После представления в залах открылись окошечки расставленных повсюду сказочных избушек, и русские боярыни в нарядных кокошниках начали раздавать подарки.

«А вот сейчас я получу в Кремле подарок из рук этой красивой тети».

И она направилась к одной из них.

Однако желающих получить подарок оказалось много, и возле избушки образовалась целая очередь.

Через некоторое время ей удалось продвинуться к окошку, и вот, когда уже хотела протянуть боярыне свой билет-приглашение, ее кто-то сильно оттолкнул. Она обернулась и увидела вихрастого паренька со смешным торчащим чубом, который, казалось, не брала никакая гребенка. Глянув на него, Катя чуть не рассмеялась, но вспомнив о нанесенной ей обиде, тоже толкнула вихрастого плечом:

— Ты чего пихаешься?

— А ты что? — ответил тот.— Ишь какая! Я тебя так сейчас пихну, что отлетишь.

— Попробуй.

Он не стал пробовать, а молча отошел к плотной ребячьей толпе и еще энергичнее заработал локтями.

Свой подарок — пластмассовую коробку-ракету — она все же получила и снова отправилась в большой зал.

Зал, как прежде, переливался всеми цветами радуги.

На этот раз огромные люстры показались ей драгоценными елочками, привешенными к потолку. Ровной прямой линией они расходились от вершины главной елки. Волшебные огоньки от фонарей вели какую-то замысловатую игру на беломраморных стенах, а высокие колонны стояли все так же торжественно и спокойно, с достоинством наблюдая за праздничной ребячьей чехардой.

«Вот спутник висит на елке,— заметила она.— Вон ракета...»

«Ракета...» Это слово заставило ее вспомнить о подарке. Она вспомнила и... почувствовала, как у нее похолодела спина: «ракеты» в руках не было.

Перед глазами все пропало: и елка, и горящие люстры, и мраморные стены...

Она шла по большому залу, пытаясь восстановить в памяти, где останавливалась, где могла потерять подарок.

«Вот здесь у меня развязался шнурок... здесь я стояла...»—вспомнила она, оглядываясь по сторонам.

Но подарка нигде не было: как в воду канул.

«И как же это я так...» — сокрушалась Катя почти вслух, и слезы, большие и горькие, покатились из ее глаз.

Спускаясь по лестнице, Катя увидела на площадке того самого чубатого парнишку, который ловко тогда прокладывал себе дорогу к избушке с помощью локтей. Его вихрастый чуб, который, казалось, не брала никакая гребенка, все так же смешно торчал.

Увидев заплаканную Катю, парнишка подошел к ней.

— Ты чего ревешь? — спросил он.— Разве я тебя так больно толкнул?

— Нет.

— А что?

— Ничего,— ответила она и хотела пройти мимо, но вихрастый преградил дорогу:

— Ну, чего ревешь-то, скажи?

Сама не зная почему, она все рассказала. Наверно, хотелось ей очень поделиться с кем-нибудь в эту минуту. Ведь это часто бывает: когда горе, то хочется высказать, как бы выплеснуть его из себя. А у Кати было горе, и горе большое.

Выслушав ее не перебивая, парень нахмурился, дотронулся рукой до своего непокорного чуба, а затем серьезно произнес:

— Вот бери мой.— И он протянул ей свой подарок.

Она, еще не понимая, а скорее только чувствуя, что сейчас этот самый дорогой для нее на свете пластмассовый предмет снова окажется у нее в руках, потянулась к «ракете».

Через секунду желание взять подарок усилилось, а еще через две она вспомнила красивую тетю, из рук которой взяла кремлевский подарок, то чувство, с которым она к ней подходила, и этого парня там, у избушки, обидно и сильно оттолкнувшего ее.

— Нет,— сказала она,— не возьму я у тебя подарка. Не возьму!

И спрятала руки за спину.

Лагерь звенел.

С большой террасы, окна которой были так широко открыты, что казалось, даже не оставалось стен, неслись звуки молдавского танца. Со спортивной площадки, где в воздухе мелькал волейбольный мяч, доносились визгливые вопли сирены, а чуть дальше, за густым барьером кустарника, щелчок стартового пистолета срывал с места стайки ребят в разноцветных майках.

Чудилось, что шум, крики, веселая суета достигли самых верхушек стройных сосен и они, подчиняясь общему радостному настроению, невольно были вовлечены в эту захватывающую круговерть.

Был тот час, который в распорядке дня значился как «кружковая работа, занятия спортивных секций».

Костя с книгой в руках вбежал на крыльцо и увидел объявление: «Библиотека закрыта». Он хотел было уже повернуть назад, но вдруг услышал, как кто-то назвал его фамилию:

— Павлов, иди-ка сюда... Это его друг. Он нам, может, что-нибудь прояснит.

Костя вошел.

Раскаленные лучи июльского солнца щедро наполняли комнату. Они аккуратно ложились на зеленое сукно стола и играли тысячами огоньков в прозрачной воде графина.

Людей в библиотеке было немного: начальник лагеря, вожатый их отряда, библиотекарь Вера Васильевна и еще двое, которых он не знал. У стены, как приклеенный, сидел на стуле Валерка.

Костя сразу почувствовал что-то неладное, о чем свидетельствовала странная, натянутая тишина.

— Тебе Валера рассказывал о своем сочинении? — обратился к нему вожатый.

— О каком сочинении? — не понял Костя и удивился строгому голосу Эдика.

— Ну, о том, которое вы писали с ребятами...

— На конкурсе, что ли?

— Да.

— Все писали... Он тоже...— кивнув в сторону Валерки, сказал Костя.

— Писал-то писал,— с упреком произнес Эдик.— Да вот что написал...

— Можешь идти, Костя,— сказал, чуть помолчав, начальник лагеря.— Мы тут сами разберемся...

Костя, так и не прояснив ничего для собравшихся, направился к выходу...

«Что же стряслось с Валеркой? Может, опять из-за этих шишек?»

Это было в самом начале смены.

Валерка, набрав целую рубашку еловых шишек, принес их в палату. Там он аккуратно разложил их на полках своей тумбочки, освободив место от мыла, зубного порошка, щетки, кружки и другой мелочи. Все это он отдал Косте на хранение, и тот каждое утро приносил к умывальнику два зубных порошка и две щетки, а мыло брал одно.

«Зачем брать два? — решил Костя.— Нам и одного хватит».

А потом в лагере был санитарный день, и все Валеркины шишки выбросили.

— Не расстраивайся,— успокоил его тогда Костя,— других наберем. Подумаешь, невидаль! Шишки! Что это, патроны, что ли?

— Нет, таких не наберем. Они ведь были мокрые и грозовые.

— Грозовые?

Он не знал, что, когда Валерка уезжал в лагерь, его сестра, маленькая Танечка, просила привезти ей еловые шишки. Но не простые, а непременно собранные после грозы, с маленькими каплями дождя, которые превращаются ночью в яркие огоньки.

«Каждый огонек,— говорила Таня,— это волшебный сон. И такой сон может присниться только тому, у кого есть такие шишки».

Так Танечке кто-то рассказывал, и она в это верила.

Валерка обещал привезти ей именно такие шишки. И он бы обязательно привез, если б не проводили в лагере санитарный день.

Впрочем, с этого санитарного дня начались для Валерки и другие неприятности, вернее, он начал их сам. А что ему оставалось делать, если у него действительно изменилось к лагерю отношение?

Два дня назад Эдик, собрав отряд на веранде, дал каждому карандаш и лист бумаги.

— Сегодня, ребята,— объявил он,— каждый из вас напишет короткое сочинение на тему «За что я люблю свой лагерь». Лучшие из них мы поместим в нашей стенгазете.

Через полчаса небольшая пачка листов была уже в руках у Эдика. Среди них находилось и сочинение Валерки на тему «За что я не люблю свой лагерь». О нем-то и говорило лагерное начальство в библиотеке, когда нечаянно туда попал Костя.