Все эти усилия, однако, мало помогали ему в решении основной задачи. О разгроме в Кампано судачили часто, история обрастала все новыми слухами, но ясней не становилась. Настойчивый тетивщик то подсаживался к знакомым компаниям, вовремя ахая, недоверчиво качая головой и картинно ужасаясь страшным подробностям. То сидел у стены с сонным видом перебравшего человека, готового уронить голову на стол, но ловил каждое сказанное вокруг слово.

Пеппо узнал, что венецианские власти отправили в разоренный край вооруженный отряд для выяснения, но эмиссары вернулись в недоумении. В замке не было найдено ни одного трупа нападавших и никаких частей доспехов или оружия, что указывали бы на принадлежность владельца к иноземным армиям.

Крестьяне, вернувшиеся на пепелища деревень, в один голос клялись, что не слышали ни испанской, ни французской речи. Никто не врывался в дома и не пытался ничего отнять, злодеи лишь стремительно поджигали крыши домов и сараев и неслись дальше.

Одни уверяли, что нападавшие, облаченные в черные плащи, вообще не проронили ни слова, только прокатились по деревням огненным вихрем и умчались к замку. Другие крестились и голосили, что супостаты – вовсе не люди, а орда огненных бесов, посланных на земли графа в наказание за богопротивные дела.

Политической подоплеки в разгроме Кампано не обнаруживалось, на военную провокацию атака не походила, и венецианское правящее поднебесье вскоре потеряло интерес к незначительному графству. Вдоволь было других забот, да и никто не осаждал Сенат и Дворец дожей жалобами на учиненное злодеяние.

Церковь, поначалу оживившаяся после рассказов об «огненных бесах», тоже не нашла для себя должного резона разбираться, поскольку карать за прегрешения было уже некого.

Сейчас в разоренном графстве одни селяне собирались сниматься с места и искать в иных краях жизни поспокойнее. Другие же, более смелые или же, напротив, менее решительные, беспокоились лишь о том, согласится ли кто-то из немногочисленной родни покойного синьора унаследовать землю со столь дурной славой.

Пеппо только кривился, слыша эти россказни. Он-то отлично помнил «огненного беса», что с шуточками пытал его друга. Но все же как мало он знал о старом графе! Кто мог сказать, какие важные мелочи тетивщик упускает по неведению? Наверное, Годелот давно заметил бы что-то, чего не замечал он, однако судьба шотландца по-прежнему оставалась неизвестной…

…День Пеппо снова провел у церкви Мадонны дель’Орто и снова не дождался Годелота. Почти три недели прошло с тех пор, как они разошлись у моста. Третий раз Пеппо являлся на назначенное место, проводил там долгие часы, но друг не приходил.

Поначалу тетивщик попытался убедить себя, что Годелот просто зол на него. Но эти мысленные уговоры не помогали – Пеппо знал, что кирасир непременно пришел бы, если б мог, пусть даже только для того, чтобы поссориться и отвести душу. Значит, случилось что-то, что мешает другу явиться на встречу, и падуанец изводился тревогой.

Он измышлял десятки способов отыскать след исчезнувшего Годелота, но неизменно натыкался на одну и ту же стену: собственную слепоту, делавшую его неспособным предпринять что-нибудь самостоятельно. Единственным известным ему местом, где должны были знать о судьбе Годелота, оставалась их прежняя траттория. Но как сунешься туда? Если все действительно так серьезно, как Пеппо опасается, то с ним в лучшем случае даже не станут разговаривать, а в худшем он просто угодит в те же сети, что и пропавший друг.

Погруженный в эти невеселые мысли, он сворачивал к последнему лестничному пролету, когда ему показалось, что где-то тихо скулит щенок. Пеппо замедлил шаги, прислушался. Звук несся из закутка под лестницей. Быстро преодолев последние ступени, юноша предусмотрительно нащупал косую балку, поддерживавшую лестничный пролет, и нырнул в пахнущий сыростью и тлеющим деревом угол. Оттуда слышалось сдавленное всхлипывание.

– Алонсо?! – удивленно окликнул тетивщик. Звук оборвался, и тишина застыла, будто затаившаяся за метлою мышь. – Не бойся, это я, Риччо, – не повышая голоса, позвал Пеппо и услышал еле уловимую возню. – Что случилось? Не прячься, я же все равно слышу тебя.

Тишина снова негромко зашуршала, и из угла донесся вздох.

– Мессер Фабрицио… Не сказывайте дядюшке, где я… – невнятно-просительно пробормотал детский голос. – Я сейчас… Немножко посижу, и бегом на кухню, вот честное слово!

Но Пеппо принюхался и сдвинул брови: воздух под лестницей был полон густого стоячего страха, к которому примешивался легкий душок свежей крови. Малыш давно был знаком с нравами постояльцев и не особенно близко принимал к сердцу брань и случайные подзатыльники, считая их частью своей службы. Но сейчас он сидел в темном углу, сжавшись и глотая слезы.

– А ну-ка, пойдем со мной, – спокойно, но непререкаемо проговорил Пеппо, и маленький слуга всполошенно всхлипнул:

– Нет. Мессер Фабрицио, Христом умоляю, не надо к дядюшке!

Пеппо пригнулся и, подойдя ближе, опустился на колено.

– Да ты будто кролик, ей-богу, – мягко проговорил он, протягивая руку. – Не собираюсь я тебя к хозяину тащить, просто выбирайся отсюда. Одному в темноте страшно.

Маленький слуга притих, а потом прошептал:

– Мне на кухню надобно… Дядюшка заругает.

Но Пеппо только дважды призывно сжал протянутую ладонь:

– Пусть придет да попробует.

Алонсо еще секунду поколебался, а потом подал тетивщику влажную ладошку, прерывисто вздыхая.

Оказавшись в своей тесной комнатушке, тетивщик захлопнул дверь.

– Мне кажется, на окне есть свеча, зажги, – велел он и через минуту услышал, как мальчик высекает искру.

Слуга поставил свечу на стол и завороженно наблюдал за Пеппо, который налил в кружку воду из стоящего на самом краю стола кувшина, вынул из сумы полотняный лоскут и пододвинул кружку своему гостю:

– Я знаю, тебя сильно ударили по лицу. Промой ссадины на губах и приложи влажную ткань к переносице, скоро кровь остановится. Еще били? Честно говори, не виляй.

– Нет… – Алонсо снова перешел на испуганный шепот, и Пеппо почти кожей ощутил, как тот осеняет себя крестом.

– Ты чего обмер? – покачал он головой. – Кровь запах имеет, дурень, а ты говоришь невнятно, будто трудно губы размыкать, вот и вся хитрость.

– Чудной вы, – после короткой паузы отметил малыш, и на сей раз его голос прозвучал озадаченно, но уже без страха.

– Кто тебя ударил? – спросил Пеппо с легким нажимом, и Алонсо машинально вздрогнул:

– Ну… он, капрал Бьянко. Во хмелю он.

Под негромкий плеск воды тетивщик призадумался. Он знал капрала Бьянко, как и все прочие постояльцы траттории, и старался не попадаться на пути рослого выпивохи, отличавшегося вспыльчивостью быка и такой же силой. Оказавшись при деньгах, Бьянко надирался до беспамятства и тогда бывал по-настоящему опасен, с одинаковой бестолковой яростью круша скамьи и раздавая полновесные затрещины. Конечно, хозяин траттории никогда не сказал бы этого во всеуслышание, но чуткий Пеппо не раз улавливал мечтательное ворчание трактирщика: «Когда ж тебя, сукина сына, пристрелят-то по пьяни?»

Эти размышления прервали громкий стук в дверь и грозный оклик:

– Эй, Алонсо! Поди вниз, бездельник! Истопник видел, куда ты хоронишься! Нашел время прохлаждаться!

Ребенок сдавленно что-то пискнул, но Пеппо ровно и небрежно отозвался:

– Чего шумите, любезный? Мне ваш слуга сейчас потребен!

Дверь дрогнула под новым ударом:

– Сам управишься, чай не герцог! Отвори, черт слепой!

Пеппо поморщился, встал, поднимая прислоненный к столу арбалет, и положил оружие перед Алонсо. Сам же подошел к двери и распахнул ее, оказавшись нос к носу с багровым от жары и злости трактирщиком.

– Забирайте мальчишку, – холодно отрезал он. – Там Бьянко в питейной дебоширит, так заодно передайте ему, что его арбалет будет готов не раньше среды, понеже работа тонкая, а вы у меня подручного увели. Ну а сам быстрее не управлюсь.