А чем так пахнет? Это его запах? Господи… Нужно срочно выпить, пока ощущения не вернулись.

Закрыв глаза, чтобы комната меньше вращалась, Джеймс попробовал нащупать бутылку рядом с кроватью, потому что точно знал, что она там. Она всегда была там.

Но его пальцы сжали воздух. Он попробовал ещё раз.

Ничего. Пустота и ковер. Бутылки не найти.

Проклятье.

Ему срочно нужно выпить. Придется звать слугу — ему это не нравилось, но лучше так, чем трезвость.

Прошло так много времени с тех пор, как он чувствовал себя настолько паршиво. Но времени в избытке до того, как вспомнит причины, по которым вообще когда-то бросил пить.

Когда он медленно поднял руку к сонетке, — шнурку для вызова слуг, — ослепительный свет пронзил его разум, с размаху ударил в веки. Череп раскроили надвое. До этого шторы были плотно задернуты, делая спальню темной, как смоль, а теперь их раздвинул сам сатана.

Женский силуэт стоял у окна и молчал. Скрестил руки на груди. Там, где должно быть лицо, была только черная тень и ангельский ореол вокруг головы…

О да, это был сатана.

— Доброе утро, Джеймс.

Его сердце содрогнулось. Желудок заурчал. Гордость потребовала подпрыгнуть и вытолкнуть ее отсюда, но это было физически невозможно. Джеймсу оставалось только лежать и молиться о смерти, ведь смерть была лучшим исходом, когда пришла она.

Элоди.

Красивая, нежная, забавная Элоди, вырвавшая ему сердце и обвалявшая его в грязи. Она стояла у окна в его комнате, но зачем? Пришла добить его окончательно? Джеймс не был хорошим человеком, но разве он и правда это заслужил?

Он попытался взглянуть на нее хмуро, но это больше походило на косоглазие.

— Какого черта ты здесь делаешь?

Она подошла ближе. Теперь, когда солнце не лилось на нее сзади, можно было разглядеть лицо, такое красивое… И с такой печальной улыбкой.

— Вот так ты встречаешь свою невесту?

Джеймс хрипло вздохнул.

— Вернись к окну. Ты мне не невеста.

Она шагнула снова, изогнув одну бровь и игнорируя его протесты.

— Ты забираешь предложение обратно?

— Я? Ты сама меня выгнала, забыла?

Он бы поднял голову, если бы она не весила десять стоунов.

И почему Элоди пришла? Она узнала правду об Оливии? Не то чтобы это важно теперь.

Элоди замерла на миг, а потом продолжила движение по комнате.

— Ну, если не невеста, значит, я буду твоей сиделкой.

— Сиделкой⁈ Что за…

Джеймс дернулся, но тут же откинулся с глухим стоном. Ему было больно повышать голос. А она подошла достаточно близко, чтобы склонить голову над кроватью и говорить с ним. Он мог заглянуть в ее голубые глаза и увидеть в них свет.

— Я же обещала, что буду ухаживать за тобой, если ты когда-нибудь сорвешься, — улыбнулась Элоди. — Теперь я вижу, что это и правда болезнь…

— Я не болен, я с похмелья, — буркнул Джеймс. — Ничего такого, чего бы не вылечил стакан скотча.

Он снова потянулся к звонку. Будь проклята Элоди за то, что пришла сюда. Черт бы ее побрал за то, что увидела его таким. И черт бы побрал его, что не был достаточно пьян, чтобы не думать об этом.

Он вонял, как сам дьявол, состоящий целиком из бренди, скотча, виски, пота и Бог знает, чего еще. Собственно, Джеймс тоже знал, чего еще, но не хотел об этом думать, потому что его желудок всё еще был в деликатном положении.

— Нет нужды беспокоить слуг, — улыбнулась Элоди. — Это бесполезно.

Его рука замерла на шнурке.

Что она сказала?

Она позволила ему так долго тянуться к звонку, но только чтобы остановить, когда он почти достиг цели?

О, как жестоко…

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

Она выпрямилась и смиренно сложила руки на юбках. Лицо такое набожное, такое праведное, как будто она только что стала чертовой монашкой.

Что она имела в виду?

Элоди вздохнула.

— Джеймс… Тебе не принесут ни виски, ни скотча, ни чего-либо еще, потому что этого здесь нет.

Он вспомнил все известные ему ругательства, и он бы их выкрикнул, если бы не верил, что это его убьет.

— Что значит «этого здесь нет»?

Джеймс велел пополнить домашние запасы всего три ночи назад, когда устал слоняться по Лондону. И даже он не смог бы выпить всё это так быстро.

— Я приказала всё выкинуть, — сказала Элоди. — Виски, бренди, портвейн, ничего нет. Подозреваю, пара твоих лакеев хочет продать кое-что в паб у причала, но я не уверена…

— Что ты сделала? — прошипел Джеймс со всем подобием гнева, которое у него осталось. — Ты хоть понимаешь, что ты наделала?

Ему показалось, или она отшатнулась?

Возможно, шатался он сам.

Ему захотелось скулить и плакать от обиды. Ну вот, девка выбросила все его напитки. Господь всемогущий, какая же она жестокая… Уничтожила его шансы блаженно напиться и, может быть, избавить мир от своего присутствия.

И откуда в этом нежном создании столько злобы?

Ну, он надеялся, она готова к последствиям своих поступков. Ведь как только из него выйдет всё спиртное, — а ждать осталось недолго, — он превратится в еще более мерзкое существо. Он будет трястись и потеть, но сначала вывернет желудок наизнанку и разбросает по комнате всё его содержимое.

Джеймс поморщился и закрыл глаза.

Нет, она не должна это видеть.

Пусть оставит ему хотя немного гордости.

— Уйди из моего дома, — прошептал он.

Она сделала шаг назад, но решимость озарила ее лицо.

— Нет, я останусь.

Он зарычал и рванул вперед.

— Я сказал, уйди из моего дома!

Вот же черт, вот же черт, проклятье… Он упал на кровать, и его череп пульсировал в агонии, а Элоди в миг оказалась рядом, и ее прохладные руки касались его лба и щек.

— Джеймс? Ты в порядке?

— Нет, — прохрипел он. — Горшок… под кроватью… быстрее…

Он держал глаза закрытыми, чтобы облегчить боль. Но он мог слышать, как Элоди заглянула под кровать и достала оттуда фарфоровый горшок. Хоть бы пустой, пожалуйста, хоть бы пустой…

— Что дальше? — спросила она дрожащим голос.

— Дай сюда…

Джеймс сел и раскрыл глаза ровно настолько, чтобы схватить судно и увидеть, куда его стошнит. Горшок пустой, слава богу.

Его вырвало раз, вырвало два. Вкус едкой горечи заполнил рот. Казалось, что больше уже невозможно, но живот продолжал вздыматься, как будто его внутренности задумали побег.

Он уже и забыл, как это ужасно. Прошло много времени с тех пор, как кто-то наблюдал, как его тошнит.

Закончив, Джеймс вытер рот рукавом. Элоди взяла горшок, и он был слишком истощен, чтобы спорить. Его рука дрожала, когда он выпустил фарфор.

Это уже близко, скоро начнется.

— Эли, уйди, пожалуйста.

Она покачала головой.

— Я не могу тебя оставить.

Джеймс взглянул на нее, и как же ему хотелось стереть это страдальческое выражение с ее лица. Но всё же он был достаточно гадким, низким человеком, чтобы признать в глубине души, что это приятно. Пусть почувствует вину за то, что сделала с ним. Он сорвался из-за нее, только из-за нее.

Ему очень хотелось сказать ей об этом, вывалить на нее всю боль и каждое из обвинений, но стоило открыть рот, и желчь пошла горлом. Он нырнул в горшок, выхватив его как раз вовремя.

Она не может оставить его? Серьезно? Черт, что за смех. Он бы дал ей самое большее час, прежде чем она оставит его снова. Просто преисполнится отвращением и в ужасе сбежит.

Глава 29

Джеймс умирал, Элоди в этом не сомневалась. Иначе как объяснить его состояние? Она никогда не видела ничего подобного. Людей так тошнит только от какого-нибудь смертельного отравления.

Разве ему не должно было стать лучше теперь, когда он уже больше суток не пил? Ей почему-то казалось, что должно. Но нет. С каждой минутой Джеймсу как будто бы становилось всё хуже и хуже.

Он стал настолько злым, таким воинственным, что порой Элоди казалось, что не принеси она ему бутылку, и он ее ударит.