— Куда двинем? — спросил Миша.

— Помолиться в монастырь, — ответила она. — Чтоб боженька помог нам!

И, не дожидаясь ответа, стала подниматься по откосу…

— Монастырь был построен в семнадцатом веке при царе Алексее Михайловиче, отце Петра Первого. По гипотезе писателя Алексея Толстого, настоящим отцом Петра Первого был патриарх Никон. Просто царица Наталья Кирилловна не любила мужа и любила Никона. Никон был огромного роста… И вообще сильный и умный человек. По национальности он мордвин. Значит, и Петр Первый был наполовину мордвин. Никон, конечно, бывал здесь, — шагая по темным переходам монастыря, рассказывал Мишаня-Мишуля-Мишуня.

— А царица тоже бывала здесь? И они здесь встречались?

— Здесь? — в свою очередь удивился юноша. — Возможно.

— Это была ее келья! — вдруг заявила девушка.

— А там, в углу, его, — нерешительно подхватил ее спутник.

— Они оба приезжали сюда в сопровождении большой свиты…

— И поэтому были на виду…

Хотя Миша и сомневался — не слишком ли смело они расправляются с историей? — сама мысль о том, что здесь, на этом месте, когда-то тайком от всех, с риском для жизни, возможно, встречались молодая царица и молодой патриарх, ему понравилась. Это было поэтично. Это сразу наполнило гулкую пустоту полуразвалившихся сводов тихой и славной грустью. И делало значительнее то, что, по-видимому, начиналось у них. Неожиданно потеплели, засветились изнутри слова, жесты, взгляды. И они оба, встревоженные и обрадованные, с трудом сдерживая и скрывая волнение, продолжали говорить о тех двух и, побежденные своей же выдумкой, очарованные ею, уже не в силах были оборвать этот волнующий разбег фантазии…

— …и за каждым их шагом следили враги… Их у него было более чем достаточно…

— А у нее?

— У нее? Тоже.

— Они должны были скрывать свои чувства и быть очень осторожными, — сообщила Галя.

— И когда они встречались на людях, они почти не говорили…

— Только по делу и на божественные темы.

— Он старался не смотреть на нее. Это стоило ему немалых усилий…

— Так же, как ей.

— Он хотел говорить с ней тихо и ласково, а говорил сурово и сердито…

— Ему так казалось, — усмехнулась Галя.

— Он, как и все священники, был хорошим актером, — возразил Миша.

— Может быть, он не только в эти минуты был хорошим актером? — усомнилась в искренности молодого патриарха Галя.

— Нет, он ее любил больше жизни, — уверенно сказал Миша.

— А она его больше, чем бога.

— Нет. Только чем царя, — поправил ее Миша.

— Царя она вообще не любила.

— А он и не знал этого, — усмехнулся Миша.

— Кто?

— Царь.

— Нет, знал. Она была искренна в своих чувствах.

— Если бы он знал, он прогнал бы ее! — жестко сказал Миша.

— Но он любил ее.

— Если бы он знал, он бы ревновал ее. А он был лопух, — с горечью добавил Миша. — Ему даже в голову не приходило, что его обманывают.

— А как они его обманывали? — вдруг спросила Галя.

Сердце у Миши бешено заколотилось. Сдавленным голосом он произнес:

— Иногда она приходила к нему исповедоваться…

— И?

— И тогда они оставались вдвоем…

— И вслух читали «Библию… для верующих и неверующих» Емельяна Ярославского! — фыркнула Галя и, скользнув по Мише насмешливым взглядом, подалась к выходу.

Помедлив, он пошел за ней…

Галя лежала на животе и болтала ногами в воздухе. Миша сидел рядом и смотрел, как она без конца грызет травинки.

— Галя, что будем делать? — наконец спросил он.

— Не знаю, — ответила Галя. Она была сыта, и ей не хотелось думать. Кроме того, она уже успела внушить себе, что рано или поздно они все равно вернутся домой, а раз так, то стоит ли по этому поводу ломать голову? Но вскоре она догадалась, что вся эта вялость чувств и мыслей в ней — после того волнующего разговора о царице, который вдруг так скучно оборвался на полуслове. Но кто больше виноват в этом — она или Мишаня-Мишуля-Мишуня — ее уже не занимало. Просто ей стало неинтересно.

Миша видел, что Галя чем-то раздражена. Он чувствовал, что причиной тому разговор в коридоре. Но он не улавливал никакой связи между плохим настроением девушки и той чудесной сказкой, которую они вдвоем сочинили. Казалось, все должно быть наоборот. Вот как у него. Особенно в тот момент, когда они, еще ощущая в себе трепетанье недосказанных слов, выбежали наружу и вдруг увидели кругом небо и солнце, а под ногами небольшой выступ — вознесенную почти до самой крыши насыпную террасу, всю поросшую разнотравьем. Все остальное — и река, и сады, и городок — было где-то внизу…

А теперь настроение начинало портиться и у него.

— Миша! Пить хочется! — подала голос Галя.

— Это от сухого хлеба.

— Потрясающая догадливость!

— Пойдем вниз. Там где-нибудь напьемся.

— Курочка или петух? — спросила она, сорвав травинку.

— Петух, — буркнул Миша.

— Курочка!.. А это?

— Курочка.

— Петух! — прыснула Галя.

— А ты знаешь, как эта трава называется?

— Нет.

— Костер безостый.

— Да? — удивилась Галя. Она сорвала еще травинку и с интересом осмотрела ее. — А я думала, она никак не называется.

— А вот это полевица!.. Вот это пырей ползучий!.. А эта ежа сборная…

— Ежа?

— Ежа сборная.

— Правда, на маленьких ежиков похожи…

«Ужасно, как он много знает, этот Мишаня-Мишуля-Мишуня», — уважительно и насмешливо подумала Галя.

Миша потянулся еще за какой-то травинкой.

Галя поднялась на колени и застыла, к чему-то прислушиваясь.

— Ты чего? — удивленно спросил Миша.

— Где-то вода течет…

Миша в тот же момент уловил тихие и тонкие голоса невидимого источника.

— Где-то недалеко, — определил он.

Они встали.

— А я вижу! — воскликнула Галя и бросилась в дальний угол выступа. Миша в несколько прыжков догнал ее, и они, весело толкаясь и переругиваясь, добежали до изогнутой трубы.

Это была самая обыкновенная водопроводная труба, торчащая из земли, забытая всеми, ржавая, но еще сочившаяся водой. Откуда в старинном монастыре водопровод? Кто его провел и зачем?

Они с недоумением и опаской смотрели на трубу. А вдруг что-нибудь не то?

Но вода была чистая и прозрачная. И очень холодная.

— Натуральная вода, — сказал Миша и, повернув кран, первым подставил рот под струю.

На вкус вода тоже была обыкновенная. Миша пил с подчеркнутой жадностью, и вода текла у него по подбородку, по шее, попадала под рубашку и уже подбиралась к трусам.

— Миша! Ну, быстрее! — торопила его Галя, провожая взглядом почти каждый глоток.

Мише вдруг стало отчаянно хорошо и просто. Он обратил к Гале свое мокрое улыбающееся лицо, с каплями, висящими на щеках, на подбородке, и, отфыркиваясь, сказал:

— Проверено. Можно пить!

Галя подошла к трубе, но прежде чем наклониться над ней, приказала:

— Не смотри!

Миша недоуменно уставился на нее, стараясь понять, почему нельзя смотреть. Но девушка уже забыла о сказанном и, вытянув губы, чтобы не замочить одежду, смешно ловила воду. Миша вдруг испугался, как бы она не заметила, что он все-таки смотрит, и быстро перевел взгляд на старую железную бочку из-под горючего, которая тоже неизвестно как очутилась здесь, на такой высоте. Он глядел на бочку, а сам слушал, как Галя пьет воду. Теперь она пила уже из ладошки. По два тихих глотка. Первый чуть потише, второй погромче.

Но вот ладошка перестала прерывать струю, и вода снова тихо защебетала о чем-то своем…

Миша выждал еще немного и осторожно оглянулся… Галя стояла и задумчиво водила мокрой ладошкой перед глазами, пропуская сквозь пальцы острые солнечные лучики. Она настолько была поглощена этим занятием, что даже не обернулась, когда Миша шагнул к ней.

— Галя! — позвал он.

Ладошка застыла в воздухе.

— Знаешь, если здесь установить солнечную батарею, то можно осветить все близлежащие улицы…