– Корри, он… С ним не все в порядке. Только ты не волнуйся, Корри. Он немного изуродован. Если честно, я думаю, он не выживет. У него до сих пор слишком синее лицо.

– О Боже!

– Корри, пожалуйста, тебе нельзя волноваться. Я дам тебе еще немного морфия, и ты заснешь. Сейчас это лучшее, что ты можешь сделать. Тебе надо отдохнуть.

– Но я не хочу отдыхать! Я хочу видеть своего ребенка!

Мэйсон стоял в дальнем углу комнаты, держа в руках фланелевый сверток. Он нагнулся, чтобы положить его в деревянную коробку, из которой было решено сделать колыбель. В этот момент снова раздался жалобный писк, который резко оборвался, и воцарилась жуткая тишина.

– Мэйсон…

– Я растер его. Слизь отошла. Я сделал все, что мог, Корри. Но так бывает, и никто не знает, почему. Животные тоже иногда рождаются с дефектами. Они не выживают. Они умирают, и клянусь, это лучше для них. Бог прибирает их, Корри, чтобы избавить от мучений. С твоим ребенком, я думаю, будет то же. Он до сих пор синий, а это, насколько мне известно, не может продолжаться долго.

Мэйсон стоял у двери, его голос на расстоянии казался совсем взрослым. Корри не могла поверить в то, что это говорит тот самый мальчик, который обнимал ее под ночным сияющим небом и осыпал страстными поцелуями. Казалось, это было так давно. Несмотря на морфий, Корри чувствовала, что ее грудь разрывается от боли, не от физической, а от душевной.

– Но это мой ребенок. Мэйсон, я хочу увидеть его. Я хочу взять его на руки. Я… я хочу знать, что с ним.

– Корри…

– Я хочу знать, что с ним!

– Ну что ж, хорошо.

Лампа мерцала, отбрасывая на стены причудливые тени. Мэйсон достал сверток из колыбели и поднес к ней. Он опустился на колени, чтобы Корри могла как следует разглядеть свое дитя.

У него было маленькое красноватое сморщенное личико, а глаза и лоб – точь-в-точь как у деда, покойного Кордела Стюарта. Ротик был крохотным, с пухленькими губками. Корри собралась с духом и потребовала:

– Разверни пеленки.

– Корри, я думаю, тебе ни к чему все это видеть.

– Разверни.

Мэйсон медленно развернул ребенка. Он был безруким, его плечики заканчивались култышками с коротенькими, толстенькими пальчиками.

– Корри…

Голос Мэйсона был холодным и бесцветным, казалось, он доносится издалека, из небесной выси.

– По-моему, то, что он без рук, не самый серьезный изъян. Я уверен, что у него что-то повреждено внутри. Так бывает. Он неправильно дышит. Я думаю, у него что-то не то с сердцем. Может… может, это оттого, что ты неправильно питалась, может, неправильно развивалась беременность, может, еще что-нибудь. Причину нельзя определить.

Корри вспомнила, что она уже была беременна в тот момент, когда они с отцом перевернулись в экипаже. Потом она очень долго лежала без сознания, и ее пичкали Бог весть какими лекарствами.

Внезапно ее сознание пронзила другая мысль: а ведь Эвери будет рад, когда узнает, что ребенок умер. Он вздохнет с облегчением, в этом нет никакого сомнения.

– Корри, не надо, не смотри на меня так. Вот, возьми его на руки.

Она почувствовала, что в ее руках оказалось маленькое хрупкое тельце. Слабое и беззащитное. Корри склонилась над ним и тихо зашептала:

– Сынок мой… мой любимый мальчик. Пожалуйста, живи. Пожалуйста, дыши. Неважно, что у тебя нет рук. Я все равно буду тебя любить и никому не дам в обиду. Только живи. Это все, о чем я прошу тебя.

Но ребенок не шевелился. Его глаза стали мутнеть, кожа приобрела серый оттенок.

– Мальчик мой. Сынок…

Через полчаса ребенок был мертв. Корри тихо плакала, свернувшись клубком и отвернувшись к стене, и отталкивала руки, тянувшиеся, чтобы дать ей еще морфия. Потом, как будто сквозь сон, она услышала чей-то душераздирающий крик и не сразу поняла, что кричит она сама.

– Господи! Бедняжка, как она только это перенесла.

В комнате раздавался чужой женский голос. Корри догадалась, что это мисс Гилхолей из «Самородка» приехала на помощь к Мэйсону. Они тихо разговаривали у двери.

Корри слышала их шепот, но смысла слов не различала. Мисс Гилхолей говорила:

– Надо как-нибудь привести ее в чувство. Нельзя ее так оставлять, а то она, чего доброго, тронется умом.

– Не тронется. У нее просто сильный шок. Это ведь ее первый ребенок. И потом, она еще совсем девочка.

– Не такая уж девочка, раз родила, а? Послушай, объясни мне, ради чего я тащилась в такую даль? Я ей не нужна, ей вообще никто не нужен. А если так, то я не понимаю, что мне здесь делать. Я могла бы в это время еще спать сладким сном в своей тепленькой постельке. Кстати, что ты собираешься делать с ребенком? Отвезешь в Доусон?

– Не знаю еще. Надо поговорить с ее мужем.

– Если хочешь знать, мое мнение, я бы закопала это страшилище где-нибудь здесь в лесу и забыла бы о его существовании. Знаешь, меня чуть не стошнило, когда я увидела этого уродца. Неудивительно, что она так кричит. Я бы на ее месте тоже кричала.

– Послушайте, мисс Гилхолей, может, вы вернетесь домой, а?

– Нет, как вам это нравится! Меня среди ночи вытаскивают из постели, тащат в такую даль. И зачем? Чтобы выслушивать дерзости от какого-то сопляка, который только-только перестал носить короткие штанишки! Тебе в пору на горшок ходить, а не золото искать!

– Убирайтесь отсюда!

– Хорошо, хорошо. Ухожу. И нечего так орать.

Время шло. В комнате царило безмолвие. Потом Кори услышала голос Эвери:

– Мэйсон. Послушай, Мэйсон… как же это страшно!

– Не вижу ничего страшного!

Голос Мэйсона был холодным и злым.

– Корри родила ребенка, он умер. Она в шоке, ей необходимо твое присутствие рядом.

– Но я не могу… меня тошнит от этого.

Он икнул громко и отчетливо.

– Ради Бога, Эвери, уйди отсюда, раз тебя тошнит.

– Да, я уйду. Мне давно следовало это сделать. А все она и ее запросы. Почему нельзя было подождать? Пока я не вернусь, не женюсь на ней как положено, не куплю дом?

– Что ты делаешь? Куда ты собираешься?

– Я ухожу, Мэйсон. Я не могу здесь оставаться. В этой земле похоронен… Каждый раз, когда я буду проходить мимо, я буду вспоминать о мерзком уродце.

– Этот уродец, как ты его называешь, твой сын.

– Никакой это не сын! Это отвратительный бесформенный кусок мяса! Боже мой! Стоило зачинать ребенка, чтобы на свет появилось такое чудовище!

– Эвери! Ты не можешь сбежать и оставить ее одну в таком состоянии!

– Да, я понимаю. Бог свидетель, я понимаю, что совершаю подлость. Но ничего не могу с собой поделать. Каждый раз, когда я буду прикасаться к ней, это страшилище будет вставать между нами. Мне нужно время, чтобы пережить это. С Корри все будет в порядке. Я оставлю ей немного золотого песка.

Голоса звенели в ушах Корри, как неотвязный комариный писк. Потом стало тихо, и она поняла, что все ушли, оставили ее, кроме Мэйсона. Он был рядом, бесшумно передвигался по комнате, подбрасывал дрова в печку, готовил еду, кипятил воду, зажигал свечи.

– Корри…

Голос Мэйсона вызвал ее из небытия.

– Корри, возьми себя в руки. Вот уже пять дней, как ты не встаешь. Я похоронил твоего ребенка. Вчера приходил священник и отпевал его. Я запеленал твоего сына в белое кружевное покрывало…

Тишина. Долгая, глубокая тишина. Свет и тень сменяют друг друга. Она засыпает и просыпается и снова засыпает…

– Корри, проснись! Тебе снится какой-то кошмар! Ты кричишь что-то об огне и о какой-то броши. И зовешь какого-то Куайда. Ты все время повторяешь его имя.

Мэйсон тряс ее за плечи до тех пор, пока она не очнулась и, скрипя зубами, не оттолкнула его от себя, чтобы вернуться в спасительное беспамятство.

– Корри, очнись! Зачем ты губишь себя? Я понимаю, тебе тяжело. Ты родила неполноценного ребенка, он сразу же умер. Его смерть – настоящая трагедия для тебя. Но на этом не кончается твоя жизнь. Она продолжается. Даже я это понимаю. Ты должна жить, Корри. Жить, ты слышишь меня?