— Это что за обслуживание такое? Я правая рука самого профессора Мо-морти, а ты мне чего, мало того, что девок вчерашних, так и с мордами кислыми. Сиськами вислыми. Койки скрипят, клопы всю задницу искусали. Захочу, вообще прикрою всю вашу… Давай свежих веди, штук семь и выпить налей.

Под шумок вывели барона, усадили в телегу и отправили. Теоретически можно к лорду-инквизору обратиться, то, что с бароном произошло, однозначно незаконно. Папаша сторона пострадавшая, с другой стороны, тоже замешан в чем-то. Опасно силовую контору впутывать. Единственный кто сейчас может свет пролить — это куратор. Птомант вроде не слабый, со знаниями и связями. Тем более сейчас к нему пора.

…

Университет встретил как родного, то есть никак. Никому никакого дела нет, идет себе Боря по коридору, рассекает ручьи и реки студентов, спешащих по своим делам. Ни одного курсом старше первого. Незамутненному счастью еще три дня.

Записался на музыкальный факультет, решительно и окончательно, без всяких пробных уроков. Музыка мне точно нужна, как для будущего целителя. Отсидел короткую лекцию, долговязый молодой преподаватель распинался про величие гениальнейшего композитора древности — Амадей Людвига Себастьяновича. В конце присел за клавесин и выдал незамысловатую польку.

Занятия с завтрашнего дня ладонями по пять человек. Меня записали к паре тощих девиц и косоглазому пацану, вздрагивающему от любого громкого звука. Аркадий Жуков сам записался, только мою рожу увидел. Ничего так не сближает, как совместные переломы нижних конечностей.

Между прочим, весь набор в белоснежных целительских мантиях. Один я как ворона в павлиньих перьях. Выходит, что м в столице не популярна. Грубая функциональность — только для лекарей.

До конца месяца надо освоить нотную грамоту, выучить одну гамму и короткое произведение двумя руками. Это чтобы не вылететь. Участие в конкурсах приветствуется. Соревнование между ладонями тоже. Про другие соревнования — между потоками или не приведи Вечный ученик — между университетами, можно забыть. Ибо такой тупой и бездарной группы у него отродясь не было.

Успел подкараулить окончания занятий у мастеров слова. Перекинулся парой слов с Игорем, у которого это самое опубликованное слово есть. Очень напомнил он мне классических айтишников, длинными патлами, растянутым свитером и особым затравленным взглядом. Я ничего не обещал, не навязывался, просто слегка намекнул, что есть идея нового слова. Настолько крутейшего, что обязательно выстрелил и кучу денег принесет. Материал посеян, пусть вызревает.

Как мог оттягивал посещение куратора. Просто вопит пятая точка, что сую голову не туда, откуда ее достать получится. Кричит интуиция, завывает, что надо не просто бежать, а сверкать пятками со сверхзвуковой скоростью. В итоге прибыл на свой факультет в аккурат под окончание последнего урока.

…

В противоположность вчерашнему, новая дорога была наверх, в башню, которую снаружи почему-то не видно. Столько ступеней с поворотами, что голова закружилась, а дыхание слетело. Только на морально-волевых удалось не прилечь прямо на пол, и не распластаться медузой. Хотя лечение матушки Александры сказывается, дыхалка намного сильнее стала и колени не скрипят.

В центре Светлой круглой комнаты, куда мы-таки добрались, возвышался постамент, накрытый белой тканью. Пусть меня не Боря зовут, если там не очередной труп. Контуры интересные. Понятно, что меня не картинки пригласили рассматривать.

От постамента несло холодом. И не в переносном смысле. Возвышение напоминало массивную глыбу льда. Тело наполовину вморожено, воздух в комнате значительно ниже ноля.

Куратор долго топтался на месте, прежде чем начал, заикаясь и с трудом подбирая слова:

— Это, это не просто. И то, что нужно сделать. Не только понять, что случилось. Как? Нужно больше. Ты сам все поймешь, что нужно понять, почувствовать. Есть вещи, полностью закрытые от птомантов, понимаешь? Скрыта самая суть. Ни один птомант не может, не видит. Может ты сможешь, что-то. Теми методами что тебе известны, тем, что я видел вчера или с крысой.

И к чему блеять, как школьница на первом свидании.

— Инструменты, я говорил, что это очень важно, — перебил я. Тут не видно шкафов, в которых можно порыться.

Не заметил куратор моего пассажа, в свои мысли погружен по самые помидоры.

— Все, повторяю, все, что ты увидишь в этой комнате, должно остаться здесь. Навсегда, навечно, — прошипел преподаватель и раскрыл небольшую книжицу.

— Положи ладонь на печать неразглашения. Придави. Если хоть одно слово о том, к чему ты сегодня прикоснешься, сорвется с твоих губ, твои глаза лопнут от крови, язык почернеет и отвалится. Милость выжжет тебя изнутри и черви…

Страсти то какие. А едва заметное жужжание слышно, на грани ультразвука. Примерно так артефакт звенел, которым дядя Петя от ока закрывался. Во что я вляпался и удастся ли отмыться?

Сверху громыхнул голос, усиленный высоким сводом:

— Ты кого привел, отрыжка нерадивого? И это наша надежда? Вот эта куча…

Куратор сжался. Между прочим, гораздо сильнее, чем вчера от рыка лорда-инквизора.

— Простите. Да, я тоже не совсем уверен.

— Как мы можем просить помощи у простого студента?

Ужас просто. Не завидую я тебе, господин куратор. Это же надо как припекло. Надо бы чуть границы своего положения прощупать.

— Я могу отказаться? Ведь еще не поздно, правда?

Куратор уставился бараньим взглядом. Поперхнулся словами, которые и так выжимались через раз. Боится чего-то или кого-то до поросячьего визга.

— Отказаться, да? Да, наверное, можно, да. Так будет проще. Ты же еще ничего не видел. Пока ты ничего не понял.

Голос сверху распалялся все сильнее:

— Он еще смеет торговаться? Отнимать наше время? Гони его прочь и переломай все кости.

Я задрал голову и выкрикнул:

— А если предположить, что я уже видел достаточно?

— Что ты мог видеть? Щенок, похожий на раскормленную свинью.

Чуть-чуть обидно. Самую малость. На свинью я не похож, максимум на хряка или борова.

— Повторю, я видел достаточно, — выдал я чуть громче.

— Ты не заигрался? Давно ли оторвался от мамкиной титьки. И смеешь дерзить и насмехаться?

— На куске льда, что-то накрыто, верно?

— И что с того, что ты увидел ледяную глыбу? Птолемей, немедленно…

Я ускорился, выпуливая как барабанную дробь:

— Вам нужно лучше прятать свои секреты от тех, кто может не только смотреть, но и видеть. По контурам заметно, там лежит тело пожилого мужчины, умершего насильственной смертью. Лежит давно, от двух, до четырех месяцев. А еще… у него не ступни, а копыта.

Под ворчание неизвестного и бубнение куратора приоткрылась неприметная дверь. Хмурый невзрачный мужик втолкнул тележку. Со скрипом пошла, не тележка, а целый железный стол на колесиках. Горбатый. Мужик сдернул кусок брезента и молча встал у стены, старательно ни с кем не встречаясь взглядом. Знакомая рожа, из охраны, в день моего поступления на шлагбауме в кресле дремал. На столе пухлый саквояж, размером с коробку от хорошего телевизора. Руки так и дернулись внутрь залезть, желательно с головой.

Преподаватель махнул в сторону стола.

— Здесь все, что тебе может понадобиться для работы. Ты вообще в курсе, что вчерашнее твое представление записывалось в мельчайших деталях?

И что я от ужаса закричать должен. Сам чувствовал, как спину буравило.

— Например, на записях видно, как ты по забывчивости поместил некоторые принадлежности в хитрый отсек, располагающийся у тебя на животе.

Мне нисколько не стыдно. Разве что самую малость и то, не за то, что упер, а за то, что так бездарно попался. Да и не было там ничего ценного, старье и хлам.

— А еще я лично подсчитал учебный реквизит в кабинете резчиков кости, и результат очень печальный. Такого на нашем факультете не встречалось уже много-много лет.