— ...Ты мне не нравишься, — начал Шон. — Не знаю, откуда ты пришла, но лучше бы тебе туда и вернуться.

— Ого! Угрозы? Маленькой девочке?

— Ты не маленькая девочка, — возмутился тот, окинув богиню презрительным взглядом.

— Откуда ты знаешь?

Шон с омерзением рассматривал ехидное лицо Килии, которое показывало, как ей наплевать на слова и на самого собеседника, что был не более, чем игрушкой для её шалостей; и от одной только мысли, что такой игрушкой для неё был Фрид, он приходил в ярость:

— Ты разрушаешь его!

— А ты лечишь, — тут же согласилась богиня, приведя Шона в недоумение. — Так всегда было и будет. Так что не бросай его, умник.

Издалека послышались шаги — Фрид с Милакриссой несли только что купленный попкорн. Весь разговор двух больших шутов свернулся сам собой, не желая втягивать в него объект спора, и на протяжении всего фильма, где вечно играла напряжённая музыка, выскакивали скримаки, творилась непонятная жесть, оба сидели с каменным лицом, будто ничего из этого и не происходило — типичная драма на экране.

Кино закончилось. Все разошлись. Казалось, миссия Фрида по сплочению Шона и Килии с треском провалилась, но юноша не сдавался и продолжал попытки склонить хотя бы одну из сторон к позитивному взгляду на возможную дружбу:

— У вас с Шоном много общего, — как бы невзначай бросил он, пока они шли от остановки до дома в тот же день.

— А ещё небо с морем голубые.

Фрид тяжело вздохнул и нерадостно признался:

— Я просто не хочу, чтобы вы грызлись как кошка с собакой.

— Увы, это неизбежное стечение обстоятельств.

— Ну хотя бы тогда просто притворись дружелюбной! Ты же так делаешь каждый день перед моими родителями.

— Притворство работает только на дураках — с Шоном такое не прокатит.

Разговор вновь исчерпал сам себя, и Фрид остался у разбитого корыта. Но так просто сдаваться он не собирался и уже обдумывал очередной план по случайной встрече, как на следующее утро родители прознали, что Килия не ходила школу.

Поняв, что та на самом деле больше походит на буйного, а не на дэдинсайдного подростка, они решили взяться за её воспитание всерьёз, ограничивая общение со «старшим братом» и отвозя в учебное учреждение лично, хоть это и вынуждало Килию сидеть в пустых коридорах лишние полчаса. Что по меркам школьной жизни, было сродни самоубийству для обычного человека, для богини стало спасением: пустые тридцать минут давали ей хоть какой-то глоток свободы. А затем начиналась нервотрёпка.

Маленькие дети — девочки, мальчики — всё пытались подружиться с Килией, а когда понимали, что ей не интересна их дружба, либо оставляли в покое, либо считали слабачкой, начиная насмехаться. Если бы Килия срывалась на каждом, кто издевался над ней, в мире бы не осталось людей, поэтому она просто спускала им мелкие шалости с рук, пока те не теряли интерес к её натуре. Так богиня заняла позицию чудачки, с которой никто не хотел общаться. Никто, кроме её соседки по парте, что, скорее, была вынуждена вести беседы с ней из-за постоянных нападок учителей. Даже если родители Фрида собирали Килию в школу чуть ли не силой, вкладывая её же руками тетрадки и учебники, то во время учёбы контролировать девчонку было некому: она не вытаскивала книжки из рюкзака, игнорировала вопросы учителей, витала в облаках, не писала самостоятельные и контрольные, и лишь испуганные восклицания соседки хоть как-то возвращали богиню в реальность, заставляя подчиняться школьным правилам.

Но среди всей этой терпимой шушеры была одна учительница по такому предмету как история, и то, что эта женщина на нём говорила всегда не укладывалось в голове у Килии. Её претенциозные заявления о гнусном будущем в виде дворника и абсолютном нуле знаний об истории в сторону богини стремительно сокращали возможные годы её жизни.

Однажды во время теста, пока Килия вновь, облокотившись на правую руку, смотрела в окно через два ряда, её соседка растерялась и забыла все верные и неверные исторические события. Наблюдая за весьма печальной картиной, что у той начинается чуть ли не истерика, богиня предложила свою помощь. Каково было её удивление, когда на следующей неделе той вернули листочек с красивой двойкой под четырьмя исписанными страницами. На это Килия уже не смогла закрыть глаза и захотела разобраться с учительницей. Взбунтовавшись, она поругалась с ней, кинув в лицо тот самый листок с тестом; родители Фрида вновь были приглашены в кабинет директора, и на сей раз вопрос в отношении Килии стоял иначе: либо девочка берётся за учёбу, либо переводится в интернат — место, откуда видеться с Фридом было куда сложнее, чем из дома. Повинуясь временным обязанностям своей роли школьницы, богиня стала вести себя покладистее и дружелюбнее, за одну секунду списывая у отличницы класса все правильные ответы на тестах и с таким же усердием выполняя домашнюю работу.

Не будучи властным над Килией, Фрид пытался наладить отношения с Шоном, который постоянно глупо избегал с ним встречи или вёл разговоры на отвлечённые темы. Но Фриду надоело играть в эти пятнашки, и он заявил, что будет ждать друга в обычном месте. Можно сказать, эта была их кодовая фраза для разговоров, от которых уже было бесполезно бежать.

Февраль. На крыше всё ещё лежал снег, периодически убираемый местной бригадой. Лёгкий морозец, прожигающий стенки носа, напомнил об Инерай и тренировочном лагере. Напомнил о новогодней ночи, после которой они так и не собрались той же компанией.

Мелкие, незаметные глазу снежинки посреди белого дня медленно кружили в воздухе, вальяжно приземляясь на крышу, покрывая редкие чёрные пятна. Банки пива, что принёс Фрид, лишь сильнее подогревали витающую вокруг меланхолию.

Шон опоздал на полтора часа и молча подсел к другу. Фрид открыл запасённую банку и протянул ему, затем открыл себе. Без слов, не глядя, они чокнулись и синхронно отпили. Фрид знал, что Шону нужно было время, и он терпеливо ждал, когда тот будет готов.

Мелкие снежинки лепились к друг другу и становились больше.

— Люди... — вздохнул Шон. — Люди всегда зависят друг от друга. Растут, набираются опыта, перенимают привычки. Это нормально: подстраиваться под кого-то, выстраивать отношения, иметь идеал, быть чьим-то идеалом. И всё зависит от того, кому доверится человек, — Шон на секунду замолчал. — Мне жаль... Мне жаль, что тебе пришлось довериться ей...

Тишина то и дело поглощала их страх, грусть, надежду и веру.

— Килия открыла мне дверь, — сказал Фрид. — Она дала мне много ответов.

Его друг засмеялся:

— Дверь! Ответы!..

Шон достал сигарету и поднёс к руке Фрида:

— Зажги.

— ...Но у меня нет зажигалки, — не понимал тот.

— Зажги! — повысил вдруг голос Шон. — Как ты это сделал в новогоднюю ночь.

Он поднял указательный палец и дунул на него.

Сердце Фрида с болью содрогнулось. Его единственная мысль, что существовала в эту бесконечно длящуюся секунду, — «он знает». Его глаза бегали из стороны в сторону, а губы в страхе пытались сложить хоть какие-то внятные слова для объяснения.

— Просто зажги эту блядскую сигарету, — устало выдохнул он.

Всё это время Шон хотел верить, что глаза обманули его, что в тот день он не видел ничего экстраординарного и что сейчас Фрид просто посмеётся ему в лицо, назовёт идиотом, верящим в несусветную чушь, и предложит сходить за обычной зажигалкой. Но с каждой секундой его вера таяла на глазах: он видел, как Фрид поднёс дрожащую руку, вытянул свой костлявый палец и создал из воздуха маленький огонёк, что поджог табак.

Не желая показывать страх или злость, Шон побыстрее засунул сигарету в рот и закурил, отвернувшись в сторону.

Хлопья снега грузно падали вниз.

Фрид вытянул ладонь, подхватывая летящие снежинки. Он ни о чём не думал. Не мог. Ни одно из выдуманных объяснений не способно было рассказать правду. Даже если бы он являлся каким-нибудь магом — особенно, если бы он являлся магом! — эта правда далась бы в сто раз проще.