— Это что-нибудь важное?

— Нет, просто забавно. Они говорили о Бэйли. По их извращенному Камнем мнению, Бэйли еще не настолько закоснел в приверженности Слову, чтобы Босвелл, с его мудростью, не смог возродить его для Камня.

Хенбейн расхохоталась:

— Вот как! Ну что ж, Бэйли давно рвется спуститься к Водопаду Провиденье. Давай дадим ему шанс, Сликит. Но ты будь рядом. Я хочу, чтобы ты мне потом рассказала, как повлияет на Бэйли их ученая беседа. Позови Бэйли.

Сликит вышла. Вскоре она вернулась с пыхтящим и отдувающимся Бэйли.

— Сликит сказала, ты хочешь, чтобы я… — В голосе Бэйли слышалось смешное рвение. Заметив Триффана, Бэйли неуклюже поздоровался: — О! Здравствуй!

Триффан кивнул головой, но не сказал ни слова.

— Пришло время отдать тебя на воспитание мудрейшему кроту в мире, — сказала Хенбейн.

Глаза Бэйли широко раскрылись от ужаса.

— Хозяину?

Хенбейн громко расхохоталась. Но через секунду взгляд ее стал ледяным.

— Нет, Босвеллу, — сказала она. — Он расскажет тебе о Камне.

— Но я не верю в Камень, — опасливо произнес Бэйли. — Я поклоняюсь Слову. Клянусь!

Хенбейн раздраженно скривилась:

— Крот исполняет Слово, а не поклоняется ему. Возможно, Триффан и Спиндл правы, так веря в Босвелла. Но для тебя было бы лучше, если бы они ошиблись. Ну так вот, Бэйли, если ты не сможешь склонить Босвелла к Покаянию, проповедуя Слово, если он тебе не поверит, вы умрете оба.

— Но, Хенбейн… — Бэйли прошиб холодный пот.

— Я не это имела… — запротестовала Сликит.

— Спасибо, Сликит! А ты, Бэйли, заткнись! Ты меня раздражаешь. Отведи его к Босвеллу, Сликит, а потом расскажешь мне, что из этого получилось. Хорошо бы сегодня, только… — Она томно посмотрела на Триффана и прибавила:

— Только… не очень скоро. А теперь оставь нас.

Все, кого занимала история Данктонского Леса и события до Пришествия Крота Камня, много спорили впоследствии о том, что произошло в эти часы между Триффаном из Данктона и Хенбейн из Верна и что потом случилось с Триффаном. Здесь много неясностей и противоречий. Некоторые относились к происшедшему с осуждением, некоторые — с сожалением. Но многие, и с годами их становится все больше, отнеслись к этому с пониманием и сочувствием. Всякий крот несовершенен и небезупречен, ни один не смог бы, оглянувшись на прожитое, не пожалеть о каких-то поступках или, наоборот, о том, чего он когда-то не совершил.

Разумный крот должен просто выслушать историю Данктона, и если ему захочется высказать свое мнение, то пусть оно будет доброжелательным и здравым. Пусть этот крот всегда помнит, что Триффан жил в трудные времена и ноша его была тяжела. И хотя многое из того, что он делал, можно было сделать лучше, он никогда не забывал своего долга перед Камнем и свою миссию. Он всегда старался подготовить последователей к великим переменам, в которые так верил.

Правда о нескольких часах, проведенных в обществе Хенбейн, до сих пор покрыта мраком. Самый лучший и самый доступный источник — это записи, оставленные летописцем Спиндлом. Он был свидетелем того, что происходило в те дни. Однако в данном конкретном случае, возможно, и ему нельзя доверять полностью. В конце концов, Спиндл тоже несовершенен, а о некоторых вещах, пожалуй, мог знать и того меньше, чем кто-либо другой. Жизнь его сложилась не совсем обычно: в свое время ему посчастливилось встретить Тайм, но после того, как она умерла, ему уже ничего не было нужно, кроме летописей, ученых текстов и добрых друзей.

Поэтому, возможно, он склонен был судить Триффана слишком строго. Кроме того, Спиндл делал свои записи раньше, чем стала известна вся правда о Пришествии Крота Камня.

Но мы сейчас можем обратиться к иному источнику. Хотя многие скажут, что и он не вполне достоверен, и, вероятно, будут правы, потому что этот источник — рассказ самого Триффана, до сей поры никем не записанный.

Почему Триффан не оставил записей, не нам объяснять. Но он рассказал, что произошло между ним и Хенбейн, и многие детали впоследствии получили подтверждение из других источников. Поэтому мы склонны думать, что эта версия — самая близкая к правде, к горькой правде.

Итак, сделав такие пояснения, мы должны будем вернуться в странный и красивый грот, который коварная Хенбейн почему-то любила называть «своей берлогой», и узнать наконец, что произошло после того, как Сликит хитроумно устроила встречу Бэйли с Босвеллом.

После ухода Сликит и Бэйли, Хенбейн долго и безотрывно смотрела на Триффана. Она молчала, погрузившись в одолевавшие ее мысли. Это придавало ей трогательный вид — слабый и волнующий. Триффан ожидал чего угодно — только не такого.

Перед ним сидела предводительница грайков, и она была совершенно беззащитна. Глаза ее вдруг наполнились слезами. Казалось, все пространство грота заполнилось скорбью. Но о чем она скорбела?

— Я тебе не нравлюсь, — произнесла она, — но у меня нет неприязни к тебе, как никогда ее не было ни к одному из последователей Камня. Ты меня не любишь, Триффан из Данктона, и твоя неприязнь отдается во мне болью, вот тут! — И она прижала лапу к груди, разразившись слезами. — Меня никто не любит! — рыдала она. — Я так одинока!

Триффан не знал, что сказать, если вообще надо было что-то говорить. Да и кто знал бы на его месте? Триффан потом вспоминал, что горе Хенбейн подействовало тогда на него с невероятной силой, он по чувствовал его так же, как несколькими днями раньше физически ощутил ее притяжение. Триффан был в полном смятении.

Ее горе было истинным, и не верить ему — значило не верить своей способности к жалости, состраданию, стремлению понять другого.

И еще об одном он подумал, если, конечно, мог серьезно думать в такой ситуации! Если он сейчас попытается понять Хенбейн, может быть, ему удастся не только освободить Босвелла и Спиндла, но также изменить отношение ко всем последователям Камня. А первые признаки веротерпимости уже заметны — взять хотя бы саму возможность их прихода в Верн. Все эти надежды и искреннее сострадание к существу, которое, казалось, очень мучается, сделали свое дело.

Без сомнения, Триффан помнил предостережения Босвелла и Сликит, да и по своему собственному опыту знал, что такое грайки. Но ведь перед ним было глубоко страдающее, несчастное создание. Такое горе могло растопить и ледяное сердце.

Когда Хенбейн хотела, одно ее присутствие оказывало необычайно острое воздействие на сердце любого крота. Она была красива, умела завораживать своей речью, для любой эмоции находила самые точные интонации, особенно для ненависти и злобы. Триффану случалось видеть ее в гневе, но это забывается, когда перед тобой воплощение горя и скорби.

— Скажи мне, — вдруг спросила Хенбейн, как будто вынырнув на минуту из глубин своих страданий, как солнце порой выглядывает из-за туч, — скажи мне, Триффан, я хочу знать: тебя очень любили в детстве?

«Очень любили!» Это слова Босвелла! Он произнес их, беседуя с Триффаном у Водопада. Лишь много позже Триффану пришло в голову, что Хенбейн или Рун подслушали его разговор с Босвеллом и она знала, на чем лучше сыграть.

Очень ли его любили? Конечно! Как и должны любить крота. Любовь Брекена и Ребекки к нему и друг к другу всегда была основой его жизни.

— Да, очень, — ответил он, но не успели эти слова слететь с его языка, как тихая заинтересованность Хенбейн превратилась в неистовый гнев.

— А меня не любили, Триффан! Меня не любили! Своего отца я не знаю; а свою мать я убила.

Стены содрогнулись от ее яростного признания.

— Тебе этого не понять, этого никому не понять, — продолжала она. — Между тем все осуждают меня!

Итак, за гневом последовали обвинения. Но не успел Триффан привыкнуть к новому повороту ее настроения, как она испустила вопль, такой громкий, такой долгий, такой душераздирающий, что только глухой не сделал бы попытки успокоить ее. Триффан не был ни глухим, ни бесчувственным. И он сделал то, что большинство сделало бы на его месте: он постарался утешить ее прикосновением.