— Ваня, я пойду.

— Да они без задних ног спят. Слышишь, как храпят да посвистывают?

— А может, они прикидываются?

— Еще чего! Ты что, спящих от неспящих отличить не можешь?

— А если они проснутся и увидят?

— Да я их знаю как облупленных. Они раньше девяти и не шелохнутся.

— А если проспим?

— Не проспим. Я тебя в полшестого как из пушки разбужу!

— Только ты ко мне спиной ляжешь.

— Лечь-то можно…

— А то еще подумают что-нибудь…

— Да они дрыхнут!

— Ты должен помнить, — назидательно произнесла Зина, — желание дамы — закон для кавалера.

— Это-то я помню.

— А теперь отвернись!

— То повернись, то отвернись, — проворчал Саенков.

— «Повернись» я не говорила…

Они примолкли. Но не прошло и четверти минуты, как послышались какие-то подозрительные шорохи и скрипы, какая-то подозрительная возня. Раза два Зина тихо хихикнула…

Я готов был провалиться сквозь нары — от всей неестественности и неприличия нашего присутствия. Но как отказаться от невольного подслушивания? Ведь ни уснуть, ни выйти, ни предупредить их, что не спим. Последнее было бы вообще не по-товарищески. Одно немного успокаивало, что за этими скрипами, возможно, ничего особенного и не скрывалось. Но, с другой стороны, не проверишь…

Не знаю, как Лундстрему с Дураченко, но мне было нелегко. Взбудораженное воображение рисовало всякие картинки, и мое тело наливалось тоской по бездарно упущенным неделю назад ласкам.

Господи, как все просто и как все сложно!

Неожиданно я с огромным облегчением обнаружил, что на той стороне нар уже тихо.

Я прижался щекой к шершавым и колючим доскам.

Понемногу любовные видения отступали, тускнели, вытеснялись другими, которые были порождены моими обычными заботами и тревогами. И незаметно в этот быстрый и неяркий калейдоскоп вкрался сон — спасительный и глубокий.

Кого я меньше всего ожидал увидеть в нашей новой землянке, так это подполковника Балакина. Но это был он — неторопливый, немногословный, все с тем же цепким и колючим взглядом. Подозрительно взглянув на замусоренные нары, он кожаной перчаткой очистил себе место и сел на краешек. Без околичностей потребовал данные о работе санитарного взвода. Но только я принялся рассказывать ему о наших делах, как он прервал меня — его интересовали лишь цифры: количество раненых на переправе (отдельно по тяжести и характеру ранения), количество эвакуированных (отдельно отправленных на «санитарках» и попутных) и т. д.

Пришлось сходить за тетрадкой. Однако никаких общих данных там не было, и мы с Саенковым занялись подсчетами.

Когда наконец я назвал цифры, подполковник заглянул к себе в блокнотик и осуждающе проговорил:

— Я так и предполагал: цифры завышены.

— Как завышены? — недоуменно переспросил я.

— Вот это я бы тоже хотел знать, — сказал он.

Я стал объяснять:

— Товарищ подполковник, мы записывали каждого раненого, которому оказывали помощь. Можете посмотреть: фамилия, имя, отчество, воинская часть, домашний адрес, характер ранения и когда эвакуирован…

Балакин с недоверием взял тетрадку и принялся ее просматривать.

Уже вскоре он наткнулся на первую несуразность:

— Два раза записано — Сумкин Иван Тимофеевич, отдельная танковая бригада. Как понимать?

— Как? — ответил старшина, не сводя с подполковника своего обычного нагловатого взгляда. — Видать, тезки.

— А тут, пониже, тоже тезки? — не без иронии спросил подполковник. — Колосков Сергей Петрович и Колосков Сергей Петрович? Оба из одной части. Одинаково ранены и отправлены в один и тот же час. Кому очки втираете?

Саенков спокойно оправдывался:

— Так мы же запись эту ведем под непрерывным обстрелом. Когда, может, и лишний раз запишешь, а когда и вообще пропустишь. Сами понимаете, не в классе за партой сидим…

Подполковник встал и, натягивая тугие кожаные перчатки, торжественно произнес:

— Я приехал к вам по поручению начальника санитарной службы армии. Он приказал мне представить отличившихся медиков к правительственным наградам. Но пока я не вижу, за что можно было бы вас, лейтенант, отметить.

Я вскочил, собираясь возразить. Но понял, что бесполезно. Снова опустился на нары. Вот и лопнула моя мечта об ордене. Как я теперь покажусь на глаза Валюшке? Что она подумает обо мне? Как будто ничего этого не было: ни обстрелов, ни бомбежек, ни спасенных раненых, ни погибших санитаров. Ничего.

Ну пусть я не заслужил. А другие?

Только я открыл рот, чтобы спросить об этом, как на нашем берегу ударили зенитки. С потолка посыпался песок.

Подполковник взглянул на свои часы и сказал в пустоту:

— Мне — пора.

И, не попрощавшись, скрылся за порогом.

— Хотя бы перед людьми постеснялся, — заметил я.

— А ему начхать, что мы о нем подумаем, — сказал Саенков.

Землянка покачнулась.

Мы со старшиной пулей выскочили наружу.

Зенитные разрывы уже взрыхлили большую половину неба.

Мимо нас проскочил, подпрыгивая на ухабах, «виллис». Еще мгновение, и он с огромной скоростью мчался по дороге к лесу. Возле шофера, втянув голову в плечи, сидел подполковник Балакин.

И тут я увидел Зину. Она стояла на пригорке, закинув голову кверху.

Неужели ей не страшно? Уж ей-то, наверное, известно, что помимо бомб есть еще и осколки от разорвавшихся зенитных снарядов.

— Я сейчас! — крикнул мне Саенков и рванулся к Зине.

— Дура! Дура! — долетел до меня его голос — Живо — в укрытие!

Зина обернулась, увидела Саенкова и с хохотом пустилась от него наутек.

— Ох и доиграются! — вздохнул Орел.

Из-за хлопьев разрывов, сгустившихся над нами, вывалился первый «юнкерс». С пронзительным ревом он круто пошел вниз.

— Ложись! — заорал кто-то не своим голосом.

Все разом распластались на земле. Прямо в затылок врастал жуткий вой падающих бомб. «Все!» — коротко подумал я. Взрывная волна с необыкновенной легкостью перевернула меня в воздухе и швырнула на песок. Я открыл глаза, попробовал встать. Но в это время земля вновь осела и резко подвинулась вбок, словно хотела стряхнуть меня с себя. А воздух уже раздирался в звонкие клочья очередным «юнкерсом», входившим в пике. «Сейчас тебе будет орден!» — с тоскливым злорадством вспомнил я о своей недавней мечте, изо всех сил вжимаясь в песок. Но бомбы на этот раз упали где-то у берега…

И тут на меня накатились возбужденные голоса, крики, стоны…

Я с трудом встал — руки, ноги были как ватные…

— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! — услышал я плачущий голос Бута. — Дураченка убило!

— Как?!

— Я думав: вин просто так сыдить, а вин вже не дыхае!

Я рванулся к ровику, в котором, склонившись на бок, сидел Дураченко. На солнце золотились его редкие светлые волосы. Я впервые видел нашего великана без кепки: он обычно даже спал в ней, надвинув на глаза или ухо.

Ноги у меня подгибались, но я обогнал и Орла, и Задонского, и Козулина и первым скатился в неглубокий ровик. Прижался к еще теплой груди санитара — ни звука! Мне помогли приподнять убитого. Осколок угодил ему под ложечку…

— Уже третий! — глухо произнес Козулин.

— У день по людыни, — скорбно добавил Задонский.

— Санитаров — на берег! — долетело до нас издалека.

К реке бежали люди.

— Оставим его пока здесь! — распорядился я.

Душа у моих санитаров прямо разрывалась на части: тут погибший товарищ, там — раненые…

Сразу под пригорком мы наткнулись на Лундстрема. Он сосредоточенно и аккуратно бинтовал раненому солдату плечо. Перевязка подходила к концу. Стало быть, пока мы мысленно прощались с жизнью, он делал дело.

— Там еще раненые! — крикнул он мне, показывая на берег.

Меня догнал Орел. Обеими руками он держал над собой носилки. Когда он успел сбегать за ними?

Бомба упала в нескольких метрах от парома из надувных лодок. Две автомашины с противотанковыми орудиями свалились в воду. Расчеты находились тут же, поэтому пострадавших было много.