Как только Бастьяну собрался достать бумажник, бармен отмахнулся.

– Нет, я настаиваю, – сказал горный Ладу, кладя несколько банкнот на липкую стойку. – Сегодня платят братья Чириаку. За всех.

Все в таверне торжественно закивали, присоединившись к хору: «Deus ti lu pachete»[38].

– Доброго дня! – пожелал Бастьяну, и по этим словам было отчетливо слышно, что он из Барбаджи.

– Доброго дня! – хором подхватили жители деревни.

Бастьяну пошел к машине довольный. Молва разлетится по всей округе за несколько минут, и если солдаты придут задать вопросы о Чириаку, никто не посмеет заговорить, даже под пытками. Скорее карабинеры заставят камни петь, чем заговорят люди, которым Бастьяну подарил дух храбрости.

Прогуливаясь босиком по пляжу Поэтто, Ева Кроче обнаружила, что в Кальяри два моря. Первое расстилалось перед ней: это была бесконечная водная гладь, слишком ласковая для позднего октябрьского дня. Второе море было морем света. Мягкое сияние материнской нежности, которое стремительно разливалось по всему городу, втекая в самые потаенные его уголки. Море света, покрывавшее воду сверкающей радужностью, заставляющее сверкать мелкий, как манная крупа, песок; море, которое простиралось на километры вокруг до Залива ангелов.

Ева не сопротивлялась: она сняла туфли и пошла по берегу, пока не коснулась изумрудно-зеленой воды. Было холодно, но не так, как она себе представляла; вода наполнила ее силой после практически бессонной ночи и долгого переезда из одной части острова в другую.

– Ты, должно быть, Ева Кроче, – раздался через несколько минут женский голос.

Ева повернулась и увидела красивую женщину лет сорока, в элегантном темном костюме покроя, который подчеркивал ее мягкие изгибы. Она была светловолосой, среднего роста, со светло-голубыми глазами, что разрушало все предрассудки, которые Ева слышала о сардинцах, их росте и средиземноморском цвете лица, потому что ее гортанный, протяжный акцент был определенно сардинским. Она узнала голос коллеги, которая звонила ей час назад и назначила встречу на пляже, на шестой остановке. Чтобы понять, что имелось в виду под «шестой остановкой», Еве пришлось прибегнуть к помощи «Гугла».

– Что заставило тебя так подумать? – возразила миланка.

Мара Раис огляделась.

– Ты единственная macca, кто гуляет по этому cобачьему холоду, – сказала она, переводя взгляд на коллегу.

– Холод? Да тут, наверное, градусов восемнадцать.

– Именно! Давай-давай, от тебя у меня мурашки по коже…

– Macca – это по-сардински сумасшедшая, да? – спросила Ева, протягивая ей руку.

– Точно, – сказала Мара, когда они обменялись крепким рукопожатием. – Как поездка?

– Длинная, но приятная.

– Хорошо. Добро пожаловать на Сардинию, – сказала Раис, но ее тон был далеко не дружелюбным.

Ева быстро обнаружила, что время на острове течет по-другому: оно более растянуто, расслабленно, а временами – особенно рядом с морем и перед бескрайними прериями бирюзового неба – зависает в безвременье, что очень влияет на его жителей. По сравнению с Миланом люди как будто двигались в замедленной съемке, и ей нравился такой способ наслаждаться жизнью.

Они остановились выпить в «Корто мальтезе», одном из деревянных киосков, разбросанных по набережной; маленькие бары с навесами вместе с автобусными остановками использовались горожанами Кальяри как точка для назначения встреч, как объяснила ей Раис. Побережье было усеяно рядами пальм и пересекалось длинной велосипедной и пешеходной дорожкой. Много людей в тот теплый полдень бегали трусцой, шли пешком или катались на велосипеде в нескольких сотнях метров от моря.

– По твоему восторженному взгляду я делаю вывод, что ты впервые в Кальяри, – сказала Мара, возмущенно оценивая одежду коллеги – темные армейские ботинки, рваные джинсы и потертую кожаную куртку. Она остановилась взглядом на пирсинге в носу, из-за которого та больше походила на рокершу, чем на полицейского. Никакого лака для ногтей, даже намека на блеск для губ или помаду. Ни кошелька, ни портфеля, ни сумочки или любого другого аксессуара, куда можно было бы положить хотя бы пачку носовых платков. Эта деталь очень беспокоила ее, ведь женщина без сумочки так же непредсказуема, как кошка, переевшая амфетамина.

«Если ты хочешь скрыть свою женственность, у тебя это отлично получается, милочка», – едко подумала Раис.

– Впервые на Сардинии, – ответила Кроче, глядя на одежду Мары, которая, по ее мнению, была слишком элегантной для полицейского. «В такой одежде она либо хочет привлечь к себе внимание, либо заставить тебя чувствовать себя неполноценной. В любом случае, дорогая, ты начинаешь не с той ноты, – подумала Ева. – И если ты продолжишь так смотреть на меня, это плохо кончится».

– Ну, могло быть и хуже, не так ли? – сказала Мара, прежде чем сделать еще один глоток пива.

– Я не знаю. Это ты мне должна сказать.

– Знаешь что? Не хочу портить тебе сюрприз, – парировала Раис с задумчивой улыбкой.

Ева почувствовала плохо скрываемую ненависть: казалось, женщину из Кальяри заставили принять ее. Она надеялась, что это было просто пресловутое инстинктивное недоверие сардинцев к «жителям континента».

– Сначала я приняла тебя за туриста. У тебя не типичные итальянские черты, – сказала Раис, наблюдая за цветом кожи своей коллеги, лазурными глазами, россыпью веснушек на лице с тонкими, почти эльфийскими чертами. Одного взгляда на волосы цвета воронова крыла было достаточно, чтобы Мара сделала вывод, что миланка недавно покрасила волосы. Кустарная работа, краска из супермаркета, дешевка. По очень светлому цвету тонких бровей она сделала вывод, что изначально Ева была блондинкой или даже рыжей.

– Моя мать ирландка. Я многое у нее взяла, – отрезала Ева.

Мара Раис удивленно выгнула бровь.

– Ирландка в Милане… Звучит как название фильма.

– Так ты моя напарница? – спросила Кроче, резко меняя тему, словно ей не нравилось говорить о себе.

– Точно. Ты уже хочешь пожаловаться на меня? Это будет не в первый раз.

– Пока что ты под наблюдением, – подстрекнула Ева. – Я никогда не работала в паре с женщиной.

– И я. И, честно говоря, не то чтобы в восторге от этого.

– Ты знаешь, а по тебе не скажешь, – пошутила Кроче. – Выглядишь такой счастливой…

Раис растянула губы в улыбке, на этот раз искренней.

– Сколько ты уже работаешь в отделе нераскрытых преступлений? – спросила миланка.

– Меня только что перевели. Я еще не приступала. Начнем вместе.

– Не знаю, как здесь, но отдел нераскрытых преступлений в Милане – это лимб, куда отправляют любого, кто навалил дерьма. Словом, место для неудачников.

– Здесь то же самое, с той разницей, что это новый участок, и нам с тобой придется разгребать всю работу и нераскрытые дела не только в Кальяри, но и по всему острову, потому что наше управление впереди планеты всей, – сказала Мара.

– Шутишь?

– Нет, я очень серьезно. Это значит, что куда бы мы ни пошли, нас будут ненавидеть, как две занозы в заднице, и если мы сделаем что-то не так, то появятся два козла отпущения, которых принесут в жертву. Как ты понимаешь, козлы – это мы с тобой. Засада по всем фронтам… Ты куришь?

– Нет.

– Я тоже. Это хорошо – от меня не будет пахнуть куревом, и моя дочь не скажет, что я снова дымлю… Слушай, ты собираешься нормально работать или будешь брать больничные, пока тебя снова не переведут? – спросила Раис резко, и вопрос этот граничил с личным оскорблением.

Ева еле сдержалась, чтобы не вылить на нее пиво.

– Я не такой человек, Раис. Я просто хочу делать свою работу, – примирительно выдавила он.

– Будем надеяться, что нам дадут такую возможность.