– Черт! – В лицо повеяло гниловатым ветерком, а предусмотрительно вытянутые руки наткнулись на сырое дерево ограждения: впереди снова разверзся канал. – Черт побери… – вновь растерянно обронил Пеппо, машинально ощупывая потрескавшиеся деревянные поручни. Куда это его занесло?..

Как бы Пеппо ни бравировал своей удалью, разницу между смелостью и идиотизмом он знал назубок. А поэтому никогда бы не рискнул всерьез отдалиться от траттории в предвечерний час. Словоохотливый хозяин подробно описал ему нехитрый путь до мастерской, и Пеппо нашел ее почти без усилий. Значит, траттория все равно где-то неподалеку Ему много раз случалось заблудиться в незнакомом месте, но он всегда находил ориентир. Главное, не суетиться.

Пеппо глубоко вздохнул, стряхивая липкие пальцы замешательства. Затем решил попробовать пойти назад.

Некоторое время тетивщик бродил по сети переулков – он понимал, что кружит на месте и из-за этого все больше запутывается. Ничего, ничего, когда-нибудь ударит колокол, и по звуку Пеппо сможет определить направление, благо хорошо помнит расположение церкви.

Стемнело, и от лагуны повеяло соленым бризом. Там и сям послышались голоса перекликающихся фонарщиков, а грохот ставен и скрип засовов возвестили о наступлении времени суток, когда добропорядочным людям на улице делать нечего.

– Вот незадача… – бормотал Пеппо, прислушиваясь к фонарщикам и пытаясь сообразить, сумеет ли найти их и спросить дорогу, не заплутав окончательно.

И вдруг он почувствовал взгляд. Аккурат промеж лопаток в спину смотрели чьи-то внимательные недобрые глаза. Пеппо подобрался, не сбиваясь с шага. Идет следом? А вот еще один. Мазок пристального взгляда обжег щеку. Не останавливаться.

Пеппо на недолгом своем веку успел досыта хлебнуть уличных драк и точно знал круг своих вероятных врагов. Либо забулдыги, рассчитывающие вытряхнуть несколько монет из кармана подмастерья, либо агрессивное отребье, стремящееся самоутвердиться за счет более слабого противника и считающее его беззащитным калекой. Чьи же шаги разносятся в темени за его спиной? И словно в ответ, сзади раздался окрик:

– Эй, парень! Погодь, не спеши!

Да, это по его душу… В Тревизо Пеппо без раздумий бросился бы бежать. Но там ему знаком был каждый булыжник в мостовых. В Венеции же бегство равносильно самоубийству. Значит, нужно оценить противника и лишь тогда принимать решение.

Тетивщик замедлил поступь, неспешно обернулся и сделал несколько шагов назад – спина коснулась стены. Защитить тыл. Так, а теперь внимание…

Пеппо насторожился, напрягая слух и чутье, выискивая, выбирая, вылущивая из уличных звуков и запахов те, что спешно рисовали ему портреты его незримых врагов.

Итак, двое. Тот, что идет навстречу, худощав и подвижен, ибо хорошо слышно, как он ставит на всю стопу ноги в грубых сапогах, а чуть шаркающий шаг все равно легок. Вместе с ним приближается потрескивание огня – у него в руке факел.

Второй, надвигающийся слева, одышлив, правая нога ступает громче – он тучен и прихрамывает.

А вот странность. Оба издают легкий пыльный душок казармы, перебиваемый неприятными нотками потного домотканого холста. Этот затхлый запах не похож на крепкий дух ношеного солдатского колета. Он больше напоминает складские тюки, как если бы этот колет повалялся в лавке старьевщика. Нет и едкого аромата оружейной смазки, и бряцанья ножен о сапоги не слышно.

Эти двое – не военные, строевой шаг ни с чем не спутаешь. И все же они в армейском сукне. Ряженые? Пеппо против воли почувствовал, как в нем зашевелился азарт. Это не обычные ночные головорезы, подстерегающие запоздалого прохожего. Тут что-то другое. А значит, следует прежде выяснить, что им нужно от него, и уж тут Пеппо знал, как себя повести.

…Долговязый субъект в поношенном колете неторопливо подошел к прижавшемуся к стене подростку и поднял факел.

Красноватое колеблющееся пятно выхватило из темноты юное лицо: в неподвижных глазах плескался животный ужас, губы подрагивали. Факел качнулся ближе, и паренек плотнее вжался в стену, словно пытаясь слиться с ней.

– Господа, – пролепетал он, – что вам от меня?.. Я же того… я ничего.

Долговязый снисходительно усмехнулся:

– Ну, чего обмер? Не трусь, никто тебя, убогого, не увечит. Слушай, малец. Тебе велено кой-куда явиться. Вещичку ты прибрал, что не про твою честь. Отдай, извинись – да и баста. Глядишь, еще и монетка перепадет.

От говорившего исходили душные волны угрозы. Похоже, перепадет ему и вправду крепко. Только навряд ли монетка.

– Господь с вами, служивые! – Мальчишка чуть не плакал. – Откуда у меня, грешного, чужое добро? У меня и своего-то негусто.

Тучный гулко хохотнул:

– Ишь, скромник! А у графа Кампано кто поживился? Или дружок твой тоже на руку нечист? А ну как обыщем? Оба на виселице качаться будете, пащенята.

Снова Кампано. Ну что ж… Долговязый стоит прямо напротив, он выше Пеппо примерно на полголовы, дыхание слышно отлично.

Подросток вдруг рвано вдохнул и зашелся неистовым хриплым кашлем. Долговязый отшатнулся:

– Э, ты чего, хворый, что ль?

А мальчишка надсадно кашлял, с жутковатым звуком втягивая воздух, сгибался вдвое и вжимал обе ладони в грудь, будто удерживая на месте готовые разорваться легкие. Военные меж тем сделали еще по шагу назад и с растущим отвращением наблюдали за этой тягостной сценой. Наконец паренек медленно выпрямился, одной рукой все так же сжимая грудь, а второй неловко отирая губы. На щеке остался смазанный кровавый след.

– Едрить твою, чахоточный! – сплюнул тучный, но его спутник лишь нахмурился:

– Оклемался? Вот и добро! Ты, парень, не дури. – Голос долговязого вдруг утратил напускное добродушие. – Не в трактире ложку в карман сунул. За этакие фортеля и покрупней птицы на вертел попадали. Топай меж нас, да попробуй только чего выкинуть… – Он сделал паузу и сухо отрубил: – Имей вежество, дурная кровь. Самому, видать, недолго на белом свете осталось, так хоть о друге порадей. Он уж и так увяз, твоими-то молитвами. А не отдашь краденое своей волей – не беда, что глазами убог. Когда дружка на плаху поднимут – и без глаз все разберешь.

Паренек, все еще тяжело дыша, закусил губы и всхлипнул:

– Да что ж это, Пресвятая Дева! Какой дружок? Какая плаха, господи?! Добрые судари… – Голос подростка надломился, в нем зазвучала надежда. – Вот, возьмите. У меня всего-то несколько монет, но отужинать вам хватит. Возьмите.

Бормоча бессвязные обрывки фраз, паренек полез за отворот весты – видимо, там он прятал кошель. Долговязый успел лишь заметить, как в полных слез глазах блеснула стальная искра, когда шарящая под вестой рука вдруг молниеносно рванулась наружу. Шесть прочных вощеных шнуров со свистом вспороли воздух, и тучный взревел, когда толстые струны полоснули поперек лица. Мальчишка снова замахнулся, и шестихвостая плеть описала широкий полукруг. Более проворный долговязый метнулся вперед, перехватил странное оружие и с силой рванул парня на себя. А тот, по инерции врезавшись в противника, откинул голову назад и с силой ударил лбом точно по носу долговязого. Солдат повалился наземь, ослепленный адской болью. Но разъяренный толстяк схватил мальчишку за волосы, занес тяжелый кулак – а паренек вдруг резко хлестнул нападающего ладонью по щеке, и тучный взвыл, выпуская добычу и хватаясь за лицо. Меж пальцев брызнули ручейки крови, казавшиеся в темноте черными. Мальчишка же отшвырнул ногой упавший наземь факел и вихрем ринулся наутек.

…Сердце колотилось в горле, пот лил по лицу, а нутро скручивал узлом ледяной страх. Ноги едва касались земли, и Пеппо знал, что этот бег в никуда вот-вот прервется. Это уже не раз случалось и обычно бывало чертовски больно…

Секунда, еще одна, еще – и башмак запнулся за камень, выступающий из выщербленной кладки. Мостовая на миг ушла из-под ног, чтоб затем наотмашь впечататься в ребра и плечо, а что-то издевательски-твердое огрело поперек спины.

Пеппо выбранился сквозь зубы, вскочил, хотя дыхание заходилось от боли, – и тут же наткнулся на витой фонарный столб. Все, довольно. Эти салки не для него. Рука стремительно пошарила во тьме и уперлась в стену. Он помчался вдоль нее, ведя пальцами по изрытой сыростью кладке, а где-то рядом плескалась вода. Угол. Пеппо прижался к шершавым камням, перевел дыхание, прислушался. Где-то неподалеку грохотали сапоги. Одна пара? Нет, две. Значит, оба его преследователя на ногах.