Сон не наступал. Из головы не выходили слова церковника. Не разыгрывайте благородство… почему сразу книги?.. глупо, как же глупо отправлять во главе человека, ни разу не решавшего ничего в собственном доме! Только полный дурак может ждать от него мудрых и взвешенных поступков. Даже малолетний монах над ним посмеялся...

– Тоже не спится, а?

На скамейке у колодца сидел тот самый бунтарь. Лоренц поднял на него взгляд и вздохнул. Нужно было собраться, чтоб не ударить перед ним в грязь лицом. Всего через полтора дня он перестанет быть его проблемой, сказал Олаф.

– Знаю, о чём думаете. Я не раскаиваюсь. А вам надобно привыкать.

– Это не то, к чему я бы хотел привыкнуть, – вырвалось у Лоренца. Вояка усмехнулся как-то по-доброму.

– Не думайте, что увидите в лагере много чести. Я герб не сниму. И вас не оскорблю. Но за двором другие правила. И отношения здесь куда важнее титула.

Сиятельство присел около него. Мужчина склонил голову и продолжил:

– Редкие люди спасут господина, а не верного друга. Постарайтесь стать им, если действительно хотите почёта, – он поклонился и встал с места. – Мы верны вашей семье. Но вас мы не знаем.

Лоренц поднял глаза. У вояки был серьёзный и хмурый взгляд. Через щёку и нос шёл старый шрам, которого он не заметил тогда в кабаке. Только сейчас, глядя на рану, он осознал, что всё действительно по-настоящему. Кто-то не вернётся, другие будут искалечены, и хорошо, если половина всего отряда придёт домой и сложит те самые сказки, которые после будет читать Катарина их общему ребёнку. Разыгрывать глупое благородство…

– Мне многому предстоит научиться, – наконец ответил он, глядя ему в глаза, – но, поверьте, я возьму в преподаватели людей, которые больше вашего заботятся о своей чести и чести их господ. Я благодарен вам. Но непрошеных советов не потерплю.

– Как знаете, – солдат выглядел скорее насмешливым, чем расстроенным. Поклонившись вновь, он неторопливо отправился в сторону низеньких деревянных жилых домов – туда, где разместили не поместившихся в таверну людей. На востоке уже забрезжил восход, и показалась тонкая полоса света из-за горизонта. Спать оставалось совсем уже немного. Прогулка облегчения не принесла – голову заняли мысли ещё тяжелее прошлых. Стать другом, а не господином… Лоренца не учили такому. Он привык к иной верности, а добрых друзей и вовсе не имел, кроме Олафа и сестрёнок. И Аннет… мысли о девушке смешивались с воспоминаниями сегодняшнего утра. Бледные заплаканные щёки, растрёпанные волосы и тонкая льняная сорочка. Катарина, верно, сейчас лежит в кровати с такими же беспорядочными косами и красными глазами. Её верность точно была по статусу, а не по чувствам. Как же тогда вести себя со своими людьми, если даже супруга видит в нём господина, а не верного товарища?..

Рядом с выделенной для него отдельной комнатой дежурил сонный парнишка. Поклонившись, он открыл дверь. Ночью, лёжа на кровати с открытыми глазами, Лоренц вспомнил мальчишек с козами. И открытые ставни кузнецкого дома, и поникшего отца, и заплаканные щёки в веснушках. И за эти веснушки он готов был сделать куда больше, чем за гербовую повязку или обещания почестей. В словах пехотинца была правда... не играйте в глупое благородство. Станьте верным другом. Редкий человек спасёт господина...

Проспал он совсем недолго. Пятидесятники подняли спящих громкими командами и безразборным стуком в двери. Постовой пытался было их остановить, но его, похоже, просто отодвинули в сторону.

Без семьи и многочисленной отцовской свиты сборы действительно были спокойней, и неуместных воспоминаний о приюте больше не появлялось. Девки провожали солдат странными взглядами – восхищением и болью, восторгом и досадой. Можно лишь надеяться, что его люди вели себя этой ночью пристойно.

– Им теперь все комнаты в порядок приводить, – оруженосец встал рядом, оглядывая девушек, – несколько дней работать, просто чтоб можно было принять следующих на постой.

Лоренц покачал головой.

– Их работа проще, чем у многих других. Надеюсь, не я один молился сегодня ночью о том, чтобы вскоре они снова нас приняли в том же составе.

– Господин Юлис уж точно просил о том же, – улыбнулся Олаф. – но, кстати, вы были правы вчера утром. Без надзора Его Сиятельства построение проходит куда тише.

– Удивительно, – пробормотал парень, проходя к прилавку. Помедлив, он достал кошель, отсчитал десяток золотых монет и положил их на стол. Обернулся к Олафу – тот только недовольно покачал головой и прошёл к кобыле, которую уже привели мальчишки с конюшен.

– Если вы меня осуждаете только за плату, то можете не утруждать себя воспитанием, – Лоренц, подъехав к нему на лошади, снова привычно поджал губы. – Я хочу, чтобы в деревне нас вспоминали с благословением, а не проклятьями. Увольте, я не желаю, чтоб в моём первом походе высшие силы были к нам неблагосклонны.

Сосед только усмехнулся тихонечко.

– За каждого из нас молится его семья. Неужели вам этого мало?

– Если вы считаете моё воспитание глупым благородством, значит, так тому и быть, – отрезал Лоренц, чувствуя, что начинает терять терпение. – Но моя совесть будет чиста и передо мной, и перед этой деревней, – он пришпорил кобылу, и та припустила вперёд. Ему хотелось поскорей оставить позади и без него бедствующую Кальгинку, и ночные разговоры, и насмешки господина Юлиса, и недовольное цоканье языком Олафа. Уже сегодня к ночи они прибудут на место; не это ли сейчас главное? Кобылка оруженосца снова поравнялась с ним. Тот наконец-то вспомнил свои заботы и ехал молча, пристально глядя вдаль. Отряд позади немного отстал, но знамя, которое нёс Олаф, было видно издалека: на ближайшем повороте они их догонят.

Они не устраивали привалов, следуя по пыльной просёлочной дороге. В степях уже не было видно ни мальчишек, ни скотину: слишком близки были места к печальным находкам от фратейских гостей. Верно, детей теперь и вовсе не выпускают со дворов, чтоб не искать после их тела в степи. На западе вдали виднелась оградка и дым от домов. Это, похоже, та самая Терновка, куда справляют больных с границ. Вы заедете туда, сказал ему Ян… неужели угрожал ранениями? Или намекал на то, что туда стоит приехать с проверкой? Он, кажется, говорил прямее, чем привык слышать Лоренц. Похоже, злого умысла в его речах не было. Может быть, и правда заглянуть туда на обратном пути?

Время близилось к закату, когда от людей позади снова послышался тихий ропот. Командиры пресекли возмущения, но и их можно было понять: отряд шёл без передышки с самого рассвета. И, только солнце наконец коснулось земли, а в редких тонких деревцах послышался посвист совы-сплюшки, далеко вдали показались выстроенные линией телеги и дым от костров.

– Мы почти на месте, – негромко произнёс Лоренц, щурясь от ярких вспышек огня, – передайте командирам, пусть объявят солдатам. Скоро прибудем в лагерь. Я жду от них идеального поведения хотя бы сегодняшней ночью.

Олаф чуть поклонился и привычным движением поводьев развернул кобылу назад. Обозы приближались быстрее, чем того хотел бы Лоренц. Когда он смог различить знамёна на въезде – синие лилии на белом поле, герб святейшего князя-императора, и красно-белое полосатое полотно фельдмаршала Орне Фернетта, живот скрутило, а сердце снова ухнуло вниз. С силой сжав кулаки на поводьях, сиятельство медленно выдохнул. Обернувшись к горнисту, он махнул рукой; тот дал пронзительную ноту, и повозка, стоявшая на дороге, медленно отъехала в сторону, открывая проход внутрь.

– Да, мы вас ждали, – патрульный поклонился и хмуро оглядел прибывших. – Сколько людей? Нужна кому помощь?

– Сотня рядовых, два пятидесятника, – Лоренц ступил на землю и похлопал лошадь по шее. Устала ведь, бедняга. – Мне нужно видеть князя.

– Князя всем нужно видеть, – ухмыльнулся патрульный, – эй, Руф, отведи новоприбывшего к Его Светлости! – крикнул он в сторону, и тут же повернулся обратно. – Телеги разгружаем здесь, лошадей и пожитки берём с собой, а повозки встанут в круг к нашим. Знаменосец, за мной – покажу вам ваш угол.