В течение длительного вынужденного отпуска я решил попробовать добиться разрешения остаться на любимой работе. Моя бабушка хорошо знала жену Громыко, которая часто навещала моих родителей. К счастью, у бабушки остался домашний телефон министра. Мамину записную книжку со всеми телефонами высокопоставленных чиновников изъяли во время обыска в нашей квартире. Бабушка позвонила Лидии Дмитриевне и спросила ее о следующем: возможно ли мне остаться на работе в невыездном отделе министерства или хотя бы временно поработать в Отделе международных организаций, чтобы успеть сдать кандидатский минимум в МГИМО МИДа СССР. А.А. Громыко сказал, что он не может решить первый вопрос, но позволил мне остаться в течение года у него на службе. Кстати, сразу же после звонка бабушки жене министра у него сменили номер телефона.

В советские времена спецслужбы могли сломать карьеру любому дипломату, если считали, что ему «нецелесообразно» выезжать за границу. Даже руководители МИДа могли только гадать, чем не угодил КГБ тот или иной человек. Отдел кадров министерства также имел большие полномочия в этой связи. Например, когда я работал в МИДе, мне рассказывали об анекдотичном случае, который имел место на самом деле. Супруга одного дипломата купила очень дорогую шубу. Слухи широко распространились, и, когда подходило время для его очередной загранкомандировки, отдел кадров считал его невыездным. О дипломате говорили: «А, это тот с шубой!» В моем же случае временная работа в министерстве сына американского шпиона была беспрецедентным шагом, на который мог пойти только такой влиятельный государственный деятель, как Громыко.

Через несколько дней мне позвонил М.И. Курышев и вызвал к себе в кабинет. Я заметил резкую перемену в его отношении ко мне. Он сказал, что мне разрешили временно остаться на службе в МИДе. Он также попросил меня подумать, где я бы хотел работать. МИД, МГИМО и Дипломатическая академия (то есть система МИДа) исключались. В качестве вариантов предлагались Совет экономической взаимопомощи (СЭВ) и Международный отдел профсоюзов. Однако мне не хотелось больше быть чиновником, и я решил подумать.

В Отделе международных организаций МИДа СССР отреагировали на мое появление неоднозначно. Тогда же я встретил там сотрудника, занимавшего должность второго секретаря, который два раза в год ездил в Женеву на переговоры по ограничению стратегических вооружений. Это был солидный, дородный и вальяжный мужчина, который весьма гордился своими поездками в Женеву на ответственные переговоры, продолжавшиеся более полугода. А в то время у него были большие неприятности (при советской власти и не знали, откуда они придут): его родная сестра вышла замуж за итальянца, и он не сообщил об этом в КГБ. В результате его выгнали из МИДа раньше меня. Когда он увольнялся, то увидел, что я — сын изменника родины — еще работаю в отделе. Его удивлению не было границ. Другого сотрудника уволили из-за скандала в Женеве. Якобы он попытался украсть в магазине какую-то вещь. Я несколько лет его знал и сомневаюсь, что он мог пойти на такой шаг. Думаю, это было роковое стечение обстоятельств. Одного из способных дипломатов также уволили из нашего отдела из-за скандала в Женеве и перевели в Институт США и Канады, правда, уже на должность старшего научного сотрудника. Якобы он во время одной командировки, выйдя из ресторана, попытался по ошибке открыть чужую машину и был арестован швейцарской полицией. Все эти дипломаты были уволены из министерства, потому что они не имели высоких связей или покровителей.

Способности и трудолюбие тут не учитывались. Исключением являлся, например, сотрудник секретариата ООН Ю. Рагулин, зять посла в ГДР, члена ЦК КПСС П.А. Абрасимова. Будучи на вечеринке у своего приятеля в западной части Манхэттена в 1977 году, Рагулин так напился, что вывалился из окна седьмого этажа. Ему повезло, что он удачно зацепился за крышу церкви и поэтому не разбился насмерть. Американские пожарные сняли его с крыши. Однако ввиду покровительства тестя его не уволили ни из ООН, ни из МИДа.

Я без проблем общался со всеми сотрудниками отдела. Со мной не побоялся поздороваться за руку посол по особым поручениям Л.И. Менделевич — один из самых светлых умов министерства. И это несмотря на то, что Лев Исаакович был очень гордым человеком и к подчиненным относился свысока и некоторым пренебрежением. В МИДе все искренне уважали мудреца Менделе-вича, единственного дипломата, который писал в анкете, что он еврей. Многие другие это не обнародовали или меняли фамилии. Но фактически скрытых евреев в МИДе было немало. В конце 80-х годов Шеварднадзе вызвал его из Дании, где Менделевич был послом, вопреки его протестам, и сделал своим речеписцем. Он написал несколько блестящих текстов, но между ним и новым министром пробежала кошка. Иначе и не могло быть, поскольку Лев Исаакович отвергал авантюризм, был осторожным и реалистически мыслящим дипломатом и не мог участвовать в выработке авантюрной дипломатии Шеварднадзе, в его заигрывании с США. Правда, министр затем назначил его на высокий пост начальника Управления по планированию внешнеполитических мероприятий (во времена Громыко это управление возглавлял заместитель министра А.Г. Ковалев). Однако Менделевич, который любил более активную работу, загрустил, как подчеркнул М.С. Капица, и умер в 1988 году из-за болезни почек. Наставник и друг отца Менделевич. умнейший дипломат, который и мне, начинающему дипломату, давал ценнейшие советы, не отвернулся от меня, когда отец остался в США. Отец и Лев Исаакович часто вместе писали на цековских дачах речи Л.И. Брежнева, А.А. Громыко и других руководителей Советского государства. Менделевии был интеллигентнейшим человеком, обладал прекрасными манерами и чувством языка. Когда я обращался к нему по телефону: «Это вас беспокоит Шевченко», он несколько рассерженно отвечал: «Зачем вы употребляете столь канцелярский язык! Вы меня не беспокоите, по-русски так не говорят, это неправильно».

Однако отдельные сотрудники нашего отдела вели себя иначе. В частности, заместитель заведующего В.В. Лозинский (отец говорил, что он работал на КГБ), увидев меня в коридоре, как будто встретившись со змеей или каким-либо опасным зверем, сразу перебегал в параллельный коридор. Он сразу же забыл, что мы проработали бок о бок более трех лет и неоднократно вместе приходили на службу в выходные дни для подготовки важных документов для руководства. Также поступил и приятель отца, заместитель заведующего отдела США, Чрезвычайный и Полномочный Посланник первого класса К.Г. Федосеев. Но они не были ни в чем виноваты. Это система так их запугала. Как-то я встретил в МИДе и своего бывшего начальника в Женеве посла В.И. Лихачева. Он со мной поздоровался, однако был весьма удивлен, пожалуй, даже шокирован нашей встречей. Видимо, он думал, что я буду работать очень далеко от МИДа. Между прочим, снятие с поста какого-либо крупного чиновника при советской власти вызывало вокруг него полосу отчуждения. В.М. Фалин, например, отмечал о довольно унизительной процедуре его ухода из ЦК КПСС в 1983 году, когда он, выполняя указание Ю.В. Андропова о новом расследовании дела об обнаруженных захоронениях в Катынском лесу (польских офицеров расстреляли не немцы, а советские власти по указанию Сталина), узнал о совершенно секретном досье по Катыни с резолюцией «вскрытию не подлежит». Слишком глубоко Фалин копнул, и Андропов, даже занимая пост генсека, испугался огласки. Вокруг Фалина в ЦК разверзся вакуум. Те, кто вчера старался попасться ему на глаза, прятались за колоннами или делали вид, что его не замечают. Мой же случай был гораздо сложнее и вызывал у большинства коллег скорее удивление, чем испуг.

В отделе я уже не был допущен к секретным и совершенно секретным документам и был занят в основном подготовкой различных справок и других документов для руководства. Заведующим отделом тогда был В.Ф. Петровский, который в дальнейшем, став заместителем министра, сделал своего протеже А.В. Козырева, писавшего для него некоторые научные труды, своим преемником.