— Кто эти люди? — спрашивала она Хабиба. — Зачем они здесь?

— Тебя не касается, — отвечал он хмуро, отворачиваясь от портретов.

Иногда Хабиб просил Саяру сыграть на кеманче. Саяра робко наигрывала заунывные мелодии. Хабиб долго тянул песню высоким, скрипучим голосом и, когда последняя песня была пропета, трогал Саяру своими коротенькими ручками. Саяра не любила, когда Хабиб ее трогал, и сжималась, точно от холода. Но Хабиб за покорность и нежность дарил ей подарки, и она притворялась покорной, нежной, раздумывая при этом, что завтра принесет ей Хабиб, вернувшись с работы. И только редко-редко в ней просыпалась вдруг неподдельная нежность, ей хотелось любить так, как любили друг друга Лейли и Меджнун, и она забывала тогда о подарках и лишь на другой день удивлялась, что они были богаче, чем обычно.

С работы Хабиб возвращался вечером. Саяра поджидала его, сидя во тьме: Шейда не раз упрекала невестку за излишний расход керосина. В темноте Саяра прислушивалась к скрипу калитки, к лаю пса и зажигала лампу лишь с приходом Хабиба. Он входил не здороваясь, угрюмый, молча съедал обед, приготовленный матерью, а Саяра молча наблюдала, стоя в сторонке.

В один из вечеров Хабиб пришел позже обычного, не захотел обедать и долго копался в корзинке, которую брал обычно с собой в город.

— Саяра! — позвал Хабиб тихо, и голос мужа показался ей странным. — Я служу в советской лавке, надо мной, я вижу, смеются, что моя жена носит чадру. Старый закон теперь позабыт. Верно я говорю, Саяра?

— Верно, — сказала Саяра и приглушила в глазах радость, боясь, как бы Хабиб не пошел на попятную. В памяти промелькнули красавицы, каких она видела в городе.

— Только я не мальчишка, — сказал вдруг Хабиб упрямо, будто кто-то перечил ему. — Я отец троих детей, и не позволю позорить себя, как позволяют другие, чьи жены ходят раскрытые, точно лошади; взгляды мужчин липнут к таким женам, как пыль улицы во время ветра; любой может глазами желать этих жен. Верно я говорю? — спросил он, испытующе глядя в глаза Саяры.

— Верно, — сказала она, хотя не поняла, зачем Хабиб говорит так противоречиво и куда он клонит. В глазах ее выразилось недоумение.

Тогда Хабиб быстро извлек из корзинки пакет, сорвал бумагу, и в руках у него очутился черный платок. Никого посторонних не было в комнате, но Хабиб огляделся, будто показывал краденое. Он раскинул платок, и Саяра увидела, что платок большой, и шелковая блестящая ткань его густа и непроницаема, а по краям свисает тяжелая бахрома.

— Подойди ближе! — позвал Хабиб еще тише, и когда Саяра приблизилась, набросил ей платок на голову. Пламя лампы метнулось, тень от платка скользнула вдоль белой стены, словно зловещая птица. Платок покрыл волосы Саяры, плечи, торс и спустился до самых колен. Саяра ощутила мягкую теплоту платка, и благодарность к Хабибу наполнила ее: подарив платок, муж сам освобождал жену от покрывала.

Хабиб прикрыл платком лоб Саяры и, подогнув ткань возле глаз, спустил вдоль щек так, что платок захватывал краешки губ и подбородок. Затем Хабиб перебросил концы платка через плечи и стянул их за спиной тесным узлом. Он юлил вокруг Саяры, напоминая женщин на обряде выкройки платья. Хабиб помнил, как читал ему когда-то мулла о женщинах по старой узенькой книжке корана: «Пусть ниже опускают они на себя покрывала свои, — да не будут они узнаваемы».

Но он также не забывал слов предсельсовета о том, что не должно следовать старым законам, которые проповедуют муллы.

Он отошел от Саяры, оглядел ее. И был доволен, ибо ткань, покрывавшая теперь Саяру, была не чадрой, а лишь обычным крестьянским платком, «калягай», и однако же она скрывала от посторонних взоров то, за что он заплатил столько денег и что считал теперь своей собственностью, как дом или сад. Он указал Саяре, как надлежит ей носить платок на улице, и как в доме отца, и как в лавке, где он, ее муж, работает. Он указал, как надлежит ей приоткрывать и призакрывать платок, смотря по тому, перед каким человеком она находится. И он усмехнулся: как ловко провел он этим черным платком муллу, и предсельсовета, и Саяру, и старуху Шейду, и старых и молодых сельчан.

А Саяра, решив, что Хабиб смеется над ней, взглянула в зеркало. Она увидела себя закутанной этим большим черным платком, как чадрой. И досада охватила ее, точно она раскусила красивый с виду, но источенный червем плод. Платок вцепился Саяре в волосы, как большая летучая мышь. Саяре стало душно, она распахнула платок.

— Не раскрывай! — строго сказал Хабиб, и Саяра снова прикрыла себя.

Хабиб долго молча разглядывал жену, изредка заставляя ее поворачиваться, и всё посмеивался своей ловкой выдумке. Не торопясь он съел ужин, оставленный ему Шейдой. Пришла ночь. Хабиб снял с Саяры платок, погасил лампу. Когда он привлек к себе Саяру, он удивился, что руки у нее холодные, будто у мертвой.

С этого дня Саяра стала носить платок так, как приказывал ей Хабиб: низко спуская на лоб, прикрывая платком щеки и уголки губ, стягивая узлом за спиной. Она быстро научилась приоткрывать и призакрывать лицо, смотря по тому, перед кем она находилась. При этом голова Саяры то устремлялась наружу, то пряталась вглубь, как голова черепахи.

Однажды, идя с Шейдой по базару, Саяра натолкнулась на Делишад, — некуда было отступать. Пока Шейда рьяно торговалась в ларьке с продавцом, ворча на лавочников в советских лавках, не уступающих ни гроша, Делишад тепло и участливо расспрашивала Саяру о ее жизни. И Саяре стало стыдно, что она изгнала из памяти свою названую сестру, ей не хотелось покидать Делишад. Но Шейда уже заметила, что женщина с открытым лицом разговаривает с невесткой. Громко бранясь, ухватив Саяру за руку, Шейда всеми силами отталкивала Саяру от Делишад. Делишад готова была вступиться, но удержалась, предвидя, что старуха выместит свой гнев на Саяре, и только шепнула:

— Приходи ко мне завтра вечером, сестра.

И назавтра уже не Шейда, а Делишад взяла Саяру за руку, как маленькую, и привела к большому новому зданию.

Над входом висела огромная красная лента, и на ней Саяра различила отдельные буквы, какие запомнила в книжке Асада. Шум и гомон более громкий, чем со двора, где свадебное веселье, неслись из широко распахнутых окон, и Саяра не решилась войти.

— Твой муж освободил тебя от чадры, — сказала Делишад, удивленно оглядывая Саяру, — значит, ты можешь всюду показываться.

И Делишад, не выпуская руки Саяры, ввела ее в здание клуба — как ввела некогда в море. Шум и смех встретили Саяру, и теперь уже она сама не выпускала руки Делишад, боясь быть захлестнутой этим шумом и смехом, как некогда боялась быть захлестнутой волнами моря.

Большая комната была уставлена скамьями, и, тесно прижавшись друг к другу, сидели на них молодые женщины и мужчины. Некоторые сидели на подоконниках, некоторые на ступеньках, ведущих к возвышению в глубине комнаты, где за столом тоже сидели молодые мужчины и женщины. Некоторые стояли в проходах и вдоль стен.

И вдруг женщина, сидевшая за столом, встала, и шум сразу смолк. Она произнесла громким голосом несколько слов, и вслед за этим все встали, и Саяра встала вместе со всеми. Заиграла музыка. Саяра вдруг узнала мелодию, которую впервые услышала у окна школы.

Потом говорила другая женщина, и слушавшие время от времени хлопали ей в ладоши, точно ребенку-баловню или искусному танцору во время веселого новруз-байрама.

— Это праздник? — спросила Саяра.

— Да, — ответила Делишад, — конференция женской молодежи, — и объяснила Саяре, что означают эти слова.

Саяра видела, как смело молодые женщины всходят на возвышение, слышала, как складно говорят они, обращая открытые лица к присутствующим. И она удивлялась уму этих женщин, вглядывалась в их лица, будто стараясь запомнить на всю жизнь. Большие портреты в рамах висели на стенах, и в людях, изображенных на них, Саяра узнавала тех, кого видела на маленьких карточках в комнате Делишад и о ком не раз расспрашивала Хабиба. Она чувствовала, что люди эти — друзья всем тем, кто наполняет сейчас эту большую комнату, и враги ее мужу, Хабибу, и теплое чувство охватило ее, точно и впрямь при виде старых друзей.