— Нам надо исполнить последнюю волю Чавуша. Он очень хорошо знал эти места. Как ом радовался, что сгорела эта деревня! Правда, Джаббар? Он хотел бы поджечь и превратить в пепел всю Чукурову. Хороший был человек! Видимо, здорово досадила ему эта Чукурова!

— Я знаю только, что он очень любил Чукурову. При нем никто не смел плохо говорить о ней. Иногда Чавуш задумывался и пел песню…

Чукурову окутала жара.

Таится яд в укусе комара.

Умрешь, мой брат, и больно будет мне.

Вставай, в родимый край идти пора!

После этой песни Чавуш всегда долго молчал. Несколько дней ходил печальный, но потом печаль рассеивалась. Кто знает, о чем горевал бедняга! Теперь все похоронено в зарослях Анаварзы. Последнее время он не ругал Чукурову и не пел свою любимую песню. От его товарищей я узнал, что, когда разбойники спускались с гор на Чукурову, Чавуш не шел вместе со всеми, он оставался один и ждал их на дороге. И вот такова уж его судьба. Тело его в земле Чукуровы.

— Быть может, он этого и хотел… — добавил Мемед.

— Пойдем, Мемед. Скоро здесь появятся люди и собаки, — сказал Джаббар.

Мемед обернулся к могиле Чавуша. В глазах его блеснули слезы.

— Прощай, Чавуш!

— Прощай, — сказал Джаббар.

Друзья отправились в путь через густые заросли кустарника.

Джаббар нес винтовку Чавуша и его серебряные украшения. Этот груз и сплошная стена кустарника, через которую надо было пробираться, отнимали у него последние силы.

Мемед казался бодрым. Он рубил кинжалом кусты, заграждавшие ему путь, прокладывал дорогу шедшему за ним Джаббару. Казалось, Мемед сражался с самой природой.

Стояла полуденная жара. Тишину нарушал только треск ломаемого кустарника. Мемед и Джаббар медленно продвигались вперед, оставляя после себя длинную просеку.

До Анаварзы было еще часа два ходу.

Они видели перед собой лишь небо да вершины скал.

Уже перевалило за полдень, а друзья прошли лишь половину пути.

— Переждем здесь до темноты, а потом выберемся отсюда, — предложил Мемед.

— Я умираю от усталости, — сказал Джаббар и растянулся на земле.

Мемед лег рядом с ним.

Скалы были близко. Вдруг послышался топот.

Мемед поднялся:

— Никого не вижу… Крестьяне ищут нас. Они, кажется, прошли стороной. Теперь пусть ищут сколько угодно. Мы вырвались из их рук.

Джаббар тоже привстал.

— Не найдя нас ни в зарослях, ни в горах, они призовут на помощь Азаблы, Сумбаса и отряд жандармов из касабы, — сказал он. — Постараются устроить нам ловушку.

— Тогда, может быть, лучше несколько дней переждать здесь?

— Мы поднимемся в горы около Козана.

— Ты знаешь дорогу?

— Я не знаю дороги, но хорошо знаю эти горы. Как только мы взберемся на них, все кругом будет видно как на ладони.

— Давай тронемся отсюда, пока не стемнело, — предложил Мемед.

— Шаги затихли, — заметил Джаббар.

— Как бы не устроили нам ловушку у выхода из зарослей.

— Нет… Им это и в голову не придет, — сказал Джаббар.

— Тогда пошли.

Было совсем темно, когда они поднялись на вершину Анаварз. Где-то далеко внизу, то тут, то там, в ночной темноте мерцали тусклые огоньки. Черной лентой извивалось русло Джейхана. Деревня Актозлу расплывалась в темноте, словно в густом тумане.

— А там что? — спросил Мемед, указав на восток.

— Там должны быть деревни Бозкую.

— Может, пойдем через них? Будет намного ближе,

— Они, наверное, как раз там.

— Ну и пусть. Пойдем туда. Если они там, мы им покажем!

Сказав это, Мемед обернулся к Джаббару. Он с трудом мог разглядеть в темноте его лицо.

— Как ты думаешь, погиб окаянный или нет? — спросил Мемед.

— Не думаю. Если Абди был в горящем доме, он должен был выбежать, закричать по крайней мере.

— Может, он задохнулся от дыма?

— Абди стрелял до последнего момента. Если бы он задохнулся, он не мог бы стрелять.

— А может, на него обвалилась горящая крыша?

— Если бы так! Если бы… Тогда наши мучения не пропали даром.

Они начали спускаться с горы. Оба были страшно голодны.

Старинные предания сохранили много рассказов о древней Чукурове…

В то время, когда в горах разбойничал Тощий Мемед, много говорили о девяностолетием старике по имени Коджа Исмаил. Глаза у него были совсем зеленые, как лужайка. Узкая, как у всех туркмен, челюсть заросла редкой бородкой. Плечи у старика были широкие, как у юноши, глаза — зоркие, как у сокола. Он все еще охотился. Согнутый годами, с ружьем за плечами, Коджа ходил на охоту и пел печальные туркменские песни. Он любил рассказывать о вражде племен и всякий раз в конце рассказа с гордостью показывал свои раны. Коджа Исмаил много знал и бережно хранил память о древних нравах и обычаях туркмен. Он старался пронести их через всю свою жизнь.

Случались дни, когда он был особенно возбужден. Он словно пьянел. Тогда Коджа Исмаил садился на своего рыжего коня, которого он сам вырастил, и мчался во весь опор в горы, покрытые соснами и тимьяном. Он летел, словно ветер, дующий со стороны старых туркменских селений. Коджа знал и о переселении племен и о великой битве с османами.

Свой рассказ Коджа Исмаил начинал обычно так: «Лет пятьдесят тому назад…» Начинал и уже долго не замолкал. Казалось, он говорил о любви, слова, как песня, лились из его уст: «…Чукурова была сплошь покрыта болотами и зарослями кустарников. Лишь у подножия холмов можно было увидеть клочки обработанной земли. В те времена на Чукурове никто не жил. Только изредка можно было встретить туркменских кочевников, переезжавших с места на место. Когда появлялись кочевники, на Чукурове наступал настоящий праздник. Казалось, что голая земля и деревья празднично убрались. Пестрые шатры кочевников с шумом передвигались по Чукурове. И тогда мы собирали свой скарб, переваливали через горы и разбивали шатры на яйле Бинбога. С наступлением зимы мы снова спускались на низины Чукуровы. Там нас встречали непроходимые даже для тигров заросли кустарника, камыши, болота. Круглый год Чукурова покрыта высокой травой, в которой пасутся стада черноглазых пугливых джейранов. Мы охотились на джейранов, догоняя их на своих резвых лошадях.

Далеко по равнине, по берегам озер тянулись высокие заросли камыша. Осыпающаяся с них пыльца золотистым дождем падала на водяную гладь озер. Чукурова была усеяна нарциссами. Их ароматом напоен воздух. Ах, несчастная Чукурова!.. Прибои Средиземного моря… Белая пена…

Племена разбивали свои шатры. Огромные клубы дыма стояли над шатрами кочевников. Равнину Топраккале, в верхнем течении реки Джейхан, ближе к горам, занимало племя османов, а на берегу моря осело племя теджирли. Рядом с ними, немного ниже, жили племена джейханбекирли и мустафабейли. Теперешний уезд Джейхан занимало племя джерит, а между Анаварзой и крепостью Хемите жило племя боздоган, между Анаварзой и Козаном — курды-леки, между рекой Сумбас и Таврами — племя сумбаслы, между деревней Экшилер и Кадирли — племя татарлы. Время от времени племена перекочевывали на другие места. Племя боздоган перекочевывало на земли племени джерит, а племя джерит — на земли племени боздоган. Самым сильным было племя авшаров. Они могли занять любую землю, какая только им понравится. Никто не осмеливался выступить против них.

Я смутно припоминаю, как авшары начали борьбу с османами. Во главе авшаров стоял бей Козаноглу. Он жил там, где теперь находится Козан. Все племена, возглавленные Козаноглу, бились против османов, но победили османы. Они взяли в плен Козаноглу. А племя авшар прогнали в Бозок. Османы разорили всю округу. И теперь о разорении авшар поется в песне Дадалоглу. Сложили песню и о самом Козаноглу».

Доходя до этого места, Коджа Исмаил замолкал. Глаза его заволакивали слезы. Дрожащими губами он запевал песню о Козаноглу:

Я взошел на гору Козан,

По колено в снегу бреду,