— Мы здесь, Триффан, мы все здесь, и мы отведем тебя в безопасное место, — прошептал Спиндл, погладив друга по плечу.

Триффан задрожал, покрылся потом и, весь еще во власти мучивших его кошмаров, зашептал, забормотал что-то, а они повели его по осажденным ходам. Они провели его мимо крысиных зубов, мимо собачьих когтей, мимо клювов злых чаек, мимо дымящих ревущих сов, мимо бесконечного ужасного топота лап двуногих. Прочь из ходов Хита, по тоннелям с водой, уходящим на север, не на восток, куда лежал их основной путь, не на запад, откуда они пришли, а строго на север, углубляясь в более древние, узкие, странные ходы. А Триффан взывал к ним из глубин своего беспамятства, выкрикивал имена, которые он когда-то знал, вспоминал случаи, свидетелем которых бывал, страхи, которые пережил. Он звал Босвелла, своего отца Брекена. Он оплакивал брата Комфри, а его спутники должны были успокаивать его и вести по Вену, ставшему для Триффана кошмаром.

Кроты проходили под древними сводами, боролись с темнотой, с наводнениями, им преграждали путь сточные воды, но они упорно двигались на север, шаг за шагом, помогая друг другу преодолевать страшные препятствия. А Триффан в бреду вспоминал обо всем, что некогда знал, все глубже погружаясь в прошлое. И вот он, опять детеныш, потерявшийся в самом сердце Данктонского Леса, под самим Камнем, а вот родители Триффана отыскали заветный Камень и увидели белый прекрасный свет. Триффану казалось, что он идет к этому свету, а тело его кровоточит и раны гноятся.

Спиндл пытался успокоить Триффана, когда тот начинал сопротивляться и кричать от ужаса. Похоже, Триффан думал, что его тащат куда-то во мрак Вена.

— Мы ведем тебя к Камню, он поможет тебе, — твердил Спиндл, — ведем тебя туда, куда давным-давно послал тебя Босвелл. Ведем тебя к тайне, которую хранит Вен, потому что даже в самой кромешной тьме существует свет.

Они помогали Триффану делать один мучительный шаг за другим, и бедняга Спиндл рыдал. А Триффан проговорил тихо, как маленький детеныш:

— Значит, вы ведете меня к Камню, куда в один прекрасный день придет Безмолвие.

— Да, — ответили они шепотом. — Тш-ш, да, да. И каждый молился, чтобы так оно и было.

Так четверка кротов пробиралась через самое сердце мрачного Вена, где бродят крысы и погибают живые существа. Совсем ослабевшие, кроты брели по самым древним частям Вена, где не было даже тоннелей, построенных двуногими, где обваливались стены, где трудно было идти из-за жидкой грязи под ногами, которая, казалось, была повсюду.

Страдающие от ран, слабые, все, как один, больные, с полумертвым вожаком, они шли и шли и вскоре уже не видели ничего, кроме лап идущего впереди. День превратился в ночь, а ночь в день, бодрствование стало незаметно переходить в сон, а сон сменялся чем-то вроде видений на ходу. Так они шли во мраке.

Как впереди появился свет, они не увидели. Не услышали и шума поблизости. Не заметили, что за ними наблюдают. Не учуяли запаха других кротов, следивших за ними из темноты. А на путников из древних ходов, куда они попали, смотрели странные существа, тихо шушукавшиеся кроты, древние кроты с седым, побелевшим от старости мехом и высохшей морщинистой кожей, перепуганные кроты. Кроты шептались на древнем языке.

Древний язык, язык ученых летописцев, звучал странно, но красиво, не жестко, как язык кротов Шибода, и не мягко, как обычный кротовий язык, а сильно и уверенно, слова были красивы, а их значение благочестиво. По духу этот язык принадлежал Камню.

Так, сам того не сознавая, Триффан оказался в тайном сердце Вена, которое вот уже в течение нескольких веков было на замке и строго охранялось. Потом в слабом январском свете, проникшем в древний ход, они увидели, как какой-то крот припал к земле и приветствовал их голосом, хриплым от старости и тревоги:

— Хто п ты ни пыл, о кро-от, шем пы ты ни пыл п-о-олен, што пы… што пы… та препу-утет с то-обой Ка-а-амень!

Глаза старых кротов следили за пришельцами и увидели наконец, что это не враги, а больные, слабые, чуть живые создания. Тогда странные кроты один за другим вышли на свет и осмелились дотронуться до чужаков.

Если друзья Триффана и не поняли первых слов, они прекрасно поняли последующие. Их вывели на поверхность, которая показалась им просто волшебной, — она была расположена выше уровня ревущих сов и двуногих. Странные кроты приветствовали гостей, дотрагивались до них, шептали слова, которые узнают все кроты, на любом языке — старом или современном: «Добро пожаловать к нам!»

Добро пожаловать! Хозяева исполнили ритуальный приветственный танец с большим достоинством, и величествен был старый лес, достигший уже возраста глубокой осени.

— А нет ли здесь целителя?

Это раздался голос Старлинг, и в нем прозвучали гнев, разочарование, нетерпение. Однако никто в зале даже не обернулся в ее сторону. Кроты продолжали что-то невнятно бормотать, неуверенно переглядываться. Отвечать они явно не собирались.

— Вы что, не видите — он умирает, а вы все говорите, говорите, и произносите заклинания, и…

— Древние господа и дамы, моя спутница, озорная юная дама, расстроена болезнью Триффана и тревожится, так что извините ее… — начал Мэйуид, пытаясь умиротворить собравшихся здесь кротов. Однако Старлинг больше терпеть не собиралась.

— Ручаюсь, что где-нибудь есть целитель. Вам только нужно прекратить церемонии и понять, что Триффан из Данктона умирает, — выпалила она, не обращая внимания на Мэйуида. — Так что если никто не хочет пойти за ним, пойду я!

С этими словами Старлинг выскочила из зала на поверхность и бросилась в какой-то ход, в западном направлении, совершенно не зная, куда он ведет. Остановилась Старлинг, лишь услышав за собой шлепанье лап: ее догнал один из самых древних кротов и задыхаясь проговорил:

— Пойтем, быстро, со мно-ой, к моей то-о-чри, по-о-оговорим с ней. Пойтем, пойтем вме-есте!

— Наконец-то попался разумный крот! — заявила Старлинг и позволила проводить себя к дочери разумного крота, если она правильно поняла старика. Старлинг очень обрадовалась, так как ей уже начало казаться, что здесь нет ни одного молодого крота.

Гостям оказали теплый прием, о них хорошо заботились, и первые несколько дней ни один из них не покидал большой удобной норы, куда их отвели. Они приходили в себя после тяжких испытаний. Триффана поместили в отдельную нору.

Он был настолько плох, что его положили в маленькую теплую нору, где за ним легче было ухаживать. Больше, казалось, сделать ничего невозможно.

Сколько прошло времени, как они покинули ходы Хита, никто из них точно не знал, но не меньше месяца, а может, и больше. Сейчас был январь, и снаружи, на поверхности, лежал снег.

Только когда кроты начали понемногу выздоравливать, они смогли кое-что узнать о системе, но не раньше, чем пришел в себя Спиндл. В Святых Норах в Аффингтоне Спиндл научился языку летописцев. Большой удачей для современного кротовьего мира было то, что Спиндл с товарищами добрался до кротов, давно живших в Вене отгороженными от мира.

Прежде чем эта система рассеялась и исчезла навсегда, Спиндл составил подробный отчет обо всем, что он увидел и узнал*. (*См. «О необыкновенном открытии, или История кротов Вена с приложением пророчеств Данбара», сочинение Спиндла из Семи Холмов.) Отряд Триффана заново открыл систему, кроты которой были потомками маленькой группы кротов, впервые добравшихся в Вен во главе с самим Данбаром много столетий назад.

Это было следствием исторического раскола и ухода Сцирпаса и Данбара из Аффингтона..

Данбар, считавший мятеж Сцирпаса началом упадка Камня в кротовьем мире и полагавший, что только Крот Камня сможет остановить этот процесс и возвратить кротам веру и покой, решил сохранить старые обычаи в системе, не развращенной, как он надеялся, кротами Слова, которые вскоре, очевидно, захватят власть в кротовьем мире. Данбар основал свою общину кротов вблизи самого сердца Вена, на холме, возвышавшемся над его центром, где червей не было совершенно. Когда Данбар впервые пришел сюда, холм показался ему не хуже любого другого места, что можно было выбрать для жилья, а может, и лучше многих: на юге к холму примыкал Вен, зато на севере лежали открытые поля.