Время. Его течение измерялось внутриутробным развитием готовившегося появиться на свет ребенка. С каждой неделей живот Корри становился все больше и круглее, толчки и движения внутри становились все более отчетливыми и настойчивыми. Корри не могла теперь взойти на холм, не сделав несколько остановок, чтобы перевести дух. Временами она с грустью вспоминала о своей прежней тонкой талии и понимала, что выглядит сейчас отвратительной толстухой.

Корри успокаивала себя мыслью о том, что Эвери слишком занят, чтобы любоваться ею. Его досада и раздражение постепенно сменились рассеянным чувством собственности: он не замечал жены, за исключением тех редких случаев, когда ему хотелось обладать ею.

Мужчины приступили к рытью второго шурфа и целыми днями без устали, и даже с каким-то ожесточением, поднимали наверх на лебедке корзины с глиной и гравием. Мэйсон объяснил Корри, что они пытаются определить направление основной золотой жилы.

Единственным временем, когда Корри и Эвери оставались наедине, была ночь. Эвери закрывал за собой дверь на кожаный ремешок, и они оказывались отделенными от целого света, но не становились от этого ближе. Корри по-прежнему раздевалась под одеялом, стесняясь своего живота. По-прежнему их близость не доставляла ей радости: каждый раз, когда Эвери ложился на нее сверху, она с нетерпением дожидалась момента, когда почувствует его последнее содрогание и все будет кончено.

Надежда получить письмо из дома была единственной отрадой в борьбе со скукой и однообразием дней, с томительным убожеством ночей. Мужчины по очереди ездили в Доусон Сити за почтой. У Билла Хоталинга была жена в Денвере, у Бэзила Хеминга – другого компаньона – в Детройте осталась большая семья. Мэйсон регулярно получал письма от родителей, у которых была собственная ферма в Мичигане.

От тети Сьюзен вестей не было. В конце июля прошел слух, что в устье Юкона, близ Кетчикана, затонул пароход. Вдруг письмо и деньги для Корри были на его борту?

Расстроенная и обеспокоенная, Корри написала тете еще одно письмо с настоятельной просьбой ответить как можно скорее. Эвери сказал ей, что как только река замерзнет, почты не будет до весны. Корри красочно описала в своем послании, как Эвери ежедневно намывает золота на сто долларов. К этому она добавила: «Я очень люблю вас и скучаю. Мой ребенок должен родиться в начале декабря. Как бы я хотела, чтобы вы присутствовали при родах и приняли бы дитя в свои руки…»

Через неделю пришло письмо от Милли Муссен. Его самолично доставила мисс Гилхолей, хозяйка «Самородка», которая по делам ездила в Доусон. Милли писала, что неожиданно встретила человека – он принес в ее прачечную белье, – вышла за него замуж и собирается уехать с ним в Сиэтл. «Он не считает меня красавицей, но я ему нравлюсь такой, какая есть. Он говорит, что я мировая баба, ха-ха! По-моему, это уже немало. Ты знаешь, Корри, хотя он и не больно разбогател здесь, я думаю, он сможет сделать меня счастливой. Он отличный плотник и весельчак к тому же. И потом, Альберта его любит. Особенно когда он таскает ее на закорках…»

Дрожащей рукой Корри сжала письмо. Теперь, наверное, Милли уже в Дайе, а может, даже плывет на пароходе в Сиэтл. Они никогда больше не встретятся.

Корри почувствовала, что глаза ее увлажнились. Она собралась с духом, чтобы не дать волю слезам. Как же ей не стыдно плакать, если у Милли все так хорошо? Нужно радоваться, а не плакать. Милли вышла замуж, у Альберты теперь будет новый заботливый отец, а руки ее матери больше не будут грубыми и некрасивыми от тяжелой работы. Возможно, они купят магазин дамских шляп, о котором Милли так мечтала.

Тем не менее Корри чувствовала себя подавленной. Без Милли Доусон Сити будет уже другим. Только сейчас Корри поняла, как важно ей было, вернувшись туда, увидеть Милли и ее маленькую дочурку, единственных близких ей людей в этом суровом краю.

Шли недели. Однажды в середине августа, когда Корри бродила по холмам, собирая ягоды, она наткнулась на небольшой островок диких роз на залитом солнцем зеленом склоне. Изящные бутоны были маленькими и бледными, но от них исходил такой необыкновенно тонкий и сильный аромат, что Корри опустилась на землю и вдруг почувствовала себя счастливой и умиротворенной.

Розы были в поре бурного цветения и ласково склоняли свои желтые головки навстречу пчелам и шмелям. Над ними простиралось высокое и чистое небо. Легкий ветерок приносил с вершин гор запах разнотравья и прохладу ледников.

Корри протянула руку, чтобы нарвать букет, – он бы так освежил их убогое жилище. Но что-то заставило ее остановиться. Ей вдруг захотелось сохранить этот клочок земли нетронутым, оставить прекрасные цветы там, где они выросли, под открытым небом, а не отрывать их от корней и нести в душную лачугу, где они скоро завянут. Люди и без того изрыли эти холмы шахтами, изуродовали грудами строительного мусора и отбросов, спилили и сожгли столько деревьев. Пусть хоть эти розы уцелеют!

Корри сидела на холме, обняв колени руками, и задумчиво глядела вдаль. Отчетливый шорох шагов, а потом и голос вернули Корри к действительности.

– Не знаю, что прекраснее, ты или эти розы. Я преподнес бы тебе одну из них, как уже сделал однажды, но боюсь, ты снова швырнешь мне ее в лицо.

Корри повернулась на знакомый голос так быстро, как позволял ее живот.

– Куайд! Что ты здесь делаешь?

Он стоял против солнца, его высокий и стройный силуэт возвышался на фоне дальних гор и закрывал собою полнеба. Корри вскочила на ноги и бросилась к нему.

Куайд заключил ее в объятия и нежно прижал к груди, осыпая ласками и поцелуями. Корри чувствовала его тепло, силу, уверенность рук. Спустя мгновение от отступил на шаг, и Корри смогла его как следует разглядеть. Он похудел, на щеках залегли глубокие складки, сетка морщинок у глаз стала более частой. Взгляд был беспокойный и тревожный. Корри взволнованно спросила:

– Куайд, что-нибудь случилось? С тобой все в порядке?

Он улыбнулся.

– Сейчас гораздо важнее, Корри, все ли в порядке с тобой. Чтобы это выяснить, я и задержался здесь, проезжая мимо. Милли рассказала мне, что ты вышла замуж, а мисс Гилхолей из «Самородка» объяснила, где тебя найти. Ты получила то, что хотела, Корделия Стюарт? Или прикажешь называть тебя теперь Корделия Курран?

Корри печально взглянула на него.

– Да, я теперь Корделия Курран.

– Ты счастлива, моя Делия?

– Да… конечно.

Корри отвернулась, чтобы не встречаться с Куайдом глазами.

– Ты лжешь, Делия.

Корри молчала.

– А я говорю, лжешь, маленькая моя глупышка. Неужели ты думаешь, что меня так просто обмануть? Итак, ты совершила ошибку. В какой момент ты поняла это?

Он взял ее за плечи и развернул к себе. Корри чувствовала, что его голубые глаза напряженно всматриваются прямо в глубину ее души, парализуя волю и сознание, как удав кролика. Она собралась с силами и пробормотала:

– У моего ребенка должен быть отец.

– Я понимаю.

Корри вдруг рассвирепела.

– И очень хорошо, что понимаешь! Я ведь для этого ехала на Юкон! Чтобы найти Эвери и выйти за него замуж. И тебя нанимала тоже для этого!

Куайд молча смотрел вдаль, где в небесной синеве терялись вершины гор. Потом с трудом вымолвил:

– Да, Корри. Для этого ты наняла меня. А я честно выполнил свою работу. – Он помолчал, потом резко добавил: – Я думаю, тебе следует вернуться в Сан-Франциско, чтобы родить ребенка там. Я хочу увезти тебя, пока река не замерзнет.

Корри удивленно посмотрела на Куайда.

– Это зависит от того, как решит Эвери. Он мой муж.

– Он чертов кретин, твой Эвери! Ты думаешь, я не знаю, что здесь у вас происходит? Эвери Курран такой же муж тебе, как… как медведь гризли! Даже для этой женщины из «Самородка» не секрет, что, кроме своего шурфа, он ничего знать не хочет. Он свихнулся на золоте!

– Все мужчины одинаково сходят с ума, когда находят золотую жилу.

– Ты действительно так думаешь? Ради Бога, Делия, ты и вправду думаешь, что я тоже могу променять тебя на золото?