больше нас никто не отрывал от трапезы. Даже наплыва поклонников не было, потому что сначала все были шокированы моим раскрывшимся инкогнито, а потом я объявила на всю столовую, что одно поползновение ко мне – и ноги моей в стенах альма-матер не будет, не говоря уж о зельях. Адепты прониклись и не приставали, если не считать гор записочек под моей дверью.

Бумажульки с предложениями встретиться преследовали меня везде: в карманах, в капюшоне, в сумке, в голенище сапога... Даже в полотенце в душевой кто-то умудрился засунуть! И как только додумались?

Всю нежелательную корреспонденцию ждала одна участь: не удостоившись прочтения, сгинуть в огне у всех на глазах. Ибо общая гостиная с камином располагалась на первом этаже общежития.

Адепты видели, как их послания безжалостно сжигают, но всё равно бумажная напасть преследовала меня.

***

И вот в последний раз я услышала, как профессор де Грасс вызывает меня по громкой связи. Почему последний? Потому что голос её звучал нехарактерно ласково. Впервые!

Не то чтобы я любила садо-мазо, но... грустно осознавать, что её мягкий голос – к прощанию.

В её кабинете меня уже ждала чашечка очередного привезённого с другого конца света коллекционного чая... невкусного, чрезмерно крепкого, но отчего-то столь милого сердцу.

Я с трудом удержала слёзы.

– Что, невкусно?

– Невкусно. Но мне нравится, – ответила правду. Ведь мне действительно нравится. И этот мрачноватый кабинет с грузной мебелью, и чашечка из тонкого перламутрового фарфора, и этот кошмарный, с привкусом земли, чай, и, конечно же, сама профессор де Грасс.

– Девочка моя, я слышала, завтра у тебя последний экзамен? – поинтересовалась профессор.

И всё. Тут меня накрыло.

За исключением того рокового дня рождения в десять лет, не помню, чтобы я плакала прилюдно.

– Лидия, деточка, неужели ты думаешь, что я позволю загубить твой талант в стенах замка?

Удивительно, как ободряюще на меня действуют слова мадам Талисы де Грасс. Чудесная женщина!

– А? – я мгновенно прекратила саможаление и вся обратилась в слух.

– Я найду нужные слова, чтобы убедить твоих родителей в необходимости продолжать обучение.

– Правда?

– Но и тебе придётся помочь мне в этом.

– Что нужно делать?

– Убедить их, что тебя необходимо дисциплинировать. И наиболее благоприятным для укрощения твоего характера является лишь одно заведение...

– Почему вы упорно стараетесь запихнуть, – иного слова не подобрать, – меня в Северную академию?

Клянусь, на мгновение, профессор коварно улыбнулась! Я бы даже сказала, коварнейше! А потом её лицо приобрело привычное благостное выражение.

– Я неплохо знакома с тамошним руководством и считаю, что ты как нельзя лучше впишешься в атмосферу севера.

– И что же вы недоговариваете? – очередная моя попытка узнать, что от меня скрывают.

– Ничего особенного, – снова с милой улыбкой соврала профессор, а мне стало до жути интересно. – Поверь, всё это я делаю исключительно для твоего блага.

Верю. Но не каждому позволю причинить мне добро.

– Вам не нравится мой характер?

– О, напротив, – она манерно махнула кистью. – Твоё появление внесёт оживление в ряды адептов и преподавательского состава. Уверена, перед вашим прогрессивным умом не устоит даже профессор Фенек...

– Кто???

Ну, всё. Лучше уж я дома как-нибудь, на индивидуальном обучении... Перетерплю!

Знаем мы этого старого... Кхм.

Профессор Фенек преподавал зельеварение ещё у моих родителей. Это тот случай, когда шаг влево, шаг вправо – расстрел, ну, или незачёт. И вместо того, чтобы открывать новые грани науки, ты топчешься на одном месте, дословно заучивая никому не нужные правила, характеристики ингредиентов и химические формулы.

Да этот Фенек в обморок грохнется, увидев, как я варю свои зелья! Стоит ему познакомиться с моей импровизацией, и он окончательно утратит веру в молодёжь.