Оставались считаные несколько подшивок. Шотландец подобрал очередную, осторожно перевернул, взялся за края, чтоб свести листы в стопу… и вдруг замер, словно прямо меж лопаток вонзился клинок. Забыв об осторожности, он начал медленно перелистывать документы назад. Быть может, показалось? Мало ли что привидится от разбитой головы.

Нет, ему не показалось. Со слегка измятого листа на него смотрело мастерски нарисованное пером лицо Пеппо. Оно было изображено немногими линиями, но поразительно похоже на оригинал. Те же упрямый подбородок, высокие скулы, прямые брови, шрам на щеке.

Только одна деталь была совсем непохожа. У портрета были чужие глаза. Живые, огненные, невероятно красивые, они вполне зряче, задумчиво и тревожно смотрели с листа, и даже разрез их был слегка другим. Но это все равно был Пеппо. А самое непонятное – эти глаза отчего-то казались знакомыми шотландцу. Будто он уже где-то видел их, более того, видел не раз…

Вздор, этого не может быть. Он просто взволнован, вот и видит повсюду загадки и нелепости. К черту глаза. Важнее другое. Такой похожий портрет мог нарисовать только тот, кто видел Пеппо и хорошо рассмотрел его.

Годелот ощутил, как что-то мелко забилось и зацарапалось внутри. Портрет вшит всего лишь на прошлой неделе. Не означает ли это, часом, что за падуанцем уже давно следят, а он об этом и не подозревает? И откуда этот портрет здесь?

Юноша медленно закрыл подшивку, оглядывая комнату, словно впервые в ней оказался. Неужели даже доктор Бениньо замешан в этой странной истории? Что же, никому, совсем никому нельзя доверять? Даже этому удивительному человеку?

И, будто в ответ, из-за двери послышалась четкая поступь возвращавшегося доктора. Этот звук мигом вернул шотландца в настоящий момент, напомнив, что он стоит посреди ковра на коленях среди оставшихся бумаг, все еще разбросанных. Вскочив с пола и невольно покрываясь холодной испариной, Годелот спешно собрал документы, уложил на стол и метнулся обратно к шкафу.

Вошедший Бениньо был мрачен. Он закрыл дверь и остановился, потирая лоб. Потом поднял на Годелота глаза.

– Вы, я догадываюсь, порядком затосковали. Прошу меня извинить, – спокойно произнес он. Подойдя к подростку, он снова взялся за корзину с бинтами, а потом вдруг слегка нахмурился и коснулся шеи шотландца. – Вам больно, Годелот? Вы в поту, но жара у вас нет.

– Я неловко задел раненым боком какой-то край, было и правда очень больно, – тут же нашелся тот.

– Ммм… – неопределенно протянул врач, накладывая повязку. – Будьте осторожнее. Я заметил, вы ходили вдоль шкафов. Знаете, полагаю, довольно развлекать вас приключениями всяких головорезов прошлых веков. Возьмите книгу посерьезней. Не желаете ли что-нибудь по истории, астрономии или, – врач слегка усмехнулся, – медицине?

– Астро… – Годелот запнулся и залился багровой краской. – Простите, доктор, это про звезды?

Бениньо одобрительно кивнул:

– Астрономия – наука о движении небесных тел. Она весьма занимательна, хотя, признаться, не особо поощряется святой Церковью. Вы знаете латынь?

Юноша не сдержал улыбки:

– Господин доктор, я и итальянский знаю так, как меня обучили родители, а они были люди простые.

Врач скупо улыбнулся в ответ:

– Это естественно, Годелот. Но книги это исправят. Знаете, я могу предложить вам один прелюбопытный труд, он именуется «О гипотезах небесных движений» [24]. Сей труд написан по-латыни и все еще не издан, но я удостоился чести иметь общих с автором знакомых, поэтому мне на время перепал оригинал, и я взял на себя смелость перевести его на итальянский. Полагаю, вам многое будет непонятно, но поверьте, книга эта – настоящий факел во тьме привычных нам заблуждений. – Порывшись где-то на необъятных полках, врач протянул Годелоту тонкую и порядком затрепанную рукопись. – Вот, попробуйте почитать. И запомните: если вас что-то напугает – не поддавайтесь, познание подчас дается непросто. А если что-то окажется совсем непонятно, я, пожалуй, найду время растолковать вам сложные места.

Шотландец нерешительно взял рукопись, словно ему вручали змею, уверяя, что она не ядовита.

– Чем может напугать книга? – спросил он, с досадой слыша, что голос его слегка дрогнул. А Бениньо усмехнулся:

– Узнать, что вы всю жизнь ошибались в самых простых вещах, – это испытание, Годелот. И это не стыдно. Намного позорнее упрямо цепляться за вколоченный предками замшелый вздор. Ступайте.

…Спускаясь по лестнице, подросток с опаской рассматривал обложку рукописи, надписанную четким докторским почерком. Познание. Будто мало ему своих тайн и прочих неурядиц. Но шотландец уже совершенно точно знал: этой ночью он едва ли будет спать.

Капля воска упала на уголок листа. Отец Руджеро досадливо поморщился и поправил покосившуюся свечу. Он спешил сегодня в герцогский особняк в надежде увидеть Лазарию, но с самого утра все пошло не так. Брат Ачиль уже две недели хворал, и масса канцелярской работы, бывшей в его ведении, свалилась на отца Руджеро. Доминиканец сильно задержался, но, примчавшись в дом Фонци, узнал, что герцогиня перенесла приступ и лишь недавно заснула.

Однако в особняке отец Руджеро был своим человеком, и мажордом незамедлительно пригласил его остаться к ужину. Доминиканец, которому было порядком лень вновь тащиться в лодке через весь город, охотно согласился и уже час наслаждался в библиотеке тишиной, любимым креслом у низкого столика и томом стихов Петрарки.

Раздался звук открывшейся двери, пламя свечей дрогнуло от сквозняка, а из темноты донеслось:

– Доктор Бениньо?

Доминиканец не удержался и закатил глаза, но отозвался вполне любезно:

– Нет, полковник, это всего лишь я, а господин доктор, я слышал, снова при ее сиятельстве.

Из ущелья меж монументальных книжных шкафов выступила статная фигура Орсо, плохо различимая в полутьме, только позумент тускло блеснул на темно-лиловом камзоле.

– Святой отец, – вкрадчиво отметил он. – Как я рад вас видеть!

– Совершенно взаимно, дорогой мой, – с изысканной каплей яда ответил доминиканец. Эти двое хорошо понимали друг друга… – Присаживайтесь, скоротаем время до ужина.

Руджеро подождал, пока полковник опустится в кресло напротив, и слегка наклонил голову:

– Как поживает ваш протеже, которого вы так виртуозно выхватили у меня из-под носа?

Орсо усмехнулся:

– Если бы вы, дорогой отец, знали, сколько с этим мальчуганом хлопот, вы были бы мне благодарны. Надо отдать должное, парень с головой. Но, по его убеждению, голова эта приспособлена к его плечам, главным образом чтоб совать ее в каждую попавшуюся на пути печь. За месяц службы он нажил не менее пяти новых шрамов.

Доминиканец ухмыльнулся:

– Всемилостивый Господь, не отеческую ли гордость я слышу в вашем тоне?

Орсо покачал головой:

– Вы все шутите, Руджеро, а меж тем я уже месяц вьюсь ужом, но своими методами добился от Мак-Рорка не больше, чем вы своими. Я готов зауважать этих малолетних паскудников. Они нешуточно преданы друг другу. Хотя у них и без меня хватает невзгод. – Полковник помолчал, глядя в глаза монаха, из-за разницы в цвете гротескно выделяющиеся в отблесках шандала. – Я узнал условленное место встречи, и Мак-Рорк исправно туда является. Только вот загвоздка: Гамальяно не пришел ни разу. Он неизменно ухитряется не показываться на глаза моим людям. А вчера произошла пренеприятная вещь. На Мак-Рорка напал какой-то уличный забулдыга, расшиб парню голову и полоснул его ножом.

Руджеро приподнял брови:

– Прискорбно. Но неужели ваш соглядатай не шел следом?

Полковник подался вперед:

– Именно! Он шел следом. Попытался вмешаться и был убит единственным ножевым ударом. Недурно для пропойцы. Право, я теряюсь в догадках: кому это перешел дорогу мой новобранец? У вас есть соображения, отец Руджеро?

Но монах тут же оставил взятый ранее ироничный тон и поморщился: