— И мазь твою туда же!.. — огрызнулся Хорали.

— Не говори так, Хорали, может быть, поможет.

— Дай бог, — пробурчал Хорали.

— Твой Керимоглу хвастался, — вставая, сказал Реджеп. — Хорошо, если мои раны заживут через месяц.

Мемед, сняв повязки, наложил ему на раны пластырь.

— Ох и устал же я… — вздохнул Мемед, подсаживаясь к костру.

— Послушай, Мемед, что говорит о тебе Джаббар. Он говорит, что в шатре Керимоглу ты стоял, разинув рот…

— Было дело. Никогда я не видел такого шатра. Райский уголок… — сознался Мемед.

— Это ведь Керимоглу! Уважаемый человек. Кому же, как не ему, иметь такой шатер! — сказал Джаббар.

— Ты знал его раньше, Джаббар? — спросил Дурду.

— Слышал о нем. Говорят, очень богатый человек. Да и мы своими глазами видели. Должно быть, спит на миллионах.

— Сколько хороших людей на этом свете! А какой гостеприимный! Перевязал мне рану. Накормил досыта. Подарил по паре белья, — восхищался Мемед

— Очень богатый ага, — подтвердил Джаббар.

— Раз он такой известный и богатый, почему мы о нем ничего не слыхали до сих пор? — удивился Дурду.

— Он ага юрюков, они кочуют, — сказал Джаббар.

— Кочуют или не кочуют, это их дело, но они хорошие люди.

— Стояк в шатре отделан перламутром, — продолжал Мемед. — Что? Перламутром? Ух ты, черт! Так этот дядя действительно богат! Ничего себе: стояк отделан перламутром! — удивленно восклицал Дурду.

— Ну да. Шатер у него большой, в нем стояков десять-пятнадцать. Невестка принесла нам поесть. На шее у нее висело, должно быть, полсотни золотых монет, лир по пять каждая. Богатый и хороший человек. Приятный человек, и лицо у него приветливое, доброе, — говорил Мемед.

— Он прямо опешил, когда узнал, что ты ранил Абди-агу. Уставился на тебя, словно съесть хотел. Помнишь, Мемед?

— Смотрел… ну просто смотрел, — смутился Мемед.

Дурду молчал и пристально глядел на огонь. Лицо его стало задумчивым. Была у него такая привычка, прежде чем принять решение, уставиться на что-либо глазами — будь это человек или дерево, облако, птица, ружье или огонь — и надолго застыть в таком положении.

Стоило ему замолчать, как замолкали все.

— Идите ложитесь. Эту ночь будут в дозоре Хорали, я и Реджеп Чавуш, — строго приказал он.

В такие минуты ему никто не перечил. Он расправился бы с каждым, будь то даже родной отец.

Дозорные молча ушли и устроились под скалой. Наступила тишина. Только Хорали изредка бранился. Стоны Реджепа стихли.

Есть люди, которые вполне довольны уже тем, что они родились на свет. Таким был и Реджеп Чавуш. Люди эти родились только для того, чтобы их любили. Может быть, они в отличие от других обладают какими-то особыми достоинствами, за которые их стоит любить? Вовсе нет. Вот, скажем, Реджеп Чавуш. Разговорчив? Нет. Всегда весел? Тоже нет. Может быть, он любит смеяться, шутить, делать добро людям? Да нет же! Он загадка. Вот уже три года, как он в отряде Шалого Дурду. До этого он больше двух месяцев не оставался ни в одном отряде.

Люди просто поражались тому, как Реджеп Чавуш задержался на три года в отряде Шалого Дурду.

При первой встрече с Шалым Дурду Реджеп сказал:

— Слушай, Шалый. Если бы ты был таким же умным подлецом, как те, я бы тоже больше двух месяцев у тебя не продержался. Я бы не вступил в твой отряд. Те дураки все делают, чтобы попасть в ловушку или получить пулю в лоб. Ты понял?

— Понял, — ответил Дурду.

С того дня Реджеп Чавуш больше не заводил разговора па эту тему. Что бы Шалый ни делал, он не возражал. Ни слова он не сказал Шалому Дурду и когда из-за него был несколько раз ранен.

Никто ничего не знал о его жизни. По выговору можно было подумать, что он из Антепа. Во всяком случае, было ясно, что он долго там жил. Он любил рассказывать об этом городе.

О нем ходило много слухов. Говорили, что, проснувшись однажды ночью, Реджеп Чавуш сказал жене: «Дай мое ружье да приготовь чего-нибудь поесть. Я ухожу». Реджеп хорошенько смазал ружье, надел патронташ. Перед уходом он сказал: «Подай мой старый колпак. Я ухожу в горы. Прости меня». Жена растерялась: «Ты что, с ума сошел! Встать среди ночи с постели и отправиться в горы! Видано ли это?» Реджеп Чавуш ответил: «Душа требует, жена. Я пошел». И ушел. После этого он домой не возвращался.

Говорят, что Реджеп Чавуш ушел в горы потому, что был зол на зятя. Говорят, зять ссорился с его дочерью. Якобы однажды, входя в дом, он услышал слова зятя: «Чтоб отца твоего…» Его взбесило это. Он не осмелился убить зятя и ушел.

Если верить рассказам, Реджеп Чавуш был очень богат, но не любил платить налогов. Когда в деревне появлялся сборщик налогов, Реджеп притворялся больным и ложился в постель. Говорили, что и в горы-то он ушел, чтобы не платить подорожный налог. Ходил еще слух, что он убил свою тещу и поэтому ушел. Много было толков, но нельзя было отличить, где правда, а где ложь.

Никто не знал, был ли он на самом деле в чем-нибудь виноват. Но независимо от того, почему он в свое время ушел в разбойники, если он теперь попадется, то получит самое малое лет тридцать. Его имя так связано с налетами, с грабежами на дорогах и даже с убийствами, что…

Светило солнце. Было уже позднее утро. А Дурду не просыпался, хотя обычно не имел привычки спать так долго. Наступил полдень, а он все еще не вставал. Джаббар строил разные предположения: «Тут что-то не так. Шалый никогда так долго не спит. Наверняка готовится к налету. У него привычка вставать поздно перед трудным делом. Это бывает раз в год, а то и в два года один раз. Интересно, куда его понесет сейчас?» Джаббар с любопытством ждал, когда он проснется.

Сегодня Реджеп Чавуш был очень весел. Старческим, слабым голосом он даже затянул какую-то песню.

— Послушайте, ребята, — сказал он, неожиданно обрывая песню, — разбудите-ка Шалого. Надо ведь что-нибудь поесть.

— Я не буду его трогать, — сказал Мемед.

— Я тоже, — отозвался Джаббар.

Тогда к Шалому Дурду подошел Гюдюкоглу.

— Вставай, Дурду-паша, пора, — сказал он.

Гюдюкоглу называл Дурду «паша», и это очень нравилось Дурду. Гюдюкоглу выполнял в отряде разные обязанности. Одной из них было корчить из себя шута.

— Проснись, паша. Уже за полдень перевалило, паша.

Дурду медленно поднялся и протер глаза своими огромными кулаками.

— Быстро поедим — и в путь.

— Что делать с ранеными? У Реджепа Чавуша и Хорали дела плохи… — сказал Джаббар.

— Сможете идти с нами? — обратился Дурду к раненым.

— Я могу. Боль утихла, — сказал Реджеп Чавуш.

— И я с вами. Плевал я на эту рану… — выругался Хорали.

Все уселись в большой круг и принялись за еду. Когда отряд спустился со скал, тени с севера уже сдвинулись на восток. Со стороны стойбища юрюков доносился лай собак.

— Куда мы идем? — спросил Мемед у Дурду. Тот не ответил и только зло глянул на Мемеда.

Мемед не стал повторять вопроса.

Когда Дурду свернул в сторону шатров, Мемед и Джаббар все поняли. Джаббар шепнул на ухо Мемеду:

— Дурду замышляет недоброе.

— Да, — согласился Мемед.

— Если он что-нибудь выкинет с Керимоглу, как нам быть? Что будем делать? — волновался Джаббар.

В походке Дурду было что-то подозрительное. Лицо его почернело. Редко бывало оно таким, как сейчас. Черное, жестокое… Казалось, он готов был даже муху разорвать на тысячу кусков.

— Сколько шатров возле шатра Керимоглу? — спросил Дурду у Джаббара, замедляя шаг,

— Три.

Дурду снова пошел вперед.

У шатров, как и в тот раз, навстречу им бросились собаки. За ними выбежали дети. Потом появились женщины и, наконец, мужчины. Выйдя вперед, Керимоглу улыбался приближающимся к нему разбойникам. Белые овцы и ягнята блеяли около черных шатров, резко выделяясь на их фоне. Вокруг них бегали огромные, как волкодавы, псы. Мирно лежали верблюды. Изо рта их текла слюна. Все дышало спокойствием.

— Добро пожаловать. Рады вас видеть в добром здоровье, — приветствовал разбойников Керимоглу, пожимая каждому руку.