— Синицына, ты чего? — Макс растеряно подхватил ее на руки. — Черт, да у тебя жар.

С ослабевших ног в воздухе свалились сапоги, на два размера больше нужного. Платок тоже съехал, а ветер радостной псиной бросился облизывать Вике пятки и плечи.

— Еще и босая, — бормотал Макс. Его покачивало, но он держался. — Ох, Вика, что ж у нас с тобой… через одно место…

— Ты сам виноват, — невнятно огрызнулась Вика.

Звездное небо опало на нее, укутав в шелк с головой. Она плыла по воздуху, как падший викинг на ладье вниз по течению. Ей было спокойно и легко. Но сквозь муть лихорадки она успела понять: рано или поздно кто-то должен будет запалить паруса.

Вика очнулась от кошмара: ей снилось, что Макс заявился к ней среди ночи, пьяный в дым, пытался что-то объяснить, а она, вместо того, что выгнать, упала ему на руки послушной куклой. Теперь реальность медленно проступала сквозь утренние сумерки. Веки перестали гореть и пульсировать, но слабость не отпускала. Вика пошевелилась и неожиданно уперлась ногами во что-то мягкое, всхрапнувшее в ответ.

Хрусталь иллюзии лопнул с оглушительным звоном.

Макс спал полусидя, голова завалилась на бок, не первой свежести футболка задралась, а под ней обнаружились стальные на вид мышцы. Вика, пожалуй, никогда ещё не видела его столь беззащитным: даже в злосчастной переговорной, на грани сознания и беспамятства он продолжал шутить и подтрунивать над ней, сохраняя тот стержень, на котором держался.

Во сне он хмурился и вздрагивал. Вика внимательнее всмотрелась в его лицо. На тридцать он конечно не выглядел, но бороздки возле губ уже наметились, как и вертикальная складка между бровей. В воздухе ясно угадывался запах перегара. Из приоткрытого окна тянуло, а Макс свесил ноги с кровати прямо на сквозняк. Вика осторожно высвободилась из пут одеяла, босая дошла до кресла, сдёрнула с него покрывало и осторожно накинула на Макса. Он замычал, приоткрыл один глаз и, поймав Вику в фокус, протестующе взмахнул рукой.

— Синицына, ты больная? — полувопросительно заявил он. — А ну марш под одеяло! У неё температура к тридцати девяти, а она босиком на сквозняке пляшет.

Вика с улыбкой подчинилась. Зачем он приехал? Спьяну? Тогда почему к ней, а не к жене или к Танечке? Какие глупые мысли, но и отделаться от них невозможно.

— Я могу пойти к детям, — охрипшим со сна голосом сообщила Вика. — А ты нормально поспишь.

— В том, что ты можешь, я уже нисколько не сомневаюсь, — хмыкнул Макс. — Только нормально я не посплю все равно. У вас тут чертов холодильник.

— Ты просто не привык.

— Зато ты вон привыкла, — отчетливо прозвучало раздражение. — Слушай, Вика, а собери-ка ты вещи и поедем. Тебе нельзя тут оставаться.

— Куда? В гостиницу?

— Хотя бы так. Все лучше, чем в твоём погребе.

— Заткнись, — не заботясь о правилах гостеприимства, бросила Вика. — Я здесь выросла и не один раз переболела.

— Так может это связано, не, не думала?

— Если не нравится — уезжай, — она взглянула на него прямо и бескомпромиссно. — Как раз к началу рабочего дня успеешь.

— Ага, мечтай.

Его пробрала дрожь. Ничуть не стесняясь, он откинул одеяло, поднял Викины голые ноги и, закинув их себе на колени, придвинулся ближе. Руки у него были ледяные.

— Мать встанет, затопит печь, — зачем-то решила оправдаться Вика.

Макс посмотрел на неё исподлобья.

— Здесь так чувствуется, что мы живём в веке информационных технологий, исследований космоса и генной инженерии, — протянул он наигранно задумчиво. — Черт, Синицына, ты серьёзно — печь?

— До нужного века — полтора часа на электричке, — съязвила Вика. — А у нас другое в цене.

— Дай угадаю — неужто дрова?

Вика не выдержала и прыснула. Несмотря на патину высокомерия, Макс сейчас казался ей простым и понятным. И возникло ощущение, мимолетное, неуловимое, что он бы с легкостью вписался в эту жизнь — с печью, детьми-калеками и утренними прогулками по лесу.

— Искренность и доброта, — ответила Вика уже серьёзно. — Без городской мишуры они заметнее.

— Не обязательно ехать в глушь за искренностью, — возразил Макс, но потом добавил: — Хотя, может ты и права. Отчасти.

Он замолчал, вглядываясь в деревенский пейзаж, обрамлённый деревянной рамой окна: облетевшая рябиновая ветка качается под тяжестью синицы, скребет по стеклу. Синица клюет крупный бисер созревших ягод. Их красные капли с тихим стуком бьются о фундамент и ливневый сток. Вика почувствовала, как разговор соскочил с обкатанных рельсов и свернул на запасные пути, в неведомую тёмную чащу.

— Как развод? — спросила она, раз уж показалось, что Макс готов к откровенности.

— Пока отложен, — он вытянул вперед правую руку с обручальным кольцом, сжал пальцы в кулак, чтобы золотой ободок впился в кожу, и распрямил их обратно. — Мы решили подумать и не рубить с плеча.

— Вы или ты?

— Конечно, я. Попросил время. Тряпка, что с меня взять.

Вика сама не понимала, зачем ей этот разговор, но зачем-то был нужен. Возможно лишь для того, чтобы хоть на мгновение выманить Макса из его раковины бахвальства и пустословия.

— Иногда слабость может помочь, — попыталась утешить его Вика. — Стесняться точно не стоит.

— У тебя есть кто-то? — спросил неожиданно Макс, хоть тон его не переменился.

— Есть, — кивнула Вика и поспешно добавила: — Дети.

Он недовольно цокнул языком.

— Я про мужиков.

— Мужиков нет. Только мальчишка.

— Даже не знаю, рад я или нет.

Вика села и подобрала колени к груди. Макс проводил их ладонью до самых пяток и вздохнул:

— Пожалуй, все-таки рад. Сложностей и так хватает.

Какое-то время Вика колебалась, но потом коснулась его плеча. Он вздрогнул.

— Может, сначала разберёшься со своими? — спросила она ласково, всеми силами желая ему помочь.

— Не боишься?

— Чего?

— Что разберусь.

— Смешно. Люди должны быть счастливы и свободны, чтобы вместе построить что-то путное. На тебя пока не похоже ни то, ни другое.

— Значит, построим беспутное. В этом я мастер.

— Дурак ты, Щербаков.

— Ты не лучше, Вика.

Она шутливо ударила его кулаком в плечо, а затем отодвинулась подальше, пока не заискрило. Дистанции явно было недостаточно — она чувствовала себя уязвимой со всех сторон, будто это не она, а ее выскребли из панциря. И энтузиазм, благодаря которому она все еще держалась на плаву, начал на глазах истончатся, как дым в ветреную погоду.

— Сколько лет сыну? — спросила она, откинувшись обратно на подушку.

— Пять.

— Он считает тебя отцом?

— Родного не помнит, но знает, что он где-то существует. Я три года его… Воспитываю. Хотя воспитатель из меня неважный. Да и муж тоже.

— Что такого ты натворил?

Макс посмотрел на неё укоризненно, но все-таки неохотно ответил:

— Заигрался.

— В Казанову? — поддела его Вика.

— Скорее в благородство. Хотел помочь, а в итоге угробил семью. Правда, и помог тоже.

— Кому?

— Девушке в трудной жизненной ситуации.

Вика ждала. Сонливость одолевала ее, но холод, выстудивший комнату, в меру бодрил. Она поежилась, тем самым напомнив о себе зависшему на пейзаже Максу.

— Мы встречались когда-то, — продолжил он опустевшим голосом. — Давно, после института. Расстались, потому что она другого предпочла — постарше и побогаче. Замуж вышла, родила. Мы общались иногда, даже виделись пару раз, я ее подвозил с ребёнком. Жене не рассказывал — она ревнивая. А потом Катя позвонила, в слезах, сказала, что муж ее избил и она в больнице, а ребёнок дома остался с пьяным папашей.

Он печально усмехнулся, снял очки и протер глаза. Плечи его поникли, и вид сделался отчасти жалким. Однако Вике он от этого стал только ближе.

— В общем, пришлось разгребать, — подытожил Макс, вернув очки на переносицу.

— Позвонил в службу безопасности?

— Ха-ха, ну да, чтобы потом весь офис знал? Нет, сам справился. Забрал ребёнка и Катьке квартиру снял. Она без работы тогда была, деньги давал, заезжал иногда. Она, конечно, все твердила про благодарность и что должна мне отплатить. Но что с неё взять?