— И у кого-то тут раздвоение личности...

Я уже было отвернулся, но вовремя вспомнил, что в комнате могут находится скрытые тайники с энергией — так называемые накопители, вся функция которых заключается в... ну, как вы думаете? В накоплении. Повернулся я как раз вовремя: женщина каким-то немыслимым образом сняла магические путы и зарылась под подушки.

— Стой, падшая женщина! — я набросился на негодяйку и принялся заламывать ей руки.

— Изверг! Лицедей! Магда, помоги! Он хочет лишить меня чести!

Служанка отозвалась протяжным криком. Я не сомневался, что вскоре она перережет путы и ворвётся в дом со шваброй.

— Ты найдёшь мне книгу, поняла? — я вжал соперницу в диван и немного придушил. Она перестала сопротивляться. — Иначе я лишу жизни твоего ребёнка, и вся твоя жизнь пойдёт под откос... Кстати, а где отец?

— А нет его, бросил нас, паскуда! — заорала появившаяся в проходе служанка и, надо же, ударила меня шваброй по хребту.

Пришлось запереть Магду в капсулу с шумоизоляцией. Только после этого я вернулся к разговору.

— Бросил, значит... Что, планировала втихую родить заморыша в этой глуши и сдать его на воспитание какой-нибудь бабке?

Женщина зарычала. Большего она сделать не могла: я вдавил её мордашку в диван.

— Император вновь оказался прав. — я сел на негодяйку по-турецки и принялся обдумывать план. — У тебя есть карета? — пленница грозно зарычала и сбросила меня пол. По её сиплым вздохам я понял, что чуть не придушил мою единственную надежду на возвращение в империю.

— Ты клянёшься своим родом до девятого колена, что никому не выдашь моей тайны?

— Господи, было бы что прятать...

Дама сурово на меня взглянула.

— Ладно, ладно, обещаю: после того, как получу книгу, мы разойдёмся как в море корабли...

Золочёная карета медленно ехала по летнему тракту, оставляя после себя клубы пыли. Редко её обгоняли посыльные на перекладных лошадях, везущие, очевидно, очень важные сведения или груз. Тогда экипаж съезжал на край дороги и ехал так до тех пор, пока спешащий по делам всадник не оказывался впереди, — с полным осознанием своего мнимого превосходства.

Близился вечер. Лучи проникали сквозь неплотно прикрытые шторки и отставляли опаловый отблеск на лицах пассажиров. Прошло уже порядочное количество времени с той злосчастной поры, как мы наняли дилижанс в местном городке и направились в Москву, но графиня так и не сказала ни слова, и я уже начал переживать, что она вдруг передумала и решила скинуть мой труп в какую-нибудь придорожную канаву, коих на нашем пути, к сожалению, оказалось бессчётное количество, — ровно как и стоянок с тлеющими углями.

Но я совершил ошибку, наивно предположив, будто вся поездка так и пролетит в гордом молчании: служанка Маргариты пыталась блюсти тишину с тем благородным достоинством, какое всегда приписывают девушке знатного рода, но бедняжка, в отличии от графини, явно мучалась и переносила лишения с куда меньшим спокойствием, чем от неё могли ожидать. Например, уже спустя два часа после начала поездки Магда захотела приступить к обеду. Я не планировал останавливаться в каком бы то ни было трактире, поэтому вежливо отказал, но вскоре злосчастная просьба повторилась снова... И если бы запросы юной Магды ограничивались только обедом: каждые полчаса негодяйка начинала проситься по-маленькому, как пёсик, а если мы имели неосторожность наскочить на кочку, то противно взвизгивала, как ржавый чайник, ну а если, упаси бог, ей удавалось вспомнить о багаже, — трёх огромных чемоданах, складывание которых оттянуло наш выезд на три часа, — то девушка и вовсе превращалась в параноика, желающего проверить, всё ли верно упаковано и ничего ли она не забыла. Её бессовестное поведение раздражало даже хозяйку, но та, заметив, что я начинаю грустно вздыхать и бессильно сжимать кулаки, не стала мешать затянувшейся пытке и только весело переглядывалась с докучливой служанкой. Так продолжалось довольно долго.

Казалось, ничто не может нарушить покой этой знатной женщины: ни крики за шторкой, ни надвигающиеся тучи, ни неверно упакованные чемоданы. Поэтому я очень удивился, когда дама заговорила со мной первой, так ещё и о таком непристойном в путешествии деле, как отдых:

— Юра, у меня очень болит голова... и ещё кое-что. Но всего тебе знать не обязательно.

Я попытался улыбнуться, но тут у меня неожиданно заболела поясница. Я скривился, как от съедения пропавшей редьки, и попытался скрыть неожиданно брызнувшие слёзы.

— Мы не остановимся до самой Москвы! Я спешу!

Мой истинный мотив не скрылся от глаз внимательного магистра.

— И почему мужчины пытаются казаться крепче, чем они есть на самом деле?

Ведьма попала в самую точку. Задетый за живое, я громко фыркнул и показательно отвернулся. Дорога находилась на небольшом возвышении над полями, поэтому я мог видеть окрестности: вскоре мы должны были проехать широкую реку. Вдоль её левого берега расположились населённые пункты.

Я постучал в узкую дверцу, больше похожую на щель для глаз, и вскоре из неё показалась макушка кучера; то был славный малый: в парадной пыльной ливрее и с подкрученными усами.

— Чего желаете, сударь?

— Где мы проезжаем? — спросил я с тем любопытством, какое всегда отличает иностранца от местного.

— Клязьма, сударь. Хорошая река: можно такую стерлядь поймать...

Мы подпрыгнули на очередной кочке.

— *лядь! — Маргарита схватилась за живот.

— В рифму! — я непринуждённо захохотал, но шутки моей, какая жалость, никто так и не поддержал: кучер думал, что Авдеева — моя жена, поэтому сдержал предательское подрагивание губ и от греха подальше закрыл дверцу, а Магда так и вовсе не понимала императорского юмора.

— Быдло. — резюмировала колдунья и пнула меня по ногам. — А если бы у меня воды отошли?

— Ты на третьем месяце беременности, какие ещё воды?

Теперь настал черёд дамы отвернуться и взглянуть в окно. К этому времени, каково удивление, на улице не нашлось ничего интересного, кроме всё той же Клязьмы и следующей за ней полосой леса. Но Маргарита была девушкой упорной: она не отводила от серебристой водной каймы глаз, даже когда я внаглую стал щёлкать близ её уха пальцами.

Кстати, кто-то внимательный уже давно мог бы заметить, что подчас я называю графиню совершено разными, но при этом не исключающими друг друга понятиями — женщиной и девушкой. Но в этом необычном обстоятельстве, если так подумать, нет ничего сверхъестественного: Маргарита Авдеева была привлекательна, как полуобнажённый, развратный суккуб, и, конечно, в моменты особенного возбуждения я не мог назвать её женщиной: у меня бы язык не повернулся назвать эти нефритовые формы в облегающем платье чем-то более возрастным, чем «девушка». Но стоило нашей даме начать разговор или, не дай бог, улыбнуться, — как она тут же превращалась в роковую хозяйку жизни за тридцать. Таким образом, можно прийти к выводу, что наименование сей прекрасной особы зависело исключительно от восприятия... Но вернёмся к поездке.

Когда моя поясница была готова треснуть и издать сиплый предсмертный вздох, а женщины докатились до такого состояния, что и украшения в виде бус стали напоминать им спелый зелёный виноград, я был вынужден постучать в злополучную дверцу. Повторно.

— Чего изволите, сударь?

— Где здесь ближайший отель?

Усы кучера недоумённо потянулись кверху.

— Вы хотели сказать «постоялый двор»?

— Нет, я хотел сказать свинарник, раз в вашем мире такие гнусные правила и почтенных господ держат в каких-то там дворах...

Кучер явно не догадывался о мотивах, побуждающих меня выдвинуть столь тяжёлые обвинения, но как и всякий хороший слуга, не преминул немедленно принести самые «искренние» извинения и уверить меня в своей глубочайшей преданности. Эта врождённая угодливость показалась мне крайне забавной, и я не упустил шанса легонько посмеяться над лизоблюдом. Это не скрылось от его внимания, и мужчине стало немного неловко находиться в нашем маленьком токсичном обществе.