Когда я ступила на лесную тропинку, чувство острой тоски усилилось, а перед глазами встало лицо Макса. Совсем не хищное и очень грустное.

Никто меня не удерживал, а впереди не вырастали невидимые стены. Но я все равно еле волокла ноги и забыла думать о том, что кто-то может за мной наблюдать. Макс не выходил у меня из головы, и ностальгия в какой-то момент трансформировалась в чувство вины.

Пусть у меня не было детей, но это не мешало мне ощущать себя плохой матерью, бросившей своего ребенка.

— Максим — не мой ребенок, — сказала я вслух, ожидая, что звук собственного голоса меня подбодрит.

Но и это не помогло.

Вокруг не происходило ничего опасного или хотя бы настораживающего. Нежаркое утреннее солнце освещало мой путь, где-то щебетали птицы, радуясь новому дню. Все было как будто бы хорошо.

И я изо всех сил убеждала себя, что совсем скоро все закончится.

Когда я вышла к мосту через Катунь, силы совсем меня оставили. Каждый шаг давался с таким трудом, как будто я шагала в чугунных башмаках.

Я вдохнула поглубже и ступила на мост.

И тут меня накрыл такой животный ужас, какого я никогда не испытывала прежде. И хотя никаких видимых причин для паники не было, от этого становилось только страшнее. Мне хотелось одного — броситься назад, в деревню, к людям. Пусть даже к противной Марии.

Задыхаясь от духоты (какая духота, когда на улице прохладное утро?), я пошла к середине моста. Потом, твердила я себе. Только отправлю одно сообщение. И вернусь в Агарт.

Таким нехитрым способом я уговорила сама себя. Встав ровно посередине раскачивающегося моста, дрожащими руками достала телефон и открыла мессенджер.

Я должна была отправить одно сообщение. Только одно.

Сообщение улетело адресату. Я сжала телефон в ставшей влажной ладони и сделала крохотный шажок вперед по мосту.

Мир завертелся перед глазами, горло сжало спазмом, а ноги задрожали так, что я была уверена — еще чуть-чуть, и мое бесчувственное тело рухнет в стремительные воды Катуни. Упав на колени, я вцепилась в доску под собой и попыталась отдышаться.

С воздухом случилась какая-то беда. Я вдыхала его во всю мощь своих здоровых легких, но кислород словно отказывался поступать в мой организм. Ощущение было такое, будто я нырнула под воду, и теперь мне срочно нужно вынырнуть на поверхность, чтобы глотнуть воздуха.

Только я уже и так была на суше.

Мне казалось, что моей выдержки хватит в лучшем случае на минуту. А потом — я просто умру от отсутствия кислорода.

И я сдалась. Просто сдалась и поползла назад, к берегу, с которого пришла. На ноги у меня встать так и не получилось — казалось, если приму вертикальное положение, то ни за что не смогу удержать равновесие.

Как ни удивительно, передвижение в позе пятящегося рака привело мою нервную систему в относительное равновесие. Я все-таки смогла вдохнуть терпкий чистый воздух, села на колени, для надежности держась одной рукой за доску под собой, и оглянулась. До берега осталось еще с десяток ползков. Я улыбнулась смешному слову «ползки» и вспомнила про телефон.

Когда я отправляла сообщение с середины моста, то заметила в мессенджере непрочитанные послания от мамы. Пока еще работал интернет, можно было и прочитать, что пишет мама, и даже ответить ей.

Сообщения от мамы источали тревогу — я чувствовала ее беспокойство даже через экран. Несколько дней мама ограничивалась лишь несколькими строчками, спрашивая, как дела да все ли со мной в порядке.

Последнее сообщение от нее пришло сегодня ночью. В три часа. Как раз, когда я проснулась, разбуженная голосом отца.

«Лера, — писала мама, — я так боюсь за тебя, что готова все бросить и мчаться тебя спасать. К сожалению, я не знаю, где именно ты находишься. Я очень тебя прошу выйти на связь. Знаешь, раньше я не верила в материнское чутье. А теперь верю. Пожалуйста, уезжай оттуда, где ты сейчас находишься. Уезжай срочно».

Пока я читала это сообщение, мама появилась в сети и написала еще кое-что.

«Прости за то, что не защитила тебя от отца».

Это последнее сообщение, про отца, так меня потрясло, что я тупо уставилась на него, не веря, что его написала моя собственная мать. Никогда она даже не упоминала о том, что чувствует свою вину за то, что не вставала на мою сторону, когда отец проводил свои воспитательные эксперименты. И я ни разу не поднимала эту тему. Мне казалось, что это со мной какие-то проблемы, раз я так и не смогла угодить никому из родителей.

Не зная, что ответить на мамино сообщение, я продолжила свой путь к агартовскому берегу, на всякий случай продолжая сжимать телефон в ладони. Один ползок. Второй ползок. Интересно, а что это была за женщина с квакающим голосом, поджидавшая меня у моста, когда я впервые пошла в Агарт?

Я открыла поисковик и, как смогла, сформулировала запрос. Результаты поиска оказались однотипными: поисковая система предполагала, что меня интересуют кикиморы. Зеленоватая кожа, квакающий голос, спутанные волосы и неопрятный внешний вид.

Бред какой-то, решила я. Но все же открыла одну статью. Автор этого опуса писал о том, как кикиморы могут вредить и помогать людям, как сложно избавиться от их присутствия, и прочее в том же духе.

Я решила долистать текст до конца для очистки совести и больше не тратить время на чтение всякой чуши. Но когда я увидела фото в конце статьи, мое решение моментально изменилось.

На фото была изображена продавщица из агартовского магазина, в котором я случайно украла молоко.

Я вглядывалась и вглядывалась в фотографию, хотя сразу было понятно, что ошибки быть не могло. Память на лица у меня была прекрасная — один раз увидев человека, я запоминала его навсегда. У женщина на фото не было темных очков, как у продавщицы в сельском магазине. Но лучше бы очки были. Потому что глаз у женщины был всего один и располагался ровно на том месте, где у обычных людей находится переносица.

Подпись к фото была не менее впечатляющей, чем само фото. «Лихо одноглазое. Остерегайтесь подходить близко!» — гласила подпись.

Мои губы дергались, и я никак не могла повлиять на этот процесс. Нервный тик? Или того хуже — инсульт? В тридцать лет…

Подавив желание вышвырнуть телефон в реку, я перешла по ссылке, попав по синим буквам на экране раза с десятого. Автор статьи продолжал пугать читателей. Хотя если бы мне попалась эта статейка в спокойной обстановке, я бы только посмеялась, как и любой трезвомыслящий человек.

Но на шатком мосту, под которым бурлила горная река, мне было не до смеха. Я продолжала держаться за ненадежную конструкцию и усилившийся ветер качал меня, как одинокую травинку, неизвестно как выросшую на бесплодном поле.

«Лихо — воплощение зла, — читала я. — Проникает взором в самую душу… Ворует радость и счастье… Худшая напасть, которая может приключиться с человеком...».

Кажется, я научилась радоваться малому. Пока я ползла к агартовскому берегу, меня почти сделала счастливой одна-единственная малость — как хорошо, говорила себе я, что продавщица не сняла передо мной темные очки.

На берегу я распрямилась, держась за спину и охая, словно древняя старушка. Похлопала себя по карману, убеждаясь, что телефон на месте. С тоской посмотрела на противоположный берег в надежде обнаружить там кого-то, кто мог бы мне помочь.

Никого там не было. А если б и был — как бы этот кто-то догадался, что мне требуется помощь? Вряд ли кому придет в голову, что взрослая женщина так панически боится перейти мост, что готова броситься назад в сонное село, к людям, от которых не знаешь чего ожидать.

Если это вообще люди…

Я возвращалась к дому с оранжевой крышей, думая о клятве, которую с меня взял Максим. И никаких внезапно выросших стен не понадобилось — выходило, что я осталась в Агарте по собственной воле.

Мария стояла ровно на том месте, где мы с ней расстались. Что, в общем, было неудивительно — это для меня на мосту время текло мучительно медленно, а в действительности прошло полчаса или чуть больше.