— Хорошо у вас здесь, — сказала перед уходом старшая гостья, по-хозяйски оглядывая голубоватые стены, матовые шары ламп, белые спинки коек.

— Хорошо там, где нас нет... — отмахнулась Варвара.

«Как же может быть хорошо, где нас нет?» — подумала Лиза.

— Наша — из лучших палат, — вырвалось у нее, ибо речь шла сейчас о больнице, а кто имел большее право говорить о больнице? — Весь наш корпус получил переходящее Красное знамя.

— Незачем было класть сюда, чтоб потом попрекать, — сказала Варвара обиженно.

— А кто же тебя попрекает? — подняв брови, спросила младшая гостья.

— Кто? — резко переспросила Варвара, и, так как некого было назвать, она едва не кивнула на Лизу: «Хотя б вот эта девица». Но поняла, что будет глупо, и промолчала.

Гостьи ушли, а Варваре еще долго слышались их голоса. Она испытывала удовлетворение. Ей льстили забота и уважение товарищей. Она усмехнулась, вспоминая, как терпеливо сносили гостьи ее капризы. И ей особенно было приятно, что разговор происходил в присутствии Лизы: пусть знает девица, что и она, Варвара Петровна Шанько, — не простой человек. Знают — не беспокойтесь! — куда кого положить, — петушилась перед самой собой, и вдруг пришла в хорошее расположение духа.

А Лиза, поняв настроение Варвары, немедля ввернула:

— Расскажите что-нибудь, тетя Варвара!

И Варвара — на этот раз без особых уговоров — пошла навстречу Лизе.

— Ну вот, — начала она живей обычного, — приехала к нам в станицу женщина иногородняя. Много к нам в ту пору их ехало — в девятнадцатом году это было, — ходят по дворам, иголки-нитки на хлеб меняют. Обошла эта женщина дворов немало, а руки пустые. Зашла в наш двор. «Нет ли хлеба сменять?» — спрашивает. «Нам самим не хватает», — говорю ей. «А муж твой где?» — спрашивает. «Один в земле, другой пропал без вести», — отвечаю. «А дети?» — «Не дал бог», — говорю. «Что ж ты в станице сидишь, звёзды считаешь?» — спрашивает она меня строго, будто к ответу зовет. «Где же мне быть?» — удивляюсь. Тут она со мной разговор завела о советской власти и в конце спрашивает: «Так как, пойдем вместе в партизанский отряд?» Подумала я: говорит женщина хорошо, правильно, — поверила ей; понравилась она мне с первого вида...

— А какой у нее был вид? — спросила Лиза.

— Какой? — переспросила Варвара задумчиво: она не умела описывать. — Обыкновенная женщина. Щупленькая такая. Не скажу, чтоб красивая. Волосы светленькие, вроде твоих, стрижкой. Звали Дусей. Ну до того, скажу, щупленькая была, что, как мы пришли в отряд, командир на нее посмотрел, головой покачал: «Сможете ль, подруги, драться с оружием в руках?» — «Попробую, — говорит Дуся, — мне не впервой». И я вслед за ней говорю: «Попробую». Перестал командир качать головой. «Не забоитесь, подруги, — хорошие из вас выйдут бойцы, — говорит. — Берегите, подруги, лошадь, обрез, сумку». Ну, и стали мы с Дусей в конном отряде партизанить — ходили в тыл к белым, налетали на штабы, разрушали пути железной дороги. Я, правда, больше насчет стряпья да стирки, а Дуся — та по военной части, — боевая была женщина. Однако ж ели, спали мы рядом, и рассказывала она мне многое, всё объясняла, учила читать, писать. Добрая была подруга...

Варвара помедлила.

— А теперь где ж она? — не терпелось Лизе.

— А вот, вызвал нас раз командир, говорит: «Есть важное дело, подруги: хутор соседний заняли белые, нужно разведать что-как на хуторе; мужчину никакого на хутор не пропускают, — за вами, значит, подруги, слово». Слушаем мы командира, не шелохнемся. «Ну как, подруги, задумались? — говорит. — Не скрою от вас, дело опасное. Однако узнать что-как на хуторе до крайности нужно: беды б не наделали белые». — «Готова я», — говорит Дуся: она всегда первой решалась. «И я готова», — говорю вслед за ней и так думаю, что пришла и мне пора себя доказать. Оглядел нас командир со вниманием, примеряя будто. «Больно статная ты, Варвара, красивая, заприметят тебя», — говорит мне. А Дусе говорит: «Ты, Дуся, неприметней пройдешь, — тебе идти». Тут смотрит на меня Дуся, смеется: прежде я над ней посмеивалась — до чего же она щупленькая! Позлилась я тут на свою статность да на красоту. Сбросила Дуся шинель, надела зипун крестьянский, платком повязалась, одни глаза видны синие. Подходит ко мне, говорит: «Подруга моя дорогая, до свиданья, до скорого!» Обнялись мы, расцеловались, впервой это было. Пошла Дуся тропкой в гору — за горой хутор был — и так быстро-быстро идет, несмотря что махонькая, не оборачивается...

Варвара снова помедлила — будто чем дальше шла Дуся в гору, тем трудней давалось ей, Варваре, так легко начатое повествование. И Лиза встревожилась, что нить оборвется.

— Наутро пришла к нам в штаб старушка какая-то, — продолжала Варвара, — едва жива, Дусин платок за пазухой; плачет; говорит, пришла с хутора, где белые; офицер, говорит, созвал крестьянский сход, велел за три часа хлеб, скотину, фураж выдать — не то разгромят хутор. «А женщину из вашего отряда, — говорит старушка, — поймали, лежит в подвале до смерти забитая, — пытали ее, не открылась откуда». Признал один наш партизан старушку. «Это хорошая бабушка, — говорит, — верьте ей». Тут и скомандовал командир: по коням! Верст двадцать до хутора было. Повела нас старушка по тайным тропинкам, оврагам. Едем и думаем: поспеем ли? — а сами коней сдерживаем, — не выдали бы нас. А как подошли к околице да услышали командира: «Ходу!» — так и рванулись. Вылетели на хутор, рубим белых, бегут от нас, руки вверх поднимают, сдаются. А которые не сдались — всех поубивали. Ну и взяли, значит, хутор...

— А Дуся, что ж? — не удержалась Лиза.

Варвара нахмурилась.

— Дусю мы в подвале нашли, лежит без сознания, вся в крови. И не знали мы, как с ней быть: опять шли на хутор белые. Просили крестьяне оставить им Дусю, обещали спрятать и выходить, да побоялись мы ее оставить. Дали нам тогда крестьяне хороший возок, и повезла я Дусю на ближайший хутор, — там наши крепко стояли. Только двинулись — навстречу мне командир. «Подругу везешь?» — спрашивает. Не смогла я ему ответить — тяжело было. Заглянул он в возок, едва признал Дусю. Руку мне на плечо положил. «Лечи, — говорит, — Дусю, добейся, чтоб выздоровела, вернулась на фронт, — ведь вы боевые подруги». И ускакал. Я гляжу ему вслед, думаю, что победят наши, что Дуся жить будет... Первая дума моя сбылась, сама знаешь, а вторая вот не сбылась, не сумела я выходить Дусю...

Варвара умолкла. Она сидела на койке, свесив голову. Тишина была в палате и в коридоре.

Но всё, о чем говорила Варвара, вдруг зашумело, ожило в сознании Лизы. Распались голубоватые стены палаты, и Лиза уже не лежала на койке... Рядом с подругой стояла она перед командиром, прося принять их в отряд. Вместе с отрядом пробиралась она по тропам и оврагам Кубани на помощь Дусе. Это она с гиком ворвалась на хутор, рубила врагов. Это она в слезах склонялась над окровавленной подругой. Это с ней говорил командир, положив руку на плечо, и ему вослед глядела она, Лиза, веря в победу.

— Выходит, вы героиня, тетя Варвара? — спросила Лиза задумчиво.

Она — героиня?

Насмешка послышалась Варваре в этих словах: рассказ шел о Дусе, а не о ней, Варваре; та пробралась на хутор к белым, молчала под пыткой, исполнила долг, умирая; та была героиней. Варвара же... «Больно статная ты, Варвара, красивая», — вспомнила она слова командира, как вспоминала, впрочем, не раз. И, как всегда, вспоминая, досадовала: чего достигла она своей статностью, красотой? Кто знает — пойди вместо щупленькой Дуси она, Варвара, — быть может, подруга жила бы?

Нет, она не была героиней.

Но так случилось после гибели Дуси: прежней жизнью Варваре жить стало невмоготу, а как жить иной — она не знала, ибо только-только обучена была первой грамоте новой жизни; и стала томить Варвару досада, печаль, — будто взялась она за работу большую, да опустились руки, будто вышла она в дорогу дальнюю, да сбилась на полпути...