Олаф устало вздохнул.

– Видимо, два года назад недостаточно глубоко их в степь загнали. Что послужило поводом на этот раз?

– Продажа порченого зерна, – тихо отозвался Лоренц. – Они отправили его в дома присмотра – знаете, наверное, что такое? Дворы, где растят детей-сирот. Многие отравились, часть воспитанников умерла. Вот только беда в том, что наши люди занемогли от того точно так же. Они не знали, что с хлебом что-то не так, пока не начали болеть сами.

– Их можно понять, – мягко заметил оруженосец, – дети для них священны. Как бы отреагировал Флоссфурт, если бы служащие в храмах погибли от заморской провизии?

Лоренц покачал головой.

– Мы тоже пострадали. Но почему-то не пошли сечь крестьян, которые не уследили за своими полями. Вернее, пошли, – он вздохнул, – но увидали в их домах те же беды. В этом не было злого умысла, человеческого, по крайней мере, – он коснулся пальцами переносицы. – Теперь на границе стоят воины Фратании. А в окрестных городках и деревнях начали находить убитых и искалеченных. Они ли, или кто воспользовался суматохой, чтоб свести старые счёты – кто знает.

– И князь Фернетт решил дать им бой на наших землях, наскоро собрав людей с окраин, – не вопросительно, а как-то расстроенно и уверенно закончил Олаф. – И что вы чувствуете? Кроме опасений за управу, разумеется?

Лоренц, помедлив, отвёл глаза. Признаваться в трусости не хотелось. Вепрь – животное могучее и храброе. Будет ли он иметь право дальше ехать под своими знамёнами, если признает, что пальцы его дрожат со вчерашней ночи?

– Это должно было когда-то случиться, – наконец выдавил он, – но мне жаль, что первым военным опытом станет масштабное столкновение, а не шайка смуглокожих лазутчиков.

Отряд уже давно пересёк ворота, и теперь шёл по желтоватым осенним мокрым степям. Стены города остались позади, хоть шум улиц всё ещё был слышен. За всадниками шли пехотинцы, после них – обозы с едой. На одной из телег сидел молодой юноша в светлых шёлковых одеждах – служащий церкви Всесветного, заменяющий им полевого лекаря.

– Думаю, ваш батюшка, Его Сиятельство Филипп Альмонт, не зря отдал вам письмо для фельдмаршала, – улыбнулся оруженосец, – вас не бросят на передовую без подготовки. Перво-наперво вам должны будут преподать всё то, чему не смогли обучить дворовые оружейники. Поверьте, парады отличаются от боя так же сильно, как и сказки, что читают ваши сёстры, от настоящей дворцовой жизни.

– Но почему меня не обучали вы сами? Почему не приставили преподавателя с опытом? – Лоренц был раздосадован. – Неужели батюшка думал, что судьба обойдёт меня стороной?

Слуга покачал головой.

– Думается мне, он надеялся отправиться вместе с вами. Но, когда вы вошли в возраст, в услугах наших войск легион не нуждался. А теперь… теперь Его Сиятельство вряд ли сможет кататься верхом, уж простите мне мою прямоту.

Мне ценна твоя прямота, хотел было ответить Лоренц. Ценна, и потому я так недоволен, если ты пытаешься юлить и выбирать выражения. Он и сам понимал, что перебитые кости у батюшки вряд ли срастутся безболезненно. Но он, увы, перед отцом заискивал так же, как Олаф – перед ним самим. И бесполезная, но такая сладкая надежда стала одним из тех обещаний, которые он вряд ли исполнит.

Стен больше не было видно, да и городской шум уже не слышался. Вокруг были бескрайние равнины с пожухлой травой, по одну сторону дороги мальчишки пасли коз. Увидав солдат, они бросили свои палки и встали у края, восторженно глазея на процессию и размахивая руками. Олаф подал знак горнисту; тот звонко затрубил, и мальчишки радостно завопили и захлопали в ладоши.

– Святая простота… – пробормотал Лоренц, покосившись на детей. – Провожали бы они нас так же радостно, если б среди отряда позади были их отцы или старшие братья?

– В вас верят, – просто ответил оруженосец, – и вашу семью любят. Ведь, в конце концов, ради чего ещё мы сейчас едем, если не ради вот этих мальчишек, и их коз, и спокойствия в степи? Во имя чего идёт борьба, кроме мирной жизни простых людей?

– Ещё бы это кто-то, кроме нас, знал, – усмехнулся тот. Деревенские часто ругали власть, в кабаках постоянно были слышны пьяные разговоры, что вот я-то на вилы поднял бы сиятельного сынка, а я-то, да с его дочками бы… и очень редкие из мужиков понимали, что, пока они сидят в своих полях и мельницах, сиятельство вместе с сынком точат мечи и чистят лошадей в дорогу, а дочери сдают будущее приданое, чтобы купить броню для солдат. – Таково наше призвание. Ради мальчишек и степей… уж точно не во имя прекрасных дам, как в этих глупых книжках.

Лоренц вспомнил, как несколько лет назад он стащил сказки Джоанны, своей средней сестрёнки, чтобы узнать, чем девочкам вообще забивают голову. Истории были похожи одна на другую – герой в сияющих доспехах, поднявшийся из грязи своей отвагой и доблестью, получал благословение княжеских дочерей и шёл в бой – с людьми, со зверями и чудовищами, и всегда возвращался невредим. В конце непременно была свадьба и счастливая жизнь, а умирали они в один день. Может, потому сёстры и были такими спокойными сегодня на проводах: думали, что доблестный воин в лице Лоренца, как и герои их сказок, покарает врагов одним взмахом меча, одержит сокрушительную победу и вернётся домой без единой царапины. А смог бы он сам пойти не по призыву фельдмаршала, а во имя той самой прекрасной дамы? Ему вспомнилась Аннет, плачущая у открытого окна в одной сорочке, растрёпанная и обнимающая себя руками. Прознала ведь, что он уезжает… они так давно уже не виделись – с самой свадьбы, кажется. «Я не дам тебе совершить ту же ошибку»… я и не совершу. Теперь уже – нет. Понятие чести внушили ему ещё в младенчестве, и измен жене Лоренц не мог допустить даже в мыслях. Катарина была достойной девушкой, благородной, юной и миловидной. Но на её беду – с теми же русыми косами и веснушками на бледных щеках. Глядя в её глаза, он видел не супругу-дворянку, а оставленную в чужом дворе дочь кузнеца. Не одна, если будет милость Всесветного… он по привычке коснулся рукой сначала переносицы, а потом губ. Как бы ему хотелось, чтобы всё было хорошо. Чтобы он вернулся домой – невредимым, как в этих глупых сказках, жена была здорова, а в колыбели лежал новорожденный наследник управы. Чтобы больше не было никаких сомнений, никаких распрей, никакой борьбы за место.

– Если ехать без остановок, то мы должны быть на месте уже завтра днём, – рассеянно сказал Лоренц, безучастно глядя куда-то вперёд. – Но сегодня впереди будет деревушка, где можно будет встать на привал.

Олаф покачал головой.

– Лошади, верно, и смогут столько идти, а люди? Всё же лучше будет передохнуть. Нам нужно быть в хорошем расположении духа и добром здравии.

– …возможно, – отозвался юноша. – Пусть будет так. Доберёмся к вечеру до Кальгинки, а после продолжим путь поутру. Без нас всё равно ничего не начнут, – он горько усмехнулся. – Передайте это командирам.

Слуга кивнул и, развернувшись, отъехал назад, чтобы переговорить с пятидесятниками. Чем дальше они отъезжали от родного городка, тем тревожней становилось на душе Лоренца. В его голове некстати всплыл день, когда отца привезли с той самой последней охоты. Кто же знал, что последнее ранение ему нанесёт не лихая фратейская сабля, а лошадь, которую он воспитывал с её рождения?.. а для него самого что волею Всесветного уготовано – вернуться домой или пасть в бою?.. Олаф вернулся на своё место; Лоренц вздохнул.

– Если я могу вас успокоить чем-то… – начал было оруженосец. Юноша задумался.

– Нет. Пока нет. Я не хочу слышать ничего о том, что нас ждёт через два дня. Пусть это будут только мои впечатления, а не ваши воспоминания в моей голове, – он усмехнулся. – Я могу говорить с вами открыто?

– Разумеется, господин.

– Как думаете, каков шанс, что, если я не вернусь с этого похода, моя названная матушка действительно попытается продвинуть своего сына выше девочек?

Олаф покачал головой.

– Шанс на это всегда есть, и вы это прекрасно знаете. Его Сиятельство оказал вам медвежью услугу, женившись на матери своего бастарда. Но, признаюсь, Эберт кажется мне скромным и неамбициозным молодым человеком. Вряд ли он годен к управлению.