— Тихо, тихо, дядя! — вскочил с травы длинноволосый.— А то...
— А то что? — не дал ему договорить толстяк.
— Ничего, а костер не трогайте...
— Вы что, со мной драться собираетесь?
— Драться не будем, а разок можно тряхнуть...
— И брючки попачкать можем,— негромко добавил его приятель.
— Хулиганы! Ну, погодите! И толстяк энергично зашагал в сторону поселка.
— За милицией пошел,— сказал один из парней и, обращаясь к Олегу, посоветовал: — Погаси ты его... От греха подальше...
В милиции толстяк рассказал все, как было.
— Где это? — спросил его дежурный.
— Да там,— неопределенно махнул он рукой и пояснил: — У лощины, за орешником.
— Кольев,— обратился дежурный к молодому старшине, на форменной рубашке которого отчетливо выступали наглаженные стрелки,— сходи быстренько с товарищем. Давно это было?
— Минут тридцать — тридцать пять,— потянулся толстяк к переднему карману брюк.— Часы!
— Что часы? — не понял дежурный.
— У меня были часы, серебряные часы... Еще до войны на работе подарили...
На речке за орешником уже никого не оказалось. Лишь присыпанные землей головешки испускали мутный сероватый дымок.
— Ну и костер тут был! — улыбнулся старшина, наступая на дымящийся бугорок.
— Разгореться бы мог...
Старшина ничего не ответил.
Они внимательно осмотрели все место вокруг костра, несколько раз прошли по тропинке, заглянули в кусты. Часов нигде не было.
— Обронил я их, а они подобрали,— вздохнул толстяк, присаживаясь на пенек.— Такие ребята не отдадут... А может, они у меня их вытащили? — обратился он к старшине.
— Может, и вытащили,— спокойно ответил тот и, помолчав, добавил: — А может, и не они...
Старшина взглянул в сторону речки. К вечеру она еще больше потемнела, и теперь вдали уже совсем слилась со своими берегами.
— Вы оставьте заявление в милиции. Опишите приметы ребят, укажите, какой марки часы...
— А что? Найдете? — оживился толстяк.
— Не знаю. Всякое бывает. Может, и найдем.
Олег пристально смотрел на циферблат.
«Может, ошибаюсь? — думал он.— Может быть, мне просто хочется, чтобы так было?»
Он еще раз взглянул на часы, которые подобрал в траве, когда тушил костер, и зажмурился.
Олег опять вспомнил отца, ту минуту, когда, уходя к реке, он отдал ему часы. Тогда в суматохе Олег забыл, куда они делись. Не оказалось часов и в одежде отца, которую им принесли вечером на дачу.
«Нет, я не ошибаюсь,— повторил Олег про себя, сжимая в кулаке холодный кружок металла.— Нет! Кажется, и щербинка у шестерки такая же, какая была на отцовских часах...»
Но мысли снова и снова возвращали его к сомнениям — уж очень неожиданно все случилось.
«А вдруг это не те часы... Тогда как же? Значит, нечестно?»
Даже с крыльца было слышно, как сокрушался толстяк:
— Товарищ лейтенант, серебряные часы! Мне их до войны еще на работе подарили! За беспримерную службу!..
Отдавая часы дежурному, который немало удивился его появлению, Олег, указывая глазами на толстяка, твердо сказал:
— Никто их ему не дарил!.. Это не его часы. Вы разберитесь... Пожалуйста, разберитесь. Я очень прошу...
СОГЛАСИЕ
Приехав на сенокос, девятиклассники отказались жить в комнатах совхозного общежития и разместились в лесу, выбрав для палаток удобную поляну.
Поляна находилась недалеко от небольшой речушки, названной кем-то в шутку Переплюйкой, и была совсем рядом с краем леса, за которым начинались луга.
В селе они появлялись вечером, когда, спрятавшись за горизонт, солнце уже освещало только неширокую полоску неба, окрашивая ее в яркий, пылающий багрянец. Подойдя к клубу, ребята располагались плотным полукольцом рядом с баянистом, но чувствовали себя не очень уютно.
Мелодии баяна вторгались в воздух тихого подмосковного вечера.
Никто из москвичей не танцевал.
«Стесняются, что ли?—думали местные.— А может быть, им зазорно с нами?»
— Эй, вы, тихони! — услышали однажды москвичи, когда уже уходили.— Завтра придете постоять? Приходите, а то без вас скучно!
И после дружного хохота последовало продолжение:
— А еще городские...
На другой день, захватив с собой гитару, москвичи подошли к клубу с песней, которая напрочь заглушила звуки баяна.
— Тихо! — крикнул кто-то.— Не слышите, здесь играют!
Но замечание не остановило ребят. Набрав побольше воздуха, они запели еще громче.
— Кончай горло драть! — вышел вперед высокий худощавый парень в накинутом на плечи пиджаке. Это был Серый.
Такое прозвище дали в селе этому парню, наверное, потому, что фамилия его была Серов, а может быть, потому, что цвет лица у него всегда был какой-то землистый, серый.
Местные знали, что Серый недавно вернулся из колонии и еще нигде не работал: в совхозе не хотел, а в другие места не брали. На танцах он появлялся редко, но в этот вечер оказался у клуба.
Подойдя к Эрику, он лениво постучал пальцами по гитаре. Тот сделал шаг назад, но играть не перестал. Серый снова дотронулся до гитары, но теперь уже потянул ее на себя.
Звон струн прекратился. Пение тоже.
— Вы что, шантажи держать? — спросил Серый на понятном только ему языке и смазал Эрика ладонью по лицу.
— Отойдите! — сказал Эрик, но в ту же секунду почувствовал, как гитара больно ударила по подбородку.
Коротким взмахом ноги Серый разбил инструмент.
Поднялась суматоха, послышался визг, крики. Однако драки не случилось.
Возвращаясь к себе на поляну, москвичи решили в село больше не ходить, а своему руководителю Александру Васильевичу ничего не стали рассказывать о случившемся.
«Как-никак, а виноваты сами, что помешали танцам,— размышляли они.— Но почему все-таки тот парень оказался таким злым и жестоким?»
Время отодвинуло воспоминания о Сером, как и обо всей этой неприятной истории. Скоро уже нужно было собираться в Москву — срок работы в совхозе заканчивался.
Однако незадолго до отъезда Серый снова напомнил о себе.
Припав спиной к свежему стогу сена, Александр Васильевич закрыл глаза. Ему нравились эти короткие минуты отдыха, в которые, казалось, расслаблялось все тело.
«Тяжело мне уже на сенокосе,— подумалось в который раз.— Старею, наверное».
Он посмотрел на бегущие по небу облака и задумался.
— Говорят, он был пьяный, — неожиданно донеслось до него.
— И ничего не пьяный,— возразил другой голос.
За стогом разговаривали женщины.
«Надо же мне было угодить сюда,— с досадой подумал Александр Васильевич,— пошел бы лучше к ребятам ».
— Жаль Серафиму,— продолжал голос.— Крыша-то теперь вся разобрана. Не дай бог, дождь... Что делать?
— Крышу ей соберут,— вмешалась в разговор еще одна женщина.
— Соберут, поди... Найди сейчас в сенокос работников.
— А с ним-то что?
— Говорят, плохо. В сознание еще не приходил.
— Ой, бабоньки,— причитая, продолжала одна из женщин,— может, я возьму грех на душу, но только думаю, что этого Серого ни одна холера не возьмет.
Вечером на поляне уже все знали, что, перекрывая крышу своего старенького покосившегося дома, Серый упал и разбился.
— Один решил перекрывать,— пояснял Александр Васильевич,— да вышло: ни крыши, ни мастера... А там старая женщина, мать его... Так что я предлагаю, ребята, задержаться нам еще здесь на пару деньков и закончить эту работу. Как думаете?
Ребята молчали.
— Я уже и у хозяйки побывал,— продолжал он,— Серафимой Владимировной ее зовут... Славная такая старушка, но только плачет все время. Ну, так как? Принимается предложение?
