Доусон Сити оказался неуютным и холодным. Вдоль тротуаров тянулись грязные сугробы. Под ногами хлюпала снежная жижа. Повсюду возвышались строительные леса, люди восстанавливали свое жилище после пожара. Прямо посреди улицы были свалены кучи дров. В воздухе висел туман, в котором с дымом печных труб смешивался пар от дыхания людей и животных.

Прежде чем отправиться своей дорогой, Мэйсон привез Корри к Ли Хуа. Они в изумлении стояли перед фасадом маленького барака, который недавно был салоном дамских причесок.

Он изменился до неузнаваемости. Чуть ниже прежней вывески висела другая, написанная маслом. На ней была изображена фривольная молодая дама, одетая по последней моде. Талия ее была неправдоподобно узкой, а бюст – невероятно пышным. Однако самой замечательной деталью её облика были волосы: медно-рыжая копна, уложенная в высокую роскошную прическу, была увенчана бриллиантовой диадемой, каждый камень которой художник выписал с необыкновенной тщательностью. Вывеска была огромной, по крайней мере четыре на шесть футов, и подчеркивала более чем скромные размеры фасада.

Были еще и другие новшества. Справа от входа в салон «Цветущий персик», где раньше была полуразвалившаяся пристройка, теперь располагалось двухэтажное строение с не менее поразительной вывеской: «Принцесса Дансинг», самые прекрасные девушки Юкона, бара нет».

Корри на мгновение онемела перед дверью, чувствуя себя подавленно и угнетенно. Ее мысли были далеко от этого места: они стремились к тому заснеженному холмику, который стал последним пристанищем для ее маленького сына. С трудом превозмогая сердечную боль, Корри постучала в дверь.

– Входите, открыто, – раздался голос изнутри.

Она толкнула дверь и вошла внутрь. В маленькой комнатке было полным-полно девушек, которые, весело щебеча и смеясь, толпились вокруг стола, перебирая гребни и украшения, в беспорядке разложенные на нем. Они жеманно крутились перед зеркалами, обсуждая новые фасоны шляпок и платьев.

На одной девушке была черная шелковая кофточка со множеством сборок и кружевным воротничком. На другой – красный сатиновый сарафан с оборками и тесьмой. Третья была одета в строгое вечернее платье. Корри была поражена роскошью их нарядов, доставка которых пароходом сначала по океану, а потом в глубь материка по реке должна была стоить немало.

Перед ней мелькали напудренные лица, накрашенные губы, подведенные глаза: нарисованные карандашом, удивленно приподнятые ниточки бровей. А их волосы! Замысловатые сочетания кудряшек, локонов, чубчиков и челок, разукрашенные атласными лентами, гребнями, и стразовыми заколками.

Корри поняла, что это и есть танцовщицы дансинга Ли Хуа, благодаря мастерству которой даже самые несимпатичные из них казались красавицами.

Скоро Корри заметила и саму хозяйку. Она сидела на стуле среди всей этой кутерьмы в белой блузке и простой черной юбке. Гипса на ноге уже не было, Ли Хуа носила изящные кожаные сапожки. Волосы, как обычно, были забраны в высокую прическу, которая подчеркивала фарфоровую бледность ее лица.

– Ли Хуа…

Ли Хуа оторвалась от связки бус, которую она показывала девушкам, и увидела свою подругу.

– Корри!

Не обращая внимания на любопытные взгляды девиц, забыв обо всем на свете, Корри бросилась к Ли Хуа и разрыдалась, уткнувшись лицом в хрустящий шелк ее блузки.

– Ли Хуа… мой ребенок… он умер, Эвери бросил меня, и мне… мне некуда идти.

Ли Хуа обняла ее и крепко прижала к груди. Потом хлопнула в ладоши, и девушки послушно вышли из комнаты, сдержанно хихикая и распространяя запах одеколона.

– Ну вот. Они ушли. Теперь мы можем поговорить. Корри, неужели твой ребенок умер? Какой ужас! Я часто думала о тебе, пыталась что-нибудь узнать…

Через час Ли Хуа уже знала все о жизни Корри с тех пор, как они расстались: и про встречу с Куайдом на ковре из диких роз, и про маниакальное стремление Эвери к богатству, и про его постыдное бегство, и, наконец, про рождение и смерть несчастного маленького Мэйсона.

– О, Корри, как мне горько все это слышать! Конечно, ты можешь остаться у меня и жить сколько будет нужно.

– Я молилась, Ли Хуа. Я умоляла Бога спасти его, не забирать его жизнь. Неважно, что у него не было рук. Я бы и таким его любила. И вот теперь он лежит в земле, и только деревянный крест…

Тень набежала на лицо Ли Хуа, и Корри вспомнила, что бедная девушка тоже лишилась всех своих родных.

– Но ты ведь будешь помнить о нем, Корри. Он будет жить в твоей памяти. Ты очень сильная, гораздо сильнее, чем сама думаешь. Это горе надо пережить. Я знаю, ты сможешь.

Ли Хуа заварила крепкий чай, и подруги продолжили разговор.

– Ли Хуа, а что это за дверь рядом с входом в салон. Эвери рассказывал мне что-то о дансинге.

– Это дверь в «Принцессу Дансинг». Я его хозяйка. Ну, скажем, он наполовину мой.

– Твой?

– Я купила его на деньги Марти, которые у меня остались после покупки салона. Дансинг пока недостроен, там еще многое надо сделать. Я хочу купить хрустальные канделябры и соорудить новую сцену с бархатным занавесом. Но все это терпит до весны.

– Сцена! Канделябры! Эта вывеска!

– Кстати, как она тебе понравилась? Я ее заказала у местного художника. На ней изображена сама Принцесса. По-моему, получилось великолепно. Сразу бросается в глаза, мимо нее нельзя пройти, не заметив. Уиллу Себастьяну она очень нравится. Он говорит, что ее автор, парень из Чикаго, когда-нибудь по-настоящему прославится.

Ли Хуа улыбалась. Корри не могла оторвать от нее глаз. Никогда прежде китаянка не выглядела так обворожительно: ее лицо лучилось спокойной, уверенной красотой, тяжелая прическа подчеркивала хрупкость и грацию ее фигуры. Корри задумчиво пробормотала:

– Да, вывеска действительно броская. И художник замечательный.

– Корри, ты не представляешь, как я рада тебя видеть, хоть и благодаря столь ужасным событиям в твоей жизни. Мне ведь так одиноко. Эти девицы… я их ненавижу, у меня здесь никого нет, кроме Уилла.

– Ты имеешь в виду доктора Себастьяна?

– Да, он несколько раз навещал меня, чтобы осмотреть больную ногу. – Ли Хуа покраснела. – Я еще немного хромаю, но Уилл уверяет, что это скоро пройдет. – Она пожала плечами, и продолжала уже другим, деловым тоном: – У меня совсем нет времени, чтобы думать о ноге. Ты, наверное, удивишься, когда узнаешь, сколько хлопот доставляет управление таким заведением. А мне обязательно нужно вернуть вложенные в него деньги, и как можно скорее. У меня не осталось почти ничего, я все до последнего цента вложила в дело.

Корри смутилась.

– Ли Хуа, скажи мне, ты довольна, тебе нравится быть хозяйкой заведения? Неужели это как раз то, о чем ты мечтала?

– Да. Я хочу делать деньги. А дансинг – очень прибыльное дело. Пока, во всяком случае. Поговаривают, что скоро «золотая лихорадка» пойдет на убыль и тогда Доусон опустеет. И у меня не останется ничего, кроме нескольких хрустальных канделябров, ящика виски да старого расстроенного пианино. – Ли Хуа печально улыбнулась. – И Уилла. Он тоже останется со мной.

– Но как же…

– Не волнуйся за меня, Корри. Я в состоянии сама позаботиться о себе. Я ведь сама решила отправиться на Север, а потом приехала в Доусон. Я вообще привыкла делать то, что мне заблагорассудится.

В феврале на Доусон обрушилась эпидемия гриппа, и Корри стала одной из его многочисленных жертв. Она лежала пластом в дальнем углу салона, отгороженном ширмой. Дни тянулись медленно, и Корри потеряла им счет.

Она впала в жесточайшую депрессию, из которой не представлялось никакого выхода. Все, что было светлого и прекрасного в ее жизни, безвозвратно исчезло, умерло. Год назад погиб папа. Ее малыш, Мэйсон Эдвардс Курран, похоронен на краю земли под угрюмым юконским небом.

Ее брак, который хотя и прежде не принес ей счастья, теперь, с уходом Эвери, совсем разрушился. Следы Мэйсона Эдвардса растаяли в безбрежной снежной пустыне. Куайд тоже исчез; это была самая большая потеря. Он давно не появлялся в Канадском Торговом Банке, не писал ей. Казалось, он с головой погрузился в свои собственные дела и совсем забыл о ее существовании.