— Макс? — крикнула она, уже не заботясь о том, что подумают дети и соседи. — Максим!

Никто не откликнулся. Фонарный свет побелел, и в нем заплясали первые одинокие снежинки. Вика в растерянности стояла посреди дороги, чувствуя себя полной дурой. Не вздумай она поиграть в благородство, не оказалась бы в столь паршивой ситуации. На что рассчитывала? Даже смешно. Не тот он человек, совершенно не тот. Но она не из тех, кто учится на ошибках. Одного раза не хватило, чтобы понять, так получай еще…

— Макс! — повторила она, и тогда кто-то больно схватил ее за плечо.

— Да не ори ты, Синицына, — упрекнул Макс. — Ворон всех уже распугала, ненормальная. И опять с голыми ногами! Себя не жалеешь, других пожалей.

— Прости, — Вика с ужасом поняла, что вот-вот расплачется. — Я ничего такого не хотела сказать. Да, командовать я привыкла, это правда, но иначе никак…

Он не позволил договорить. Обнял ее лицо ледяными ладонями и прижал к своим губам. И вопреки его решительности и бескомпромиссности поцелуй оказался осторожным, будто бы вопросительным. Вика зацепилась одной рукой за его шею, вторую он отвел ей за спину, чтобы подтянуть ближе к себе. Так и стояли под первым снегом, она — в старом пыльном ватнике и военных ботинках, он — в джинсах за двести баксов и футболке ненамного дешевле. И никто из соседей в жизни бы не догадался, как две эти противоположности могли оказаться на одной дороге со сплетенными душами.

Потом Вика почувствовала холод — он кусал за коленки озлобленным псом. Макс отстранил ее от себя на вытянутых руках, словно любуясь.

— Да, ты точно из другой реальности, — хмыкнул он, оценив телогрейку. — Но она мне нравится все больше.

— Последняя электричка ушла, — зачем-то сообщила Вика, будто еще надеялась оправдаться. — Оставайся до завтра?

— Только до завтра?

— До завтра точно. А там видно будет.

Ей так хотелось объяснить ему все разом: что хоть дети ей не родные, она должна защищать их от посторонних и не имеет права пускать в дом тех, кто потом пропадет бесследно. Что до него уже был один рыцарь, оставивший после себя такое количество пустоты, которое оказалось совершенно нечем заполнить. Что лучше предупредить, чем лечить раненое сердце. Но не произнесла ни слова.

На крыльце Макс остановился и достал пачку, в которой осталась последняя сигарета. С тяжелым вздохом покрутил ее в руках и вернул в карман. Снова взглянул на Вику и расслабленно улыбнулся:

— Спасибо, Вика.

— А сейчас-то за что?

— Ты из такого говна меня вытащила. А теперь я почти что человеком себя чувствую.

Вика растеряно заморгала, в который раз удивляясь его прямоте. И ей показалось, что впервые она видит его напуганным, загнанным в угол, смотрящим на мир с такой ненавистью, которую порождает только нескончаемая череда лишений. Но она моргнула и мираж растаял — Макс расправил плечи и открыл перед ней дверь.

«Что там за тобой кроется? — молча спросила Вика, задержавшись взглядом на его глазах. — Я когда-нибудь узнаю?»

Он сощурился и кивнул, будто услышал вопрос.

— Обязательно, Вика.

«Влюбилась, как дура», — корила себя Вика, лежа в кровати с Машкой под боком и не в силах заснуть после дневного отсутствия. Еле уговорила Макса остаться в гостевой одному: он определенно рассчитывал на большее. Впрочем, сказать об этом откровенно не решился, а потому пришлось ему смириться.

Малышка беспокойно ворочалась и сопела во сне. Дети, конечно, всполошились от произошедшего: видели в окно, как Вика выбежала за калитку и кричала, кричала отчаянно, страстно, умоляя вернуться. И если мать результат в общем-то устроил, то Федя закрылся в комнате и пришлось добрые полчаса уговорить его отпереть дверь. Он неохотно повиновался, но следом уселся за подаренную Максом приставку и не реагировал ни на какие призывы. Вика села с ним рядом, молча наблюдая, как по экрану скачет зеленое нечто, выбивая монетки из окружающих текстур.

— Я больше так не буду, — тихо пообещала ему Вика. — Прости меня.

Он не реагировал. Только громче стало клацание клавиш на контроллере.

— Ты ведь хотел, чтобы Макс остался? — продолжила наполнять тишину Вика. — Мне нужно было его попросить…

— Зачем ты его выгнала? — отрывисто спросил Федя.

— Я и не выгоняла.

— А мама сказала — выгнала. И что ты — дура.

Вика зарделась, но не стала комментировать пропущенный в спину удар.

— Теперь Макс не уйдет? — спросил Федя, не отрываясь от экрана.

— Я не знаю. Он ведь человек, захочет — уедет, захочет — останется.

— Если он тебя обидит, я его убью, — заметил Федя безразлично, и зеленое нечто на экране раздавило свалившимся сверху замшелым валуном.

— Он не может меня обидеть, — поспешно успокоила его Вика. — Чтобы обидеть, нужно быть в сердце человека. А в моем уже нет места.

— Потому что там я?

— Да, ты и Малышка.

Федя тяжело вздохнул, отложил джойстик и повернулся к Вике.

— Я не шучу, — неторопливо выговорил он. — Если он тебя обидит, я убью его.

Снова это навязчивое тревожное чувство, спазм под ложечкой, от которого холодеют ладони и спина. Когда пять лет назад отец привел домой исхудалого до просвечивающих сквозь пергаментную кожу костей мальчишку, шарахавшегося от незнакомцев и впадавшего в истерику в любой неудобный момент, Вика искренне не верила, что он изменится. Но отец был человеком неисчерпаемого терпения, и мало-помалу Федя начал обретать человеческий облик.

И вот теперь, когда он многие мысли мог облечь в слова, когда механизм его сложного внутреннего устройства стал почти понятен, когда он захотел сам прикоснуться к миру, и Вика поверила, что когда-нибудь он сможет освободиться из плена своего искореженного сознания, появился какой-то Макс, поставивший все под угрозу. Она одновременно страшно злилась на него и вместе с тем благодарила за новый толчок в Федином развитии — никогда прежде он не выражал свое желание так четко и осознанно.

Когда пять лет назад Федя появился в их доме, Вика вместе с ним обрела постоянный страх, притупившийся за прошедшие годы. Теперь он возродился и выковал новую клетку для ее усталой души.

Скоро сонное сопение зазвучало с Фединой кровати, и Вика спустилась на первый этаж к Машке. До утра уснуть не смогла, как ни старалась. Губы по ощущениям припухли, в груди беспрестанно ныло, а в голове вертелось — какая тонкая стена. Вика незаметно приложила ухо к прохладному гладкому дереву: Макс ворочался, поскрипывали пружины матраса под ним. Вика представила, как протягивает к стене руку, и та проходит насквозь, чтобы коснуться его плеча и одним легким касанием пообещать, что все пройдет.

Вот влипла так влипла.

Она бесконечно прокручивала все слова, сказанные Максом, с дотошностью патологоанатома вычленяя из них хорошее и плохое. Он благодарен — это хорошо? Он разводится не по своей воле — это паршиво. Он упрям, строптив и привык к иной жизни. Но он любит детей — уже что-то.

Поцеловав сестру в голову, Вика встала и направилась в уборную. Путь лежал через коридор, а значит мимо гостевой спальни. Вика задержалась у двери — в щель между ней и полом просачивался тусклый свет. Значит, не показалось — не спит. Неужели, надеется, что она передумает? Понять его можно. Но не нужно. А нужно миновать эту злосчастную дверь и вернуться в детскую. Достаточно на сегодня приключений.

Тишину нарушил приглушенный почти до шепота голос. Вика недолго колебалась — любопытство победило, так и не познав конкуренции. Она встала сбоку от неплотно притворенной двери на цыпочках, как вор, и прислушалась.

— Ну малыш, не надо, — уговаривал Макс с плохо скрытым отчаянием. — Хорошо, не буду так тебя называть. Но не надо делать из меня крайнего.

Он помолчал, выслушивая долгую отповедь. В полумраке над дверью блеснули стрелки часов — без двадцати шесть утра. Лучше времени для выяснения отношений не найти.

— Я хочу видеть нашего сына, — продолжал упорствовать Макс. — Нет, нашего. Ты не можешь взять и списать эти три года. Не можешь назначить меня отцом, а потом сделать вид, что мы чужие друг другу. Лиза, послушай…