– Вот, выпейте. Это настойка опия. Она уменьшит боль. Слушайте, а какого черта вы оказались на Чилкуте? Неужели вы решили перейти через перевал, чтобы найти работу в одном из дансингов Доусон Сити?

– Конечно, нет!

Корри возмущенно посмотрела на него.

– Я ищу своего жениха, чтобы выйти за него замуж. А ЛиХуа собирается стать золотоискателем.

– Вот как! – Доктор Себастьян откинул челку со лба и внимательно посмотрел на больную. – Но она такая хрупкая, и кости у нее такие тонкие – как у маленькой птички. Как же она собирается работать на прииске?

Ли Хуа шевельнулась и вскрикнула от резкой боли в ноге, потом приподняла голову и гневно выпалила:

– Во-первых, меня зовут Ли Хуа. Во-вторых, я достаточно сильная, чтобы стать старателем. А в-третьих, неприлично говорить обо мне так, как будто меня здесь нет.

– Извините, я не хотел вас обидеть. Это профессиональная привычка, Ли Хуа.

Доктор произнес имя девушки медленно, как будто хотел распробовать его вкус.

– Я твердо решила стать золотоискателем. А почему бы нет? Только потому, что я женщина? На пароходе я встречала женщин, которые тоже хотели застолбить свой собственный участок.

– Так, значит, вас тоже не миновала золотая лихорадка? Ну хорошо. Послушайте, я дал вам болеутоляющего, но нога все равно может болеть. Вам придется потерпеть. Я наложу вам шину перед отправкой на Пастушью Стоянку.

– На Пастушью Стоянку?

– Да, там есть больница. Всех раненых мы отвозим туда. Вы побудете там какое-то время, пока не поправитесь, после чего сможете вернуться в Дайю и отплыть домой.

Глаза Ли Хуа сверкнули.

– Я не вернусь в Сан-Франциско!

– Что же вы, в таком случае, собираетесь делать? Застолбить участок на Эльдорадо? В больнице вам наложат гипс, а когда снимут, вы еще очень долго будете хромать. Сами посудите, как с такой ногой лезть в шахту?

Ли Хуа выглядела совсем обессилевшей. Она молча и неподвижно лежала, глядя в потолок, пока доктор Себастьян не сложил инструменты в чемоданчик и вышел.

Теплое апрельское солнце поднялось высоко над горами. Ли Хуа вместе с остальными ранеными положили на салазки для отправки в больницу Пастушьей Стоянки. Куайд и два эскимоса добровольно вызвались сопровождать санный поезд. Корри тоже хотела идти, но Куайд категорически запретил.

– Обратный путь будет очень тяжелым для вас, Корри.

– Но Ли Хуа и я…

– Когда же вы научитесь меня слушаться? Вы никуда не пойдете, а останетесь здесь и будете ждать меня. И точка. Это не обсуждается.

– Прекрасно!

Корри сердито отвернулась от него и пошла прощаться с Ли Хуа. Китаянка лежала на салазках, завернутая в одеяла, собаки были уже впряжены. На соседних салазках стонал человек с переломанными ногами, рядом с ним лежали два мальчика, получившие сильнейшие ожоги: во время обвала на них опрокинулась раскаленная печка.

Ли Хуа заснула. Ее лицо в обрамлении черных волос и при свете яркого солнца казалось фарфоровым. Она была похожа на маленькую китайскую статуэтку.

– Ли Хуа, проснись. Ты слышишь меня?

Девушка открыла глаза и прошептала:

– Корри…

– Я думаю, нам лучше проститься сейчас, раз уж Куайд не разрешает мне проводить тебя.

Корри сунула руку в карман куртки, куда она предусмотрительно переложила несколько банкнот.

– Я хочу дать тебе денег на дорогу домой. Ты ведь потратила все свои на провиант.

Ли Хуа безучастно посмотрела на Корри.

– Возьми его себе. Мне он теперь не понадобится.

– Хорошо.

Корри засунула деньги в куртку Ли Хуа.

– Спасибо, Корри.

– Ерунда. И потом, в том, что ты оказалась здесь, на Аляске, есть и моя доля вины.

– Твоя доля вины? – Ли Хуа грустно улыбнулась. – Но почему? Я ведь сама залезла в сундук и проникла на корабль. Кроме того… кроме того, я сделала страшную вещь.

Корри пристально посмотрела в глаза Ли Хуа, вспоминая ее невнятные выкрики в палатке, когда они были под снегом.

– О чем ты говоришь, Ли Хуа? Что ты сделала?

Наступила долгая пауза. Девушка боролась с приступом боли в ноге, на ее лице выступил пот. Наконец она прошептала:

– Дело в Дональде Ирле. Это я сказала ему, что ты собираешься бежать на Север.

– Что? – Кровь ударила Корри в голову. Она чувствовала себя раздавленной, преданной, уничтоженной. – Как ты могла это сделать? А я еще заплатила за твой проезд на пароходе? И взяла тебя с собой! Я думала, что мы подруги!

Глаза Ли Хуа наполнились слезами.

– Ты не понимаешь, Корри…

– Нет, я все понимаю! Я знаю, почему ты это сделала, Из-за денег! Ты предала меня за деньги! Дональд подкупил тебя!

– Нет! Я…

– Ты украла самородки моего отца! Ты получила взятку за то, что сняла мерку с моего пальца! Тебе было мало? Ты хотела еще денег?

За всю свою жизнь Корри не помнила себя в такой ярости. Она чувствовала потребность что-нибудь разбить, растоптать, уничтожить. Так поступал ее отец, когда бывал в бешенстве. Однажды она видела, как он в припадке ярости схватил огромную напольную вазу и швырнул ее об стенку так, что та разлетелась на тысячи маленьких кусочков. Корри жалела, что у нее под рукой не было сейчас такой вазы. Она в ярости сорвала с рук меховые рукавицы и кинула их в Ли Хуа. Они ударились об одеяло и соскользнули на снег. У Корри мгновенно замерзли руки, от этого она еще больше разозлилась.

– Как ты могла! Войти в сговор с Дональдом против меня! Ты не представляешь, какой это страшный человек!

Лицо Ли Хуа стало похожим на посмертную маску.

– Представляю.

– Я очень рада, что ты уедешь отсюда. Я счастлива! Я не хочу, чтобы ты была рядом со мной! Слышишь, не хочу!

Ли Хуа отвернулась и ничего не ответила. Она плакала.

Корри пришла в себя, когда караван с ранеными отошел уже довольно далеко. Она подняла рукавицы, надела их и посмотрела ему вслед. Рядом с салазками Ли Хуа шел Куайд. Его движения были легки и энергичны, как будто он не провел последние два дня практически без сна, откапывая пострадавших и их провиант. Скоро караван превратился в крошечную черную точку на белом снегу. Корри направилась к палатке. Вокруг нее суетились люди, откапывая из-под снега свои пожитки. Некоторые складывали их на салазки и тащили вниз, к Кратерному озеру – следующему пункту их маршрута.

Ничего не видя перед собой, Корри прошла мимо группы мужчин, собравшихся у костра и проводивших ее вопросительными, любопытными взглядами. Она влезла в палатку, подбросила в печку дров, купленных на Пастушьей Стоянке за бешеные деньги, и завернулась в одеяло. Корри заснула и проснулась только через несколько часов.

Солнце уже клонилось к закату и приобрело кроваво-красный оттенок. Корри почувствовала, что проголодалась. Не удосужившись надеть шапку и куртку, она выскочила на мороз и побежала к груде мешков с провиантом, которую Куайд сложил неподалеку от палатки.

Что ей взять? Муку? Рис? Фасоль? Фасоль нужно долго размачивать. Если взять муку, то нужно печь хлеб, а она не уш-реиа, что у нее это получится. Еду готовил Куайд, это входило в его обязанности. Пока он стоял у плиты, Корри обычно фотографировала или проявляла пленки в затемненном углу палатки.

У нее закружилась голова. Она села на мешок с рисом и закрыла лицо руками. Сцена прощания с Ли Хуа живо встала у нее перед глазами. Девушка смотрела на нее таким жалобным, полным невыразимой тоски взглядом, что Корри почувствовала себя виноватой, как будто это не ее предали, как будто это она беспощадно ранила свою подругу.

Она вспомнила про Эвери. Где он сейчас? Все ли с ним в порядке? Обрадуется ли он, когда увидит Корри и узнает о ребенке? Ну конечно, как же может быть иначе. Ведь он же написал в письме, что любит и хочет жениться на ней?

Корри поднялась и вернулась к мыслям о еде. Она решила открыть банку консервированного молока и приготовить немного овсяных хлопьев. С этим-то уж она как-нибудь справится.