– Так ты, паскуда, их язык учил… – ещё один листок, ещё один, ещё – все, как один, были изрисованы столбцами родных и чужих букв. Фратейской грамоты Лоренц не знал, но отчего-то в его сердце теплилась уверенность, что это именно их азбука. Раскопав бумаги, он коснулся пальцами чего-то холодного, твёрдого и тяжёлого.

Это была книга. Сдув с неё пыль и копоть, Лоренц осторожно открыл первую страницу. Она была исписана другой, уверенной рукой. Рядом с чернильными чужими и незнакомыми буквами были подписи углём на флоосском наречии.

– Миросотворение… – пробормотал он, водя пальцами по хрупким старым страницам. Могу ли я этого касаться? Могу ли впускать неверное знание в свою душу?.. подскажи мне, пожалуйста, подскажи!.. юноша поднял растерянный взгляд, и уткнулся глазами в знакомую бутыль в самом дальнем уголке комода. Колба была полна тёмной жидкости, на дне её виднелся порошок. Лоренц протянул руку – стекло было чуть тёплым, словно вокруг не было холодного зимнего воздуха. Откупорил, понюхал, и закашлял от непривычного горького тошнотворного запаха.

Он заткнул колбу тряпьём и огляделся. На полу около матраса лежала такая же, но пустая; на стенках её виднелись ещё капли, словно опустошили её совсем недавно. Запах от открытой всего на мгновенье бутыли уже вовсю витал в воздухе. Скривившись от неприятного осадка горечи на языке, Лоренц сунул колбу под покрывало – быть может, хоть так вонь перестанет идти в комнату?.. нащупав под матрасом какую-то горку, он бережно положил чужую книгу на пол и принялся раскапывать кучу тряпья. Под набитой соломой подстилкой были свёрнутая тёмная ткань. Развернув её, Лоренц с изумлением узнал рубаху, штаны и что-то вроде капюшона со свешивающейся от него тряпкой. Закрыть лицо?.. он силился вспомнить человека, что говорил с полукровкой; Жан это был или нет? Но воспоминания затмились последним днём, и ничего, кроме светлой косы и белых слепых глаз, вспомнить он уже не мог. Тот слепец обронил пустую колбу; и у мёртвого фратейца она тоже была при себе. Почему они уносили их с собой? Почему сейчас в доме есть и пустая, и полная? А запах, запах такой, будто она отравит половину деревни, ежели останется открытой на дороге! Мысли перескакивали с одного на другое, пытаясь хоть как-то сложить цельную картину из разрозненных лоскутов. Впереди ещё три дня, пытался успокоить себя Лоренц; хотя, с другой стороны, разве ж он не выполнил своего долга и не нашёл уже убийцу Олафа? Его тело и так передадут в Мерфос, и не идёт больше срока. Он в изнеможении закрыл лицо ладонями. Я же просто поехал с отрядом в лагерь. Я просто должен был повести своё войско в бой, получить первый шрам, вернуться назад и вновь повидаться с семьёй. Ресницы его намокли. Мне всего лишь семнадцать лет. За последние три дня я пережил столько бед и горечи, сколько не сосчитать за всё отрочество. Делал бы всё это отец, если б нога его была здорова, и он поехал бы сюда сам? Покидал ли он вовсе жену так надолго, пока она ждала первенца?..

– За что, Всесветный, за что мне это? – прошептал он, вытерев щёки. – Неужели моя несправедливость к Эберту заслуживает такого наказания? Или я и вовсе жил не свою жизнь, и должен отдать ему всё своё прошлое, чтоб ты перестал на меня гневаться? Я не верил, не верил, что ты решаешь всё сам; и посмотри, к чему это привело?..

Взгляд снова упал на книгу, лежащую на полке. Всхлипнув последний раз, Лоренц тряхнул головой и снова коснулся страниц. Какой-то заботливый человек перевёл каждое написанное слово. Осторожно, чуть побаиваясь, юноша прочитал первые строки; его не поразило громом, он не упал без чувств и не лишился зрения. Недоверчиво перелистнув страницу, он уткнулся в такой знакомый уже символ звезды на горе.

– Что ты, – пробормотал он, проведя пальцами по лучам, – что ты такое?.. – взгляд скользнул на изрисованные страницы. «Как от встречи мужчины и женщины рождается ребёнок», – было написано углём над незнакомыми буквами, – «так и земля, встретившись с небом, родила всё сущее». Миросотворение… Лоренц отдёрнул пальцы от страниц. Читать еретические слова было омерзительно и страшно. Если и так Всесветный наказывает его за грехи и неверность, то что же будет теперь! Чёрная душа твоя, сказал Жан. Небеса не дадут родиться вновь. Небеса… небом клянусь… вздрогнув, Лоренц крепко зажмурился и открыл наугад страницу из середины.

– Лишённые жизни по своей воле не возвращаются в землю, – пробормотал он, водя пальцем по угольным мелким буквам, – а душа их не возносится к перерождению. Лишь служба во имя новой жизни может освободить его душу; калечить же тело ради сна, а не рождения, наказуемо вечным упокоением меж небом и землёй… что это за бред, – Лоренц нахмурился и, закрыв глаза, перевернул страницу.

– Сперва создано было женское тело, – шёпотом прочёл он, – и лишь после мужское; душа сперва вселилась в мужчину, и лишь после в женщину. Нет ничего ценнее женского начала, её первородной силы, что направляется мужским разумом. – Он перевернул сразу десяток страниц. – Чужие жертвы священны, не оскверняй их, хоть даже то враг твой. – Ещё десять страниц. – Как облака переходят с места на другое, так и душа перейдёт в иное тело после смерти.

Лоренц захлопнул книгу. Губы его дрожали. Жан говорил о перерождении. О небесах, что не примут неверных. «Он же ребёнок, как можно было б»… повесили через каждую версту. Пришли такие же, как ты. Сожгли всё. Убили всех.

Направь меня, прошу.

Медленно и глубоко вдыхая затхлый воздух, чтоб вновь не дать волю слезам, юноша потянулся положить книгу обратно на полку, но из её страниц выпал измятый листок. С недоверием и страхом он поднял его к глазам. На нём были те же мелкие угольные буквы, что и в книге.

– Зажги пламя, – прочёл он, – там, где он встречается с нею, и мы придём. Он встречается с нею...

Лоренц задумчиво оглядел пыльный сарайчик и вновь потянулся за чужой книгой. Вдали у управы горько завыла собака.

– А ну давай, пошевеливайся! Хозяин где?

– Благородие не велел же в тот раз грузить, пока не придёт да не…

– Мы к Благородию или к тебе, ась? Видал вот это? Кажись, кое-кто повыше благородий твоих будет, а? Шевелись, сказал!

Лоренц сонно заморгал. Он читал чужую книгу до самых петухов, и с их криком наконец провалился в дремоту. Сновидений не было – только чернота, чьи-то тихие шепчущие голоса и холод вокруг. С удивлением он обнаружил покрывало, которым накрылся во сне от холодного ветра с выбитой двери.

– Кому оплату, тебе или хозяину?

– Я-т откель знаю? Я тут, что ли, решаю чего? Ты лошадей-то своих не впрягай, пока мы деньгу не получим!

Он потёр лицо и, опираясь на локти, осторожно поднялся на ноги. Книгу он сунул в комод и снова припорошил её смятой бумагой. Ещё не хватало, чтоб его увидели за этим занятием!.. сбросил покрывало вновь на кровать и осторожно прошёл к выходу. Сейчас, при свете дня, сарай не казался таким брошенным. На стенах висели полотенца, на полу хоть и раскиданы вещи, но довольно чисто, на столе стоял букет сухих ароматных цветов.

– О, пришёл наконец, гляньте на него!

– Чего тут устроили средь бела дня? – раздался наконец сердитый голос Юса. – Я вам что, носильщик? Где приказ? Кто платит?

Выйдя на улицу, Лоренц поёжился от промозглого зимнего ветра. Под ногами снова была белая снежная крупа, грозящая растаять к вечеру. Во дворе было неожиданно много народу: толпились солдаты, недовольно ржали кобылы, Юс сновал то туда, то сюда, командовал своими помощниками. В центре двора стояли две телеги, на которых росли кучи туго набитых мешков.

– Ваше Сиятельство, вы что ж, всю ночь там провели? – Юс недовольно обернулся к нему, услышав шаги. – Мар-то где? Он у нас за троих носил!

– Мар?.. а, да, – Лоренц слабо махнул рукой. – Ничего он вам больше не будет носить. Даже если отпустим, вряд ли сможет… уж было за что, поверьте. Что здесь происходит? Откуда прибыли?

– Ваше Сиятельство? – недоверчиво спросил молодой легионер, распрягающий лошадь. – Вы, никак, не узнаёте меня? Долго же вы здесь уже, – он широко улыбнулся и кивнул на повязку на плече.