С того самого момента, когда Триффана тронули вопли Хенбейн, он был обречен. Но мог ли он думать об этом тогда? Он просто хотел успокоить ее. Она повернулась к нему и заплакала:

— В детстве я прозябала в дыре под названием Илкли. Это голодный край, там и червей-то нет. Мою мать звали Чарлок.

Тут Хенбейн внезапно замолчала. Она отрешенно смотрела в пустоту, видимо думая о своей матери. Казалось, в душе ее поднялась волна раскаяния, готовая излиться слезами, каких она еще никогда не проливала. И вот тихие, крупные, горестные слезы пролились.

Потом, словно справившись с собой, она заговорила быстро, но спокойно. Она рассказывала о своем детстве в Илкли, о жестокости матери, о том, как одинока и нелюбима она была, о горячем желании узнать побольше о Слове, а потом добраться до Верна и целиком посвятить себя служению Хозяину.

Она рассказала, как пришел Уид и как она для себя оправдала убийство матери — избавлением других кротов от острых когтей Чарлок. Иногда она прерывала свой рассказ всхлипываниями, как будто с трудом сдерживая слезы. Она подходила все ближе к Триффану, касалась его, умоляя выслушать всю правду, пыталась объяснить, что вся ее жизнь была во имя Слова и на благо кротовьего мира. И вот теперь, когда она сделала все, что могла, она так одинока и всеми покинута!

Она говорила и говорила, сгущались сумерки, рев потока ослабевал. Для Триффана весь мир сосредоточился в этой страдающей кротихе, которая больше не была всесильной Хенбейн из Верна, а была просто несчастным детенышем из затерянной пустоши, которого тиранила мать и чьей единственной надеждой был таинственный Хозяин. Жестокая Чарлок готовила свою дочь ему в наложницы.

Знала ли Хенбейн, разговаривая с Триффаном, что из всех, к кому она могла бы обратиться, именно Триффан способен был понять ее и посочувствовать? Ведь его собственную мать Ребекку изнасиловал когда-то ее отец Мандрейк. Понял ли Триффан из ее рассказа то, чего она и сама не знала, а знал только Уид, — что Рун, первым овладевший ею, был ее отцом? Может быть, именно Триффан, зная историю Ребекки, почувствовал сострадание к Хенбейн, а любой другой крот, например Спиндл, мог бы и не пожалеть ее.

Возможно, так и было. По крайней мере, это объясняет, почему он слушал и почему она решилась поведать ему так много. Возможно, почувствовав сострадание, она, великая мастерица заманивать в ловушки, решилась рассказать ему все.

Как бы там ни было, наступила ночь, Верн затих, и только Хенбейн и Триффан продолжали разговор. Между ними уже возникла связующая нить, соединяющая тех, кто делится друг с другом сокровенными тайнами.

Когда темнота окутала их, они были уже не Хенбейн и Триффан, а просто два крота, которые обрели утешение и покой. Оба чувствовали себя так, словно вернулись после долгих скитаний домой.

Тела их уже соприкасались, рыльца терлись друг о друга. Они впали в древнее как мир состояние, когда каждый из двоих забывает о себе и два существа сливаются в одно. Это состояние, задуманное Камнем, или Словом, или какой-то другой Силой, сотворившей жизнь и любовь, и есть высшее наслаждение. Не поддаться этому восторгу, когда тебе дарует его судьба, — значит не поддаться самой любви.

И той ночью, под рев горного потока, эти двое соединились. Все было забыто: время, друзья, цели и устремления.

В любви Хенбейн дала полный выход своей страсти. Ее вздохи, крики, слезы, даже ее гнев — все нашло выход этой ночью. В любовь кроты вкладывают себя до конца, все хорошее и плохое, всю силу и слабость. Так и случилось с Хенбейн и Триффаном.

Верн всё слышал. И Спиндл, и Лейт, и Бэйли, и Рун, и Босвелл. Все они слышали. Но даже если бы Хенбейн и Триффан знали об этом, им было бы все равно! Ничто не может отвлечь от любви.

Наконец страсть их утихла, разрешившись вздохами облегчения и покоя и чистым радостным смехом. Так может радоваться лишь тот, кто испытал истинное наслаждение.

Верн все слышал. И, слушая, каждый чувствовал свое: беспокойство, удивление, злость, тревогу, настороженность, печаль, утрату.

И еще один крот все слышал и понимал лучше остальных, за исключением разве что Босвелла. Он понимал: если действительно существуют Камень и Слово, то в эту ночь они хранят Хенбейн и Триффана. Это был Мэйуид, хитроумнейший Мэйуид, способный найти выход даже из первозданного хаоса.

«Я буду рядом», — обещал он когда-то Триффану.

В эту ночь потрясений, наполненную криками страсти Триффана и Хенбейн, Мэйуид пробирался к Водопаду Провиденье. С тех пор как этот необыкновенный крот расстался с Триффаном и Спиндлом, он успел узнать много странного и интересного о Верне. И главное, он понял один секрет: чтобы найти дорогу в Верн, нужно целиком довериться воде, ее течению. Следуй за водой, не бойся воды — и тогда Верн покорится тебе.

Мэйуид долго бродил, много успел увидеть и услышать, многому научиться. Ни разу никому не удалось напасть на его след. Все, кроме Триффана и Спиндла, считали его пропавшим, погибшим. И вот теперь окольными путями он выбрался к самому Водопаду и услышал эхо голосов Хенбейн и Триффана.

Он понял, что эти крики означают какие-то очень важные изменения, но стал вести себя еще осторожнее и осмотрительнее.

Мэйуид уже знал, что Босвелл в окрестностях Водопада. Он знал также, что рядом скрывается и Рун. Рун был уже очень стар, и все же его следовало опасаться.

Когда занялась утренняя заря и все стихло, Мэйуид, низко припадая к земле, принялся обследовать окрестности Водопада в поисках Белого Крота.

Вдруг ему открылась поразительная картина. Он не мог и вообразить ничего подобного. Он увидел Босвелла, который показался ему еще более глубоким старцем, чем он ожидал. А рядом с Босвеллом сидел необыкновенно толстый крот с глазами потерянного детеныша и с неуклюжим телом.

Мэйуид чуял и других кротов, и, подкравшись поближе, в бледном утреннем свете он увидел сидимов. Они прохаживались и выжидали.

— Босвелл и этот Бэйли говорили всю ночь, — сказал стражник.

— А некоторые занимались еще кое-чем, кроме разговоров, — ответил другой.

— Молчать! — сурово приказал третий голос, явно принадлежавший кротихе. Ее Мэйуид не видел. — Я пойду приведу Бэйли, — сказала она. — Хенбейн захочет с ним поговорить.

— Хорошо было бы, если б Слово вразумило его, — насмешливо заметил второй сидим. Раздался неприятный смех, к которому добрый Мэйуид уже успел привыкнуть за время своих скитаний по Верну.

Услыхав имя, Мэйуид удивился. Единственный ему известный Бэйли был братом Старлинг. Но тот был ребенком, невинным, юным, с любопытными детскими глазами…

Детские глаза! Мэйуид сначала встревожился, а потом в который уже раз подумал о мудрой власти Камня и его неисповедимых путях. Так, значит, этот жирный крот — и есть Бэйли? Нет, Мэйуид не побежал стремглав к нему и Босвеллу. Только не Мэйуид! Мэйуид был настоящим следопытом, со всеми присущими следопыту привычками и инстинктами. Он осторожно прокрался стороной мимо сидимов и вышел к струе Водопада. Здесь он остановился, посмотрел сначала вниз, в глубокий бурлящий водопад, а потом вверх, где под нависающим выступом скалы брал начало ревущий поток. Отполз немного назад, и ему снова стали слышны голоса сидимов. Они спорили. Кротиха заставляла стражников идти с ней, объясняя, что ей одной не привести Бэйли к Хенбейн, ведь такой толстяк не может сделать и нескольких шагов без передышки.

Итак, все отправились за Бэйли, а незамеченный Мэйуид бросился короткой дорогой, придумывая на ходу план. Да поможет Камень им всем!

Мэйуид застал Босвелла и Бэйли врасплох. Толстяк уставился на него в тупом удивлении.

— О досточтимый, состарившийся в трудах господин, Белый Крот из Аффингтона! О дородный крот Бэйли! Много слов, а времени мало!

— Но… — начал было Бэйли.

Глаза его чуть не вылезли из орбит, когда он увидел крота, которого знал и любил когда-то и уже никогда не надеялся увидеть.

Мэйуид поднял лапу, призывая к молчанию: