Вслед за этим звуком раздались два других: свистящий, устрашающий рокот и пронзительный крик. Страх, который сперва парализовал Илу, куда-то исчез, растекся горячим свинцом по жилам и выплеснулся в диком порыве, толкнувшем ее к двери.

В большой комнате человек, крича от боли, раздирал ногтями свою правую руку, объятую пламенем. Ила узнала в нем клерка из папиной конторы. Вокруг него замыкался полукругом оранжево-красный огненный пояс, преграждающий Иле путь к выходу. Она оказалась в ловушке.

«О Боже!»

Горячий воздух обжег ей легкие. Пальцы впились в брошь. Пожар! Нет, этого не может быть. Она – Ила Хилл. С ней не может произойти ничего подобного. С кем угодно, только не с ней.

Человек перестал рвать на части свою руку, он догадался обернуть ее плотной тканью сюртука и таким образом погасил огонь.

Посреди бушующего пламени их глаза встретились на мгновение. Его зрачки были расширены, в них застыла… похоть! Господи, этого не может быть! Но это так!

Нет! Этого невозможно вынести. Присутствие на собственных похоронах милосерднее, чем этот кошмар. Он отнял у нее все: жизнь, мир, будущее, все, все, все…

Ненависть захлестнула ее, переполняла каждую клетку тела, поднималась из глубины души и выливалась уничтожающей все на своем пути лавиной.

Нет! Нет! Пламя перекинулось на дверной проем и медленно надвигалось на Илу.

«Нет!.. Господи, только не это… нет… нет… ненавижу… ненавижу!»

Суетливый огненный язычок осторожно лизнул край ее юбки.

Когда кучер Кардован поднялся в контору по приглашению полиции, чтобы опознать обугленный труп Илы, ее скрюченные обгоревшие пальцы продолжали сжимать заветную камею.

Сан-Франциско, февраль 1898 года

Корделия Стюарт почувствовала на себе дерзкий, вызывающий взгляд. Она оглянулась. Мужчина сощурил маленькие маслянистые глазки и плотоядно ухмыльнулся.

Девушка вспыхнула и резко отвернулась, едва не уронив фотокамеру, которую пыталась установить на треноге так, чтобы в объектив попала панорама огромного многолюдного порта. Свежий морской ветер теребил ее юбку, отделанную валенсийским кружевом.

Может, внимание этого человека привлекла камера? Действительно, не часто увидишь в порту женщину, таскающую за собой такую штуку с видом знатока.

А может, виной всему ее растрепанные волосы? Тяжелое суконное покрывало камеры сбило набок ее украшенную цветами шляпку и испортило прическу. Она вдруг почувствовала себя неуклюжей и неопрятной девчонкой. Этот липкий взгляд вызывал у нее отвращение, равно как и сам человек, развалившийся на сиденье старой, видавшей виды коляски. Он был маленький и толстый, с бледным, нездоровым цветом лица.

Корделия знала, что она очаровательна в своей короткой, по локоть, накидке с черными оборками и темной элегантной юбке из тончайшего шелка, издающего при ходьбе еле уловимый шелест. Она была одета по последней моде, ее отец никогда не жалел денег на наряды для дочери и в минуты особенного благорасположения называл ее «прекрасная, расточительная принцесса Корделия».

На самом деле Корделия совсем не была расточительной, отец преувеличивал. Корделии нравилось, когда ее называли красавицей. Ее роскошные волосы цвета лесного ореха смотрелись восхитительно, если их собрать в высокую прическу. Глубину светло-карих глаз подчеркивали длинные пушистые ресницы и тонкие, красиво изогнутые брови. Папа называл ее глаза плутовскими. В слегка полноватых губах чувствовалось упрямство, которое обычно без следа растворялось в мягкой улыбке. Говорили, что она очень похожа на отца.

В порту было настоящее столпотворение. Три парохода, отплывающих на Юкон, выстроились в ряд у причала. Палубы «Топеки» и «Вилламет» уже были до отказа забиты пассажирами, а люди все прибывали: в основном мужчины в темных пальто и шляпах, редко женщины. Все толкались, старались отпихнуть друг друга, чтобы протиснуться ближе к пароходу. Корри (так называли девушку домашние) собиралась сделать несколько кадров, чтобы запечатлеть эту картину.

Она украдкой оглянулась. Человек все еще был здесь и по-прежнему не отрываясь смотрел на Корри. Скорее всего он был одним из обитателей ночного города. Корри заметила, что, несмотря на вполне респектабельный вид, его брюки были неглажены, а на сюртуке проступали какие-то пятна.

Как он смеет так смотреть на нее? Что ему нужно? Корри решила не обращать на него внимания…

Всего полчаса назад она приехала сюда в экипаже вместе со своим женихом, Эвери Курраном. На причале суетился народ. Люди несли над головой баулы с провизией, не давая проехать телегам и коляскам.

– Посмотри на них, – говорил Эвери. – Они готовы давить и топтать друг друга, чтобы добраться до Юкона. Золото! Ты только подумай, Корри, что делает с людьми золото!

Корри улыбнулась. Папа тоже говорил о золоте. В молодости Кордел Стюарт, владелец известной судостроительной компании, как и многие его сверстники, пытался разбогатеть на рудниках в Комстоке. С тех пор в его библиотеке хранится золотой самородок. Его используют как пресс-папье.

– Ты читала в газете заметку о человеке, который нашел самородок весом в сорок унций?

Я слышал, что он размером с грейпфрут, даже больше.

Эвери говорил восторженно, а Корри не могла отвести глаз от его красивого лица. Высокий аристократический лоб, полные губы, волевой подбородок и мечтательные серые глаза делали его неотразимым настолько, что даже стареющие сорока-пятидесятилетние женщины провожали Эвери долгими жадными взглядами, исполненными нежности и желания испробовать вкус его роскошных, благоухающих духами усов. Чертами лица и сильным, гибким телом Эвери походил на юного бога или средневекового рыцаря, сошедшего со старинной картины.

Ведь он не виноват, что так хорош собой? Почему же папа не любит его за это?

– Вообрази, Корри, такой огромный самородок. Интересно, что чувствуешь, если взять его в руку?

Корри не разделяла энтузиазма своего жениха. Она вспоминала тот день, когда они впервые встретились. Это случилось на свадьбе Мадлен де Моро. Эвери приходился дальним родственником жениху, учился в Гарварде на юриста. Каждая женщина на приеме считала своим долгом наградить этого блистательного юношу страстным, призывным взглядом. Но Эвери смотрел только на нее. Корделии было лестно получить от него приглашение на танец.

В нарушение всех светских приличий он танцевал в этот вечер только с ней. Он был обворожителен, развлекал ее рассказами о своей учебе в колледже.

– О, это прекрасный молодой человек, – шепнула ей Мадлен, когда по окончании приема гости собрались вокруг чаши с пуншем. – Когда-то его семья была очень состоятельна, но теперь у него ни гроша за душой и куча долгов. Так что его юридическая практика не скоро начнет приносить доход. Поостерегись его, Корри.

– Хорошо, – пообещала Корри, уже тогда понимая, что никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет остерегаться этого человека. Эвери покорил ее, от одного его взгляда Корри бросало в дрожь…

– Корри! Корделия Стюарт!

Голос Эвери вывел ее из задумчивости.

– Ты совершенно меня не слушаешь. Ладно, хватит об этом. Пора ехать. У меня есть еще дела.

– Как, уже? А я хотела сделать несколько снимков. А после мы могли бы зайти куда-нибудь выпить по чашечке кофе.

– У меня нет времени, Корри. И знаешь, не бери с собой завтра эту проклятую камеру, ладно? Опять все будут на нее таращиться.

Корри больно задели его слова. Ведь она фотограф! Как он этого не понимает! Но она предпочла запрятать оскорбленные чувства глубоко внутрь и не подала виду, что обиделась.

– Ну и пусть таращатся. Они что же, никогда не слышали о том, что женщины бывают фотографами?

– Вероятно, нет. И потом… понимаешь, я чувствую себя полным идиотом, когда таскаю за тобой повсюду этот отвратительный кожаный ящик.