«В империи красота города зиждется на трёх постулатах: грамотной планировке, чистоте и культуре. Здесь же всё держится на церквях и пьяницах»

— Ты меня вообще слушаешь? — Фикус отвлёк меня от созерцания города, стукнув по столу.

Я грозно посмотрел на шельмеца и он не преминул скукожиться и извиниться, впрочем, добавив:

— Резюмируя: мы не заработаем в Москве ни гроша и нас скоро сожгут на костре. Сначала я думал, что у тебя тут есть хоть какие-то знакомые, в чьих силах одолжить нам немного денег, но, как оказалось, это далеко не так.

— И где демонов учат жить за чужой счёт? — упрекнув ленивца, я отпил немного чая и надкусил баранку. — Мы раздобудем денег сами.

— И как? Чёрный Богдан и Микола не украдут и рубля, работая карманниками. А я, как демон, могу лишь есть людей, но не дурить их: для этого у бедных обжор нет способностей. Ты же, как я понял, и вовсе — сплошной маг-боевичок: так, кого-то сжечь, кому-то нос сломать, кого-то разорвать на части...

— Ошибаешься. — я щёлкнул пальцами и воздухе возникла точная копия самого Фикуса. Как живая, только в виде облачка.

— Ух ты... — демон удивлённо раскрыл рот и принялся тыкать в своего мягкого двойника пальцем. — И как оно нам поможет?

— Пока не знаю...

И тут в нашу комнату постучали. Звук был таким агрессивным, что, как мне не хотелось, а пришлось встать и открыть. В помещение ворвался хозяин заведения и какой-то самодовольный франт. За ними степенно вошёл усатый мужчина в форме жандарма, с дубинкой в руке.

— Вы Юрий Дебров, владелец двух холопов, Богдана чёрного и Миколы?

— Каких холопов? — я изумительно нахмурился. — Я не знаю таких людей, клянусь вам каким-нибудь Иисусом.

— У нас один Иисус, необразованный вы врун! — ответил заместо жандарма разодетый сопляк и, хмыкнув, проронил: — Хозяин, из уважения к моему отцу вы должны выкинуть этих персон на улицу.

— Конечно, конечно! — мигом зауверял владелец постоялого двора, но стоило Фикусу оказаться за его спиной, как он подавился слюной и затрясся, как лист на ветру.

— Господа, — обратился ко всем присутствующим жандарм, самодовольно закрутив ус. — Выйдем для порядка, и там уже, на улице, и побеседуем.

Я проник в разум одной из лошадей и увидел, что на выходе стоят пять купеческих телег, десяток охраны и одна побитая парочка с красными носами — Богдан и Микола были пьяными вусмерть.

— Что ж, пойдёмте, сударь. — я встал из-за стола и, опоясавшись украденным по дороге ремнём, вышел на улицу. Фикус пошлёпал за мной.

Стоило жандарму и франту выйти во двор, как мои слуги начали ожесточённо плеваться и показывать неприличные знаки. Когда же на горизонте замаячил мой дырявый персидский халат (тоже украденный, только уже с бельевой верёвки), разбойники упали в ноги и принялись причитать:

— Ой, батюшка, поймали ироды окаянные, а за что — не ведаем! Спасите нас от смертушки лютой!

Молодой человек хмыкнул. Хозяин заведения бесовски потёр ручки. Жандарм — закатил глаза и неохотно заговорил:

— Значит, вы утверждаете, что не знаете этих личностей, а, меж прочем, эти самые личности вас прекрасно знают...

— Я не сказал, что не знаю этих людей. — прозвучал мой уверенный ответ. — Просто они известны мне под другими именами. Я называю их «эй, вы, там, идите сюда!», но никак не по именам.

— Получается, это всё же ваши холопы? — нерешительно спросил жандарм, усомнившись в здравом рассудке собеседника.

— Я бы так не утверждал. Что в жизни можно назвать исконно «нашим»? Лишь разум, не более...

— Так это не ваши холопы? Они ведь приехали с вами! — рявкнул трактирщик и тут же свалился от неизвестной боли в животе, имя которой — наказание за болтливость.

— Я не соглашусь с тем, что эти холопы не мои, ведь, если кто-то утверждает, что они мои, то, в теории, это неверное утверждение может оказаться и верным, ведь любое заявление, независимо от количества людей, в него верящих, в теории имеет право называться правдой.

— Вы не понимаете, что несёте, болтун! — яростно воскликнул юноша и схватился за эфес шпаги. — И если вы сейчас же не предоставите свои документы, то ваши люди и вы сами будете отправлены в тюрьму!

— Это моя реплика. — жандарм погрозил молодцу пальцем и, повернувшись ко мне, молвил: — Показывайте документы!

Я шевельнул пальцем и сумка, доселе лежавшая на столе с баранками, прилетела прямо ко мне в руки, минуя длинный коридор и общую залу. Я достал косяк и паспорт. Молодой человек струхнул и бросил держаться за шпагу: по всей видимости, он и не думал, что я могу оказаться магом... Но вот жандарм, судя по всему, видел такое каждый день, иначе не объяснить его нарочитое равнодушие. С лёгкостью он раскрыл паспорт, с вздохом посмотрел на нужные буковки и, окинув меня взглядом, полного презрения, сказал:

— Сударь, ваши люди играли в азартные игры с молодым человеком, который сейчас находится за моей спиной...

Почувствовав за собой силу закона, щёголь выпятил грудь. Я же с недоумением смотрел на пьяные морды Богдана и Миколы. Вместе их парочка была похожа на двух свиней, едва державшихся на ногах. Они икали, издавали нечленораздельные звуки и изредка свистели.

— ...Проиграв три рубля, ваши люди стали играть на честное слово, заявив, что за них откупится хозяин...

— А я им не верил, этим скотинам! — перебил служителя закона раскрасневшийся от гнева кутила, смешно угрожая шатающейся парочке кулаком. — Но что поделать: очень люблю карты!

«Ёкарный бабай!» — я ощущал, как в демоне просыпается гнев. «Они заработали три рубля! Три рубля! Мы могли купить двести килограмм хлеба!»

«И не просраться до зимы. Не нервничай»

— Теперь, сударь, вы должны честь по чести расплатиться с этим господином. — жандарм кивнул в сторону самодовольного павлина. — Или же этих двоих ждёт тюрьма, а вас — штраф.

— С каких пор дворянин играет с холопами на деньги? — недоумённо спросил я, не находя в истории логики.

— А кто вам сказал, что я дворянин? — в свою очередь поинтересовался картёжник, окончательно всё запутав. — Я сын купца Варфоломея Габдулина и его поручитель в Москве. И я в бешенстве. Меня ограбили на неприличную сумму...

— Хотите, мы на неё сыграем? — спросил я к удивлению всех присутствующих, перебив выказывающего недовольство франтика.

Корчившийся в судорогах трактирщик резко замолк, жандарм сказал выразительное «хм», а купеческий сын странно так заулыбался.

— Хотите сыграть со мной в карты? — переспросил юноша с очень уж голодным выражением на лице, отчего я даже немного похолодел и позволил себе самую малость испугаться — для интереса. Но лишь на пару секунд. Затем я всё же уверенно заявил:

— Помнится, я выразился крайне точно и недвусмысленно. Да, хочу.

— Господин, не верьте ему... ик. Он, ик... шулер, ик! — Микола свалился. Богдан последовал его дурному примеру.

Не давая опомниться, щёголь подлетел ко мне и, схватив мою руку, как утопающий якорь, крепко её пожал.

— По рукам!

Вокруг нашего столика собралась приличная толпа народу: бесчестные ремесленники, недобрые крестьяне, заезжие купцы-альтруисты, и просто — всякие подозрительные, жалкие и непонятные личности, по обычаю ошивающиеся близ спиртного и, что вовсе не удивительно, как две капли воды похожие на моих так называемых «холопов».

Попутно замечу, что последнее сравнение не шло ни первым, ни вторым, но оно, как это ни парадоксально, исчерпывающе описывало как упомянутых зрителей, так и тех глубоко неуважаемых субъектов уголовного права, по вине которых перед моим носом вновь появились карты.

О самом постоялом дворе я не упоминал: наверное, данная халабуда этого и вовсе не заслуживала. Для нашего повествования стоило лишь сделать акцент на том, что выход из столовой был в единственном экземпляре. Так сказать, штучный товар.

На выходе из постоялого двора стояли охранники купцовского обоза: сукин... Варфоломеев сын не доверял мне и, не отрицаю, не без причин полагал, что в случае поражения я сразу же бы сбежал... Но, конечно же, не оттого, что я отринул бы многовековой кодекс Императоров, который гласил всегда вести сражение до конца, каким бы поганым этот конец ни был, а единственно из-за того, что игра в карты — воистину уникальное пришествие, остросоциальная драматично-комедийная проблема, ставшая легендой, проклятие Гергана ибн’ах Салахэ Второго и его страшный сон, а также то единственное, чего он по-настоящему страшился в этой жизни, то единственное, что вызывало у него дрожь в коленках, и то единственное, отчего он был готов бежать, не требуя реванша...