Неожиданно поднялся мрачноватый человек в солдатской шинели с обгорелыми полами. Молча подошел ко мне.

Я достал из санитарной сумки перевязочный пакет, жгуты.

— Смотрите…

Я стал показывать, как накладывать повязку и жгут при ранениях в разные части тела. Человек в солдатской шинели послушно ложился на живот, на спину, на бок, снимал сапоги, засучивал рукава.

Но когда я что-то сделал не так, он подправил меня:

— Еще два-три поддерживающих витка…

Я удивился:

— А вы откуда знаете?

— Я был санинструктором.

— Санинструктором? Когда?

— До плена…

— Вот здорово! — обрадовался я. Теперь я не один медик во взводе! Теперь нас двое! Старшина не в счет. Он строевой командир. Его и оставили, чтобы следить за порядком и дисциплиной. Но в медицине он ни в зуб ногой. А тут настоящий санинструктор!

— Ваша фамилия?

— Сперанский.

— Ах да, она есть в списке! — вспомнил я и, краснея, сказал: — Я вас назначаю своим помощником по медицинской части.

Сперанский ничего не ответил. По его виду трудно было сказать, как он относится к повышению по службе. Никаких признаков радости или огорчения.

Зато другие…

На меня с нагловатой усмешкой поглядывал старшина. Он-то явно не одобрил.

Некоторые санитары доброжелательно подтрунивали: «Сперанский, с тебя приходится!», «Сперанский, смотри не загордись!», «Хто знав, що вин ликар!»

А он даже не улыбнулся.

Старшина угрюмо возвестил:

— Следующий привал — через два часа!..

Артиллерийская канонада на Днепре то сливалась в один сплошной гул, то дробилась на уже явственно различаемые голоса отдельных батарей и даже орудий…

Со мной поравнялся Панько — так звали парня в кожаной куртке.

— Товарищ лейтенант, дозвольте мени збигаты до своей хаты?

— Как сбегать до хаты? — удивился я.

— Бона тутечки, недалэко!

Я посмотрел туда, куда он показывал. На несколько километров тянулась низина, поросшая кустами и камышом. И совсем далеко виднелась рощица. Возможно, за ней и прятались какие-нибудь хатки.

Я колебался: отпусти одного, и другие начнут отпрашиваться. Так и от взвода ничего не останется. Да и где гарантия, что он вернется?

— Товарищ лейтенант!

Меня догнал Орел. Он приблизил ко мне свое красивое мужественное лицо и шепотом сказал:

— Его можно отпустить.

— Вы ручаетесь за него?

Он на мгновение замялся. Но ответил все равно уверенно:

— Как за себя.

— Хорошо, я отпущу его… Сколько вам нужно времени? — обратился я к Панько.

— Та зовсим трошкы! Пивгодынкы туды, пивгодынкы сюды. Та и з годынку вдома побуты! — Его глаза ласкали и привораживали.

— А как вы нас догоните?

— Та на попутных!

— Ну, идите… Только помните — чтоб через три часа вернуться!

— Не сумнивайтесь, товарищ лейтенант! Буду як из пушки! — пообещал он, сворачивая с обочины на узкую тропинку, уходившую вдаль…

— Отпустили? — неодобрительно спросил поравнявшийся со мной старшина.

— Да. А что?

Старшина покосился на Орла и поманил меня за собой. Вполголоса спросил:

— Удочку не закинули?

— Насчет чего?

— Чтобы и на вас харчи приволок?

— А это еще зачем?

— А затем, что пока вы по продаттестату получите — ноги протянете!

— За день перехода? — сыронизировал я.

— Цыган три дня лошадь не кормил, и она копыта откинула!

— Я не лошадь.

— Не лошадь, а что вечером есть будете?

Я промолчал, но невольно подумал: а в самом деле, что я буду есть вечером? И завтра, и послезавтра? Оставшиеся двести граммов хлеба, твердого, как камень?

А старшина продолжал:

— Я-то как-нибудь себя прокормлю. А вам ведь гордость не позволяет…

— При чем тут гордость? Просто неудобно.

— Неудобно, товарищ лейтенант, брюки через голову надевать, а так все удобно…

И надо же, что от этих разговоров об еде у меня вдруг сильно засосало под ложечкой. Я даже замедлил шаг.

Неужели он прав? И нужно жить проще, без всяких фокусов? Вот как он живет — легко и бесхитростно? Я встречал таких людей, они почти никогда не бывали в проигрыше. Может быть, так и надо жить?..

— С дороги! — ударил меня в спину чей-то выкрик. Я отскочил на обочину. Мимо нас пронеслась, хлестко обдавая воздухом, колонна стремительных «катюш».

Впереди я увидел свалившуюся набок крестьянскую телегу. Около коня, сердито покрикивая, бегал старик в рваном полушубке. Молоденькая девушка упиралась обеими руками в край подводы, тщетно пытаясь поставить ее на колеса. Вокруг валялись кочаны капусты.

— Поможем деду с внучкой? — предложил старшина. — Пошли!

Я, Орел и трое земляков двинулись за ним. Вшестером ухватились за нижнюю грядку возка.

— Ну, взяли! — скомандовал старшина.

Одно легкое усилие, и телега приняла горизонтальное положение.

— Ой, хлопчики, як вам виддячыты? — суетился старик.

— Оставь парочку кочанов, — сказал старшина.

Я отвернулся, сделал вид, что ничего не слышал. В конце концов, старик не знал, чем отблагодарить нас, и старшина подсказал.

Как и следовало ожидать, все решилось за моей спиной к общему удовольствию.

Мы остановились на ночлег в одной из трех уцелевших в этом селе хат. Хозяйка поставила перед нами чугунок рассыпчатой отварной картошки, огромную миску с помидорами и огурцами, нарезала гору хлеба, — и что же? Не успела она оглянуться, как мы лихо все умяли. Мы — это я, старшина, Сперанский и Орел, который когда-то учительствовал здесь и поэтому был желанным гостем. Так как хата была маленькая, а ночи стояли еще не холодные, остальные разместились в сарае на сене.

Пока хозяйка стелила нам, мы со старшиной вышли во двор.

— Кажный день бы так! А, товарищ лейтенант? — спросил Саенков, отдуваясь от обильного ужина.

— Да, неплохо бы…

— Вроде бы притихло, — сказал он, прислушиваясь к поредевшим звукам боя.

— Нельзя же и весь день, и всю ночь палить, — заметил я.

— На этой войне, товарищ лейтенант, и суток для пальбы мало, — серьезно и значительно произнес он. В его словах было что-то личное, глубоко пережитое. Я подумал, что почти ничего не знаю об этом человеке и сужу, наверно, о нем тоже поверхностно.

— Ну ладно, — сказал он. — Пойду посты проверю!

Посты? Ведь у нас один пост — у въезда в село. Да и тот мы поставили больше для Панько — чтобы предупредить, что взвод здесь. Какие еще посты рисовались богатому воображению старшины? Ах да, дежурный в сарае!

— Пойдемте вместе, — предложил я.

Село, в котором мы остановились, находилось в двадцати пяти километрах от Днепра. Это расстояние я вычислил среднеарифметически: все, кого мы спрашивали, отвечали по-разному. Таким образом, путь нам предстоял еще немалый. Конечно, мы бы успели больше, если бы не занятия, которые проводили уже четыре раза и намерены были продолжать дальше. Но все равно мы уложимся в срок, определенный командованием. А возможно, будем на переправе и раньше. То есть с учетом даже не приказа, а пожелания. Однако и это не предел. Я подумал, что если последние километры, когда нам будет не до занятий, мы проедем на попутных, то сэкономим еще какое-то время.

А машин к Днепру двигалось столько, что глаза разбегались. Вот и сейчас, несмотря на темноту, они шли непрерывным потоком, тускло подсвечивая дорогу закрашенными фарами.

В такой тьме мы не сразу нашли нашего дозорного. Он сидел на бревне поблизости от того места, где его оставили. Это был паренек в рваном свитере и солдатской пилотке без звездочки, которому я втайне симпатизировал. Звали его Витя Бут. За ужином мы узнали от Орла, что Панько и Бут когда-то учились у него русскому языку. Разумеется, Витя вместе со своим учителем более других был заинтересован в том, чтобы Панько возвратился из увольнения в срок. Поэтому и взялся подежурить.

— Ну как, нет еще? — спросил я.

— Ни… — В голосе Бута мне послышалась виноватая нотка. И беспокойство тоже.