— Во как. А у нас в школе обычный стол был.

— Так понятно, такой стол знаешь стоит сколько? И заряжать анамой его надо, перед каждым турниром маги корячатся. Тут в клубе только три таких стола, поэтому большие рейтинговые турниры долго длятся. А отборочные на простых столах идут, просто око смотрит. Вот мне артефактного стола не будет, я на четвертой доске. Поэтому я тебя и позвал. Я буду ладони вот так держать, чтобы на доску через милость смотреть. Милость мне ходы подсветит, я думать и ходы вслух называть. Балбой просто на слух фигуру берет и ставит, понятно?

Предельно понятно, проще некуда.

— Слушай, а как милость понимает, какие ходы хорошие? Если все одинаково ходить будут, это же не игра, а не пойми что получится? Плюс не совсем честно, чего там думать, что показало, так и ходи.

— Экая ты деревня. Она не сама думает, она вообще думать не может. Милость по твоим партиям учится, вот точно какой бы ты ход сделал, такой она и показывает. Все по-разному мыслят, поэтому никакого обмана нет. Вот только у кого слеза купленная, у кого умение не самостоятельно открыто — с теми разговор отдельный. Для них турниры отдельные, на простые их не пускают.

Объявили десятиминутную готовность и попросили освободить зал для последних приготовлений. Вышел в коридор, набил неспешно трубку. Сейчас, сейчас я вживую в сатранг сыграю. Пусть в качестве балбоя, но это же просто начало. Надо к культурной жизни приобщаться.

Затянулся мощно, выпустил такую струю, что владельцы всяких современных подов и вейпов с тоски бы завыли. Зазвенело в ушах, в голове, в ладонях. Да это же просто новые вызовы, три штуки а в секунду одну.

— Ой, Боря, кажется, начинается. Ой, не могу, Боря, Боря, чувствую, сегодня, сейчас.

— Мама Роза, без паники, вы же не первый раз. Слуги готовы? Лекаря зовите, он предупрежден и заряжен.

— Боря, нет лекаря. Послали за ним сразу, а он в петле висит. Народа там и оберов. Слугу Максима задержали до выяснения.

— Дышите, держитесь и ждите, сейчас что-нибудь придумаем

…

— Шо, опять? Чижик, во честно, не до тебя и твоих новостей пакостных.

— Боря, у меня новости хорошие, полезные. То есть плохие тоже есть, но и хорошие тоже. Медведник закончил, все три сейфа открыл. Меня Бука приставил за этим медведником приглядеть, который с одной ногой. Ну чтобы не спер чего. Он то два сейфа быстро открыл, еще вчера. Там слезы, серебро в слитках и бумаги какие-то. А слитки тяжелые, я один на ногу уронил, так палец зашиб. А с третьим он всю ночь возился, но вот подиж ты, открыл тоже.

— Ну открыл и открыл. Буке доложи и свободен.

— Та погоди. Тама внутри пест лежал в кобуре. Как на картинках, только большой и толстый. Медведник мне такой — «Нельзя пест руками брать, оторвет руки». А я ему такой — «Ха. За голову руки. Вы имеете право хранить мычание». А пест такой «Бах», тяжелый, зараза. А я такой — «Бля», уронил и палец на ноге зашиб снова. А медведник такой — «Хрр». Короче, нет больше медведника. То есть он сам есть, а в груди дыра шо голова пролезет.

Я прикрыл глаза. Пробормотал успокоительную мантру — «Ом-м-м». Взываю ко Вселенной, как к началу всего сущего.

— Бля, отдай пест Буке, пусть спрячет. Комнату закрой, труп не трогайте. Пройдись по соседям, если кто выстрел слышал — сделай так, чтобы про это забыли. Приеду вечером — разберусь. Если облава будет — разбегайтесь и дальше каждый сам по себе.

…

Следующий звонок добил, колени подогнулись так, что пришлось шарить руками по стене.

— Василий Сергеевич, хорошо устроились? Я не могу сейчас, занят сильно.

— Борис, тут оказия приключилась. Глафира радость моя, солнце мое и отрада — коробки с вещами распаковывала. Открыла рюкзак, а там животное мертвое. Вскрикнула, упала от чувствс и головой о перила мраморные.

…

Последний вызов принимать не хотелось, совсем. Ладонь не поднималась к уху, хотя тянул ее второй рукой, лежа на полу, раскинувшись как морская звезда. Накатила апатия и отупение.

— Олесю похитили, — голос Степана слышался откуда-то издалека.

— А ты куда смотрел? Я для чего просил не отходить ни на шаг.

— Виноват, Борис Антонович. Не доглядел. Она сама пошла, уговорила в карете остаться. Наш же магазин. От дома рядом. Долго не выходила, я тревожится начал. Внутри старуха заколота, продавец. Наблюдателя на месте нет. Олеси ни следа, только записка с политическим требованием — на работу уволенных вернуть…

Лежу, думаю. Думаю. Лежу. Представил себя принимающим роды у мачехи. Двойня, вообще осложнения могут быть, тем более последнюю неделю стресс. Вот что-что, а самостоятельно роды принимать не приходилось. Не предрасположены солдаты в боевых условиях к активным родам. Теорию знаю, но сам роды не принимал. Кроме учебных в далеком розовом. Ну и пары абортов тогда же. Лекарь повесился, привет из Белозерска. Не разобрался в прошлый раз, оставил за спиной хрень неведомую. Просто уехал, а это, по сути, прием страусиный.

Олеся пропала, требование — уволенных вернуть. Зачем ее так похищать, она директор и сама кого угодно принять может? Похоже на отвлечение внимания, но от чего? Или проверка? Представил себя осматривающим магазин, откуда подруга пропала. Снова ощущение нереальности. Кто-то со мной играет, как кот с фантиком. И возможностей у меня как у того же фантика против острых когтей.

Труп у обер-старшины моего внимания не стоит. Да, деньги потрачены, но в любой момент можно заново начать. В любой управе можно найти честолюбивого парня, умеющего правильно суетиться, и не задающего лишних вопросов. Труп у бандюганов тем более пока подождет.

От меня ожидают, кого я спасать брошусь — подругу или мачеху. Мачеха — это типа семья, которая должна быть на первом месте. Род и семья превыше всего. Семья, с которой меня практически ничего не связывает.

Олеся хрупкая и ранимая, хотя после увечья не сломалась, показался стержень, еще не стальной, но уже способный удивлять. Милость у нее особым способом развивается. Кто она для меня? Младшая сестра, которую надо защищать, боевая подруга, способная подставить плечо, или случайная обуза?

А если мои реакции на несколько ходов вперед просчитаны? Если неизвестный заранее знает, куда я отправлюсь? Опять мысли, которые заводят в тупик.

Оглянулся на стоящих рядом наблюдателей. Шага мне свободно сделать никто не позволит. Все, что можно решить по ладони, надо решить удаленно. Разговор услышат. И что теперь руки заламывать? Пусть слушают. Приставил их или старик-инвалид, или птомант-наблюдатель. А может оба вместе. Чисто поржать. Я и так столько надемонстрировал всякого, что мелкий криминал просто смех.

— Василий Сергеевич, как вы там, держитесь?

— Да уж, держусь. Уже держусь. Надо оберов вызывать. Случай несчастный, видит Вечный ученик. А мне скрывать нечего, у меня жены и дети малые.

Раньше о детях малых думать надо было, желательно еще до их рождения.

— Нельзя оберов, — пресек я, — Во-первых — вас после такой оказии ни в одну управу работать не возьмут. Для столичного обера репутация — первейшее дело. Вот оно надо вам — слухи, сплетни, не успел в столицу приехать, а уже с актриской спутался?

— У меня отличный послужной список и кристальная репутация, ни один…

— А второе — подумайте, откуда это животное взяться могло? Неспроста. Не верю я в такие совпадения. Вспоминайте, были у вас в Белозерске недруги?

— Что? Недруги? Кто мне зла желал? Ой были, были. Обер-постовой Голубев из нашей управы на меня зуб имел. А что, он на посту то каждую вторую ночь. А дома жена одна темноты боится. Ну я из самых дружественных побуждений хаживал. Еще обер-участковый Палкин…

— Тоже к жене этого Палкина хаживали?

— Что ты, Боря. Этот Палкин неженат вовсе. Он вдвоем с мамой живет. А мама у него — женщина очень интересная, совсем не старая. Эффектная, так сказать, с фантазиями.

— Ох, Василий Сергеевич, не бережете вы себя.