Но монах коротко взмахнул рукой:

– Мы говорим не о моих сподвижниках по вере, полковник, и не вам судить брата Ачиля. Отбросьте это ерничанье и извольте объяснить, что вас привело сюда. Я нашел британца – это моя заслуга. Я не нашел Гамальяно, и это мой просчет. Чего вы хотите, Орсо?

Полковник вдруг миролюбиво покачал головой:

– Не сердитесь, Руджеро. К чему этот обвиняющий тон? Я пришел вовсе не ссориться с вами и не оспаривать ваши достижения. Право, я, скорее, должен восхищаться. – Орсо вдруг прямо взглянул на монаха и негромко вопросил: – Стало быть, здесь вы допрашиваете тех, кого вам не удается арестовать на законных основаниях? Ловко, Руджеро… ах как ловко! Я уже давно заинтересовался, что ведет вас порой к этому жалкому островку, где, кроме чаек да развалин тюрьмы, нет ничего примечательного. Вы так погружены в себя и одухотворены после этих путешествий. Я-то по наивности думал, что вы и вправду ездите сюда молиться о погибших грешниках, за что вас многие так почитают. Кто бы мог подумать, что вы устроили здесь настоящий застенок под сенью католического креста? Вы страшный человек, святой отец… Скажите, а души замученных здесь каторжан не мешают своими воплями вашим допросам?

Доминиканец долго молчал, глядя в глаза полковнику, а потом мягко ответил:

– Законные основания? Скажите, полковник, это выражение не вызывает у вас зубной боли? Я был бы рад повиноваться закону, если бы в этом несчастном мире существовал некий разумный закон. Но законы нашего времени корявы, как почерк деревенского приказчика. У меня иногда есть нужда в тихом местечке, где можно воззвать к заблудшей душе без бдительного присмотра Саби [8] и их бесполезного лопотанья.

– Вот оно что. Я всегда уважал вас, святой отец, за умение всему найти объяснение. То есть арестованный вами юный служивый настолько премерзостен, что вы бескорыстно взяли на себя труд изгнать из него дьявола. – Орсо слегка наклонился вперед и понизил голос: – И дело, конечно, вовсе не в том, что мальчишка по незнанию порядков судопроизводства уверен, что находится на настоящем суде, хотя здесь нет ни патриарха, ни Саби, ни нунция. И сведения из него можно добывать любыми способами, ведь тело несчастного парня едва ли станут искать. Вы настоящий виртуоз, святой отец. Признаю, я не гожусь вам и в ученики с моими примитивными методами.

Лицо Руджеро тронул румянец:

– Не смейте, Орсо! Пусть мои приемы и небезупречны, но я ищу не рогатую тень за печью, а спасение для единственного близкого человека, которого подарил мне Господь…

– И, клянусь, весьма мудро поступил, ибо, если бы ради каждого из своих близких вы шли на похищения, пытки и убийства, дружбу с вами было бы не отмолить никаким покаянием!

Двукарие глаза Руджеро замерцали, на лбу выступил пот, а полковник отвернулся, шагнув к столу.

– Что это, протокол допроса? Позвольте полюбопытствовать… «И если мир вас ненавидит, то знайте, Меня он прежде вас возненавидел… И если бы вы были от мира, то мир возлюбил бы свое… Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне». – Орсо вскинул брови. – Во имя всех святых, Руджеро! Неужели мальчишка читал вам наизусть Евангелие от Иоанна?

Но доминиканец уже овладел собой и усмехнулся, не размыкая губ:

– Помилуйте, полковник. Вы полагаете, я посадил бы на допросе писаря, который слушал бы, как я добиваюсь от юноши сведений о Наследии Гамальяно? Брат Лукка глух, словно колода. Он повинуется моим кивкам и усердно записывает строки из Евангелия, пока арестант с ужасом следит за удлиняющимся протоколом.

Военный положил на стол листы и воззрился на монаха. Затем трижды хлопнул в ладоши:

– Вы зря растрачиваете свои таланты, Руджеро, в вас погиб великий стратег! Так не поведаете ли мне, что любопытного узнали от юноши?

Доминиканец смиренным жестом сплел пальцы, и рукава рясы откатились назад, обнажая узкие запястья.

– Отчего вы полагаете, что я разделю с вами свой улов, друг мой?

Орсо помолчал, и учтивое выражение стекло с его лица, будто растаявший грим.

– Оттого, что вам проще поделиться со мной, чем объяснять в Патриархии назначение этого застенка и творящиеся в нем гнусности. Не нужно скептических улыбок, Руджеро, я знаю о тех… разногласиях, что были у вас в юности с церковью. Поверьте, о них не забыли. Вы же сами прекрасно знаете, какая долгая и избирательная память у отцов настоятелей. Вопрос лишь в том, что именно вспомнят они в нужный им момент. По знакомству с вами я в курсе, что церковь очень не любит, когда кто-то ворует из ее закромов и попирает ее законные права.

– Хватит, Орсо! Ваша ирония бессмысленна, я ничего не узнал от мальчишки. Да, не взводите бровь так картинно, он действительно нем как могила. Я угрожал ему, сулил свободу, истязал плетьми. Все напрасно.

– Крепкий парень… – пробормотал полковник и тут же снова нахмурился. – Так где же он теперь? Или вы успели бросить непокорного на корм крабам?

– Ну, будет вам, – проговорил Руджеро с усталой примирительностью. – Юноша в допросной. Погодите, полковник, возможно, он все же пойдет на попятный. Уже на исходе третий час.

– А что с Гамальяно? У них был предварительный сговор?

Монах покусал губы:

– Парень утверждает, что их знакомство случайно. И знаете, Орсо, я склонен ему верить.

Полковник усмехнулся, хоть в глазах его мелькнуло замешательство:

– Подобное совпадение равносильно чуду, святой отец. Впрочем, на то вы и клирик, чтоб верить в чудеса.

– Господь не бродячий фокусник, чтоб веселить чудесами толпу! – рявкнул Руджеро. – Но он не забывает явить свое могущество, когда в том есть нужда! – Помолчав, монах добавил сквозь зубы: – Однако этот мальчишка все равно знает намного больше, чем делает вид. А потому…

И в этот момент, прерывая доминиканца, из щели под потолком донесся отчаянный вопль. Орсо вслушался в него и перевел взгляд на Руджеро:

– Пойдет на попятный, вы говорили? Посмотрим.

Войдя в каземат, Орсо готов был увидеть перекошенное лицо и глаза, полные муки. Однако наткнулся на мутный от боли, но пристальный взгляд, в котором вдруг проступило удивление. Полковник неторопливо приблизился к арестанту.

Совсем юн. Лицо бледно до желтизны, но темные глаза смотрят пытливо и настороженно. Свежий рубец поперек широкой груди, спутанные волосы прилипли к сочащимся кровью полосам на по-отрочески угловатых мускулистых плечах. Он поднял голову, не отрывая от полковника пристального взгляда, и Орсо заметил прокушенную губу и узкий ручеек крови, запекшийся на квадратном подбородке. Так сдерживают крик. На обеих щеках царапины, словно от острия шпаги. Вот, значит, чья кровь запеклась на клинке мерзавца Ансельмо. Прирожденный сорвиголова и авантюрист… А вот и затея Руджеро. Обе ноги и одна рука перетянуты кожаными ремешками, глубоко вошедшими в отекшую кожу.

Снова встретившись глазами с мальчишкой, полковник спокойно произнес:

– Вам больно, Годелот?

Юноша секунду помолчал, а потом невнятно ответил, с трудом размыкая пересохшие губы:

– Нет.

– А как насчет спины?

– Переживу.

…Пришелец вовсе не походил на ангела милосердия. Суровое горбоносое лицо, надменные губы, обезображенные двумя светлыми шрамами, омуты темных глаз, осматривающих узника, будто подранка на охоте. Но шотландец все же ощутил, что появление этого человека изменит ход событий. Ожидая прихода доминиканца, Годелот готовился разыгрывать отчаяние, раскаяние и покорность, но теперь лишь неотрывно смотрел незнакомцу в глаза, силясь понять, как себя вести. А интуиция, обостренная вдруг проснувшейся надеждой, шептала, что сейчас не нужно хитрить…

…Орсо пододвинул стоящий у печи табурет, сел напротив арестанта и снял с пояса круглую флягу:

– Зря храбритесь, Мак-Рорк. Вы пережили черные часы. И важнее всего то, что худшее еще впереди. Но я пришел не запугивать вас, вы, похоже, не из пугливых.