– Конечно хочу… Мы же должны отпраздновать, да?

– Точно. Пойду собираться.

Морено почистил зубы и, оказавшись в спальне, посмотрел на себя в зеркало. Он понятия не имел, поверила ли ему Ева, и даже не хотел знать.

Для него имело значение то, что он нашел в себе мужество открыть то, что произошло, изначальный разлом, от которого пошли все трещины, расколовшие его жизнь как полицейского и человека. Этот акт самооправдания и в некотором роде примирения с самим собой и со своим прошлым наполнил его вибрирующей энергией. У него даже сложилось впечатление, что болезнь отступила. «Может быть, и так, кто знает», – понадеялся он.

Улыбнувшись, достал из ящика стола яркий галстук, который не надел бы в обычный день, и посмотрел на себя в зеркало, пока шелк плавно струился между пальцев. Однако через несколько секунд улыбка начала гаснуть, пока полностью не исчезла.

У него задрожали руки и нахмурился лоб, а глаза наполнились сначала недоумением, а потом слезами.

– Что… Как же… – пробормотал Баррали, моргая, чтобы лучше сфокусироваться.

Ему не хотелось признаваться себе, но он не мог вспомнить, как завязать галстук.

Пока они завтракали на террасе возле любимого бара Раис, наслаждаясь ласками полуденного солнца, Ева просматривала газеты, радуясь, что ни один репортер не упомянул ее.

– Я спала десять часов подряд… Я совершенно разваливаюсь, – сказала Мара; большие солнцезащитные очки скрывали темные круги под глазами.

– Тоже мне новость… – парировала Ева, не отрываясь от статей.

– Тебя еще не хватало.

Кроче же отдыхала всего четыре часа. Ей снилась стрельба, только в этом кошмаре умирала она. После этого она больше не могла спать. Поэтому прошлой ночью Ева прочитала почти весь блокнот Баррали и благодаря описанным там ужасам совсем оцепенела.

– Я, наверное, пойду в больницу проведать Иларию, а потом на пляж, позагораю, как выброшенный на берег тюлень, – сказала Мара. – Мне нужно перезагрузиться.

Фарчи дал им обеим выходной, чтобы они пришли в себя, и запретил ссориться. По крайней мере, такова была официальная версия, но обе женщины-полицейские считали, что начальство настояло на их отдыхе, чтобы не держать рядом со всеми этими репортерами. Только вот Ева не собиралась сидеть сложа руки. Она сложила газету и допила свой двойной кофе.

– Так могу я узнать, почему ты вытащила меня из постели? – спросила ее Мара.

Ева сказала прямо:

– Я виделась с Баррали прошлой ночью после работы.

– Зачем? – недоверчиво спросила Раис.

Ева протянула ей блокнот, который привезла с собой.

– Посмотри.

Она держалась, чтобы не рассказать о секрете, который открыл ей Морено: Ева знала, что Мара бурно отреагирует, и вся история в ее голове переместится, так сказать, в отдел безнадежных дел. В конце концов, у самой Евы еще не сложилось окончательного мнения по этому поводу: единственное, в чем она была абсолютно уверена, – это ощущение, что она попала в паутину тайн и загадок, которая возникла в 1961 году и разрасталась до сегодняшнего дня.

– Что бы это могло быть? – спросила Раис, пролистав несколько страниц.

– Он признался мне в своей проблеме… – сказала Ева, постукивая пальцем по виску. – Он хотел записать то, что помнил о старых делах, прежде чем болезнь сотрет все. Короче говоря, это своего рода дневник расследования.

– Каким он тебе показался?

Еве потребовалось несколько секунд, чтобы подобрать нужное слово.

– Cмирившимся, – сказала она. – Но морально здоров. Физически, правда… Боюсь, ему мало осталось. Еще более худой, чем в последний раз, когда мы его видели.

– Бедняга… Ты уже прочитала?

– Только часть.

– И что скажешь? – спросила Раис. По ее тону было ясно, что она считает это пустой тратой времени.

– Я нашла кое-что интересное.

– Послушаем.

– Ты знаешь про кукол, сделанных из засушенных цветочных стеблей?

– Конечно. Это sa pippia ‘e Mannaghe.

– Точно… Из его воспоминаний можно сделать вывод, что эта подробность никогда не попадала в газеты.

– Даже так…

– Он рассказывал об этом только двум людям: профессору культурной антропологии, декану Университета Кальяри Марианне Паттери. А потом, после ее смерти, ее ученику…

– Валерио Ноннису, – предвосхитила Раис.

– Молодец. Ты выиграла бесплатный завтрак.

– Ты заставила меня вспомнить то, что вылетело у меня из головы во всей этой неразберихе, – сказала Мара, ерзая на стуле.

– То есть?

– Вчера мне позвонил мой знакомый из университета, у которого я запросила информацию о профессоришке.

– И?..

– Ты знаешь, почему он не сделал карьеру, несмотря на такое резюме?

– Я вся внимание.

– У него была дурная привычка ложиться со студентками в постель.

– Но…

– К тем, кто с ним был, он относился не так, как к остальным студенткам. Одна из исключенных из гарема довела дело до ректора, и тот не дал Ноннису повышения. Его не выгнали из жалости, но с академической точки зрения его карьера закончилась.

Ева вспомнила израненные руки профессора и вновь почувствовала, что он что-то скрыл.

– Попробуй-ка на секунду представить, – сказала Ева. – У нас есть тот, кто имеет прямое отношение к жертве, так как она была одной из его учениц. У него имеется грешок – он трахает студенток. Он хорошо знает донурагические ритуалы и культы…

– Он был в тесном контакте со следователем, который раскрыл ему неопубликованные подробности о методах работы убийцы, – продолжила Мара.

– Его руки в синяках, как будто он бил…

– Какую-то девушку, – предположила Мара.

Кроче кивнула:

– Он ненавидит обвиняемого в убийстве девушки и не скрывает своей ненависти. Он подсказал нам, где найти лидера секты.

– Он был явно взволнован, когда увидел нас, – продолжила Раис.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, взвешивая все.

– Ты тоже чувствуешь покалывание вдоль позвоночника? – спросила Кроче.

– Да, – была вынуждена признать Раис. – Но имей в виду, что у нас под стражей субъект, чья кровь была обнаружена под ногтями жертвы и которого все считают таким же виновным, как Иуду.

– Знаю… Но почему бы нам снова не поговорить с Ноннисом – просто посмотреть, как он отреагирует?

– Мы могли бы использовать арест Мелиса, чтобы заставить его ослабить бдительность – и отработать как следует.

– Хорошая идея. А пока я позвоню Эрриу и спрошу, может ли она найти кого-нибудь, кто поработает над связью между Долорес и Ноннисом. Может быть, это пустая трата времени, но я не хочу оставлять непроверенным ничего.

– Теоретически мы должны идти по официальным каналам. Фарчи отправил нас отдыхать, – напомнила Раис.

– Мы выразили свои сомнения Иларии, и она заверила нас, что обратит на это внимание… Можем так сказать Фарчи, если он когда-нибудь узнает об этом.

– А почему он должен об этом знать? – спросила Раис с озорной улыбкой на губах.

– В самом деле, – сказала Кроче, улыбаясь и вставая, чтобы оплатить кофе.

Задача следователя никогда не состоит в том, чтобы прямо обвинять свидетеля или подозреваемого во лжи: хитрость в том, чтобы тот впал в противоречие, пока не будет вынужден признать – словами, мимикой или взглядом, – что нагромоздил гору небылиц. Чтобы у вас все получилось, вы должны стать циничным, лживым и безжалостным и развить почти садистский талант в использовании всех слабостей человека, от которого должны получить признание или жизненно важную для расследования информацию – причем часто в ущерб своему собственному психологическому равновесию. Когда речь идет об убийстве, следователь становится другой личностью, почти всегда неприятной. Добрые копы и злые копы – это одно и то же.

– Да? – сказала Рита Масья, жена профессора Валерио Нонниса, когда открыла дверь дома и увидела перед собой Раис и Кроче. Те неожиданно наведались в университет, но аспиранты сказали им, что в тот день Ноннис заболел. В этот момент они начали следить за его домом – а до этого взяли несколько волос и две кофейные чашки из мусорного бака под учительским столом. Они решили сделать ему сюрприз, подвергнув его еще большему давлению, выследив его в интимной обстановке. Обеим хватило одного взгляда, чтобы понять, что перед ними слабый свидетель, которого легко расколоть.