Хромой Али водил жандармов по горам, то и дело приговаривая: «Непременно его найдем».

Он вел их на Бинбогалар, уверяя, что напал на след Мемеда.

— Куда девался твой нюх, Хромой? — спрашивали его.

— Стар стал, нюх пропал, — вздыхая, отвечал Али. — Все у меня позади.

Но это было не так — наоборот, Хромой Али помолодел. Он был легок, как ветер. В глубине его души теплилась надежда.

Проведя осень и зиму в горах в поисках Мемеда, жандармы и их помощники — отряд Кара Ибрагима — уставшие и злые вернулись в касабу. Они уничтожили два отряда разбойников, но Мемеда не нашли. Касаба была в трауре.

Кара Ибрагим постарел лет на десять.

— Я еще не встречал такого человека, — говорил он. — Мемед обладает божьим даром, секретом каким-то. Он исчез, испарился. Но я все равно его поймаю. Сражусь с ним один на один. Другого выхода нет. Я с ним рассчитаюсь. Когда мы с ним столкнулись у Чичекли, я сто раз стрелял в него. И думал, что попал в голову… Пуля его не берет. Я бы и одной пулей его уложил.

По касабе пошел слух: «Тощего Мемеда и пуля не берет». Слух этот дошел и до Абди-аги. Абди-ага таял на глазах, он весь высох — кожа да кости. Абди-ага ждал только одного: вести о смерти Тощего Мемеда. Через день заходил он к Али Сафе-бею и спрашивал:

— Ну что, сынок? Глаза проглядел, ожидаючи. Скоро терпение лопнет. Где же твое обещание?

— Потерпи, дядя, — успокаивал его Али Сафа-бей. Терпишь горе — пьешь мед. Я обещаю тебе, что голову Мемеда установлю перед твоим домом. Только потерпи!

Услышав, что Мемеда и пуля не берет, Абди совсем обезумел. Он тут же бросился бегом к Сиясетчи и стал упрашивать его составить телеграмму в Анкару. И без того глупое лицо Сиясетчи стало еще глупее, язык заплетался.

— Пиши, — приказал ему Абди-ага. — Пиши: в горах появился разбойник… кровопийца… Убивает детей, крадет и соблазняет девушек. Образовал свое правительство. Влияние его растет. Раздает крестьянам землю, да еще и разъясняет им их выгоды. Да, да, так и пиши. Втолкуй им хорошенько! Здесь подведи черту. Теперь пиши дальше. Изнасилованных девушек он разрезает на куски и вешает на деревьях. Дорога Мараш-Адана занята его разбойниками. Пиши, Сиясетчи-эфенди, пиши, братец! Уж постарайся, чтобы в Анкаре все призадумались. Попроси прислать войска. Я пойду куплю марку, — сказал Абди, выходя.

В касабе царила суматоха: «Ах этот Тощий Мемед! Такой мальчишка, а натворил столько бед… Да еще на свободе гуляет», — говорили люди. Матери пугали плачущих детей: «Тощий Мемед идет!»

Рота жандармов, получив подкрепление, готовилась вновь отправиться на поиски Мемеда. Кара Ибрагим тоже ушел в горы, поклявшись перед своим уходом Абди-аге, что непременно поймает Тощего Мемеда.

У желтой повилики очень короткие стебли. Цветы словно приросли к земле. Казалось, что между скалами расстелились огромные желтые ковры. Среди этих ковров мелькали лиловые шапки гиацинтов, блестели влажные фиалки, распускались какие-то красные цветы…

С вершины Алидага зеленая равнина виднеется сквозь легкую дымку — словно окутанная пеленой дождевых капель. Скалы переливаются на солнце разными цветами. Прозрачный воздух напоен ароматом цветов. У подножия Алидага краски меняются, становятся темными. Над горой, задевая ее, проплывают белые облака, и кажется, что гора начинает колыхаться.

На склоне Алидага, обращенном к горам Бинбогалар, среди редко растущих сосен бьет источник. Мемед брал оттуда воду.

Вокруг сверкает солнце. Внизу равнина с колючими кустарниками утопает в солнечных лучах. Солнце играет на деревьях, кустах, камнях, скалах…

Хатче сидела у входа в пещеру, положив голову на колени Ираз. Ираз искала у нее в голове. Появились вши.

Зиму беглецы провели в пещере. Они разукрасили ее, как дом богатого крестьянина. Пол устлали вероникой, а поверх нее положили юрюкские ковры, напоминающие весенние поля. Ковры Мемеду подарил Керимоглу, старейшина племени Сачыкаралы. На стенах висели шкуры ланей. Блестевшие, словно покрытые глянцем, большие рога спускались до самой земли. Шерсть на шкурах отливала зелотом.

Зима выдалась суровая. Когда бушевал буран и снег слепил глаза, в пещере всю ночь поддерживали костер. И все-таки беглецы были в постоянном страхе, что они замерзнут. Полтора месяца Мемед пробивал отверстие в скале для выхода дыма. Но, когда шел снег или начиналась метель, пещера все равно была полна дыма и беглецы вынуждены были открывать вход и выходить на мороз, чтобы не задохнуться. Они возвращались, только когда замерзали.

Мемед, Ираз и Хатче укрывались всем, чем могли, — одеялами, коврами, шкурами. Ложились рядом, тесно прижавшись друг к другу.

С наступлением дня Мемед уходил на охоту за ланями, а женщины принимались готовить еду и вязать носки.

Мемед убивал ланей. Мясо они съедали, а шкуры сушили и вешали на стены. Всю зиму у них были запасы мяса. Муку, масло и соль им приносил Хромой Али. Он прятал все это в пещере у подножия горы, а Мемед перетаскивал оттуда к себе. Даже Али точно не знал, где живет Мемед. Следы заметали кустами, волоча их за собой по снегу. Так снегом заполнялись и самые глубокие следы. А через полчаса исчезали и следы кустов. Поэтому-то жандармы и не могли найти пещеру Мемеда. Они даже и предположить не могли, где она. Кругом ровный чистый снег…

Хатче приподняла голову с коленей Ираз и спросила:

— Тетушка, а где же… Ведь должна была быть амнистия. Мустафа-ага оказался обманщиком.

— Потерпи, дочка, еще будет. Из-за каждого холма взойдет солнце.

Хатче и Ираз похудели, лица их потемнели. Глаза стали больше и блестели лихорадочным огнем.

— Ах, тетушка, дорогая, пусть хоть одно солнце взойдет. Мне больше и не нужно.

— Потерпи.

— Ведь все, что мы пережили, — все как сон. Я до сих пор не верю, что все это произошло со мной. И что со мной живой Мемед.

В свободное от охоты время Мемед учил женщин стрелять. Ираз оказалась способной ученицей и вскоре начала довольно метко стрелять. Хатче стрельба не удавалась. Она ненавидела винтовку и патроны. При одном их виде ее начинало тошнить.

— Избавиться бы от них… — сказала как-то Хатче.

Ираз сразу перевела разговор на другое:

— На Чукурове хлеба поднялись по колено. Уже колосятся. Муравьи выползли из своих норок и побежали по солнечным дорожкам. В это время вся Чукурова залита солнцем. — Ираз прослезилась и добавила: — Наше поле у «Островка»… Убил бы Мемед Абди-агу, пока не объявили амнистию. Не то я своими руками его убью… Только после этого мы сможем снова поселиться на Чукурове, сеять и собирать урожай с нашей земли. Отец моего Рызы говорил, что земля — наша кормилица.

— Поле возле «Островка»… — Хатче закрыла лицо руками. — Там, среди скал, цветут нарциссы, правда?

— Да, — подтвердила Ираз.

— На этой земле родится в сорок раз больше того, что посеешь… За год можно и дом построить. Если мы спустимся вниз, у нас есть деньги, чтобы построить дом.

— Купчую мы оформим на имя нашего Мемеда, — говорила Ираз. — Если будет амнистия, поле у «Островка» станет его. А если ее не будет, мы переберемся в чужие края. Только бы удалось уговорить Мемеда забыть Абди. Хоть сейчас можно было бы тронуться в путь. Мы изменим свои имена. Мемед расправится с убийцей моего сына. Нет, нет, я должна своими руками убить Али. Для этого я и стрелять научилась.

— Что-то у тебя в голове все перемешалось, — сказала Хатче.

— Да, ты права. Иногда я забываю и успокаиваюсь. Мемед заменил мне Рызу. Стараюсь не думать, но иногда места себе не могу найти, прямо с ума схожу. Ноют груди, вскормившие Рызу. Иной раз меня так и подмывает спуститься в деревню и убить Али. А потом пусть делают со мной что хотят. Подожди, дочка. Ох, ослепнуть бы тебе, Али! Как ты осмелился поднять руку на моего сынка…

— Потерпи, тетушка. Из-за каждого холма взойдет солнце… Теперь я боюсь. Оно взойдет, но…

— Что еще за «но»? — резко спросила Ираз, сердито взглянув на Хатче. — Опять «но»? Ты парня хочешь заживо похоронить?