И Саяра вдруг поняла, кто ей поможет, куда ей надо спешить. Она побежала. Ветер подгонял ее в спину, концы платка бились на ветру, точно подбитые крылья. Запыхавшись, прибежала она к дверям больницы, спросила служителя о Делишад. Тот сказал, что Делишад уехала в город, до завтра. Но Саяра, решив, что служитель не хочет позвать Делишад, стала объяснять, что та — ее сестра, что ей нужно немедленно увидеть Делишад. Она говорила быстро, волновалась, больничный служитель был первый чужой мужчина, с которым ей довелось говорить. Она сильно заикалась, и служитель не мог понять. Но в глазах ее были слезы, и он несколько раз переспросил:

— Кто-нибудь болен? Нужен доктор?

И так как Саяра упрямо качала головой и продолжала бормотать что-то невнятное, служитель махнул рукой, недоумевая: какая-то дурочка!

За больницей лежала степь — незачем было идти туда, и Саяра медленно пошла назад. Ветер теперь дул ей в лицо и в грудь. Саяра шла опустив голову, лишь изредка поглядывая по сторонам. Она видела осеннее темное море, каменные ограды. Саяра вспомнила любовь Лейли и Меджнуна и зло усмехнулась: один лишь обман был в рассказах Зарли! Она равнодушно прошла мимо ограды дома отца, направилась в дом мужа.

— Разведи костер и нагрей в котле воду, бездельница! — встретила ее Шейда.

А Саяра была точно сонная, ей трудно было двигаться, ее клонило к земле. Она опустилась на колени, попросила девочек принести кизиловых сучьев. Но Шейда, видя, что внучки тащат сучья, стала кричать:

— Хватит тебе унижать детей моего сына, бесстыдная!

Девочки на полпути бросили ношу, а Саяра принялась разводить костер. Стоя на корточках, она подбрасывала сучья, наблюдала, как они, треща, сгорают. Шейда, стирая белье на другом конце двора, не переставала ворчать.

Саяру охватила тоска, захотелось бежать. Но куда? Старая ограда из серо-желтого известняка, с узкими скрипучими воротами, с железным молотком у калитки окружала ее детство и мимолетное девичество в доме отца, и безрадостные дни замужества в доме мужа. Некуда, казалось Саяре, уйти из этой ограды.

— Чтоб ты сгорела на медленном огне, проклятая! — донесся до нее визг Шейды. — Чтоб твои волосы были в крови, солдатская дочь!

И тут Саяра вспомнила Пикя, поняла, что только смерть навеки выведет ее за пределы ограды, поняла, что нужно делать. Она кинулась в кладовку, подняла высоко над головой бидон с керосином, опрокинула. Удушающая маслянистая жидкость хлынула на голову Саяре, затекла в глаза, в ноздри, в рот. Бидон был тяжелый, Саяра задыхалась, но не выпускала его из рук.

Затем Саяра вышла во двор. Котелок с рисом кипел над костром на треножнике. Саяра слышала, как бурлит вода, сладкий запах риса заглушил на мгновение тошнотворный запах керосина. Ей стало досадно: Хабиб и Шейда будут есть этот рис. Ударом ноги она сбросила котелок с треножника. Кипящий рис выпал из котелка, лежал на земле белой дымящейся горкой. А на другом конце двора Шейда, точно чувствуя, что Саяра творит что-то неладное, громыхала проклятьями.

Ярость охватила Саяру. Вытянув руки вперед, закрыв глаза и наклонившись, точно бросаясь вплавь, Саяра сделала шаг к костру.

Она ощутила, будто кто-то с силой и злобой толкнул ее в грудь, рванул за волосы. Она вбежала в дом. Она почувствовала боль, запах горелого и в ужасе поняла, что горит ее тело. В памяти ее промелькнул желтый кусок взморья, зеленые листья, алая шапочка от Делишад. Она поняла, что невозвратно теряет всё это, и ужас еще больший охватил ее. Она стала кричать. Но сквозь стены дома крики ее не долетали до глуховатой Шейды. Позабыв о двери, Саяра металась по комнате, билась о стены, разбила кулаками оконные стекла.

— Шейда! — дико кричала она, размахивая окровавленными руками, объятая пламенем. — Мама, мама! Шейда!

Старуха, всплеснув руками, в смятении закружилась на месте. Схватив котелок с грязной водой, она заковыляла к дому и облила Саяру. Та закричала еще пронзительней, рухнула на пол. Старуха, увидя черный платок Саяры, набросила его на горящее тело. Но шелковый платок был тонок, он вспыхнул, подбавив жару. И Шейда, видя, что не может помочь Саяре, выбежала на улицу, крича о помощи. Ее беззубый рот трясся, гноящиеся глаза блуждали по сторонам, впалая грудь дышала прерывисто.

На крик Шейды сбежались соседи. Они заглядывали в разбитые, закапанные кровью окна, теснясь заполнили комнату, хлопотали вокруг Саяры.

А пламя уже не терзало Саяру. Она лежала в углу комнаты съежившись, тело ее покрыли тряпками, намоченными в кунжутном масле, — затем на циновке понесли в больницу. Много народу — любопытные и жалостливые — сопровождало Саяру до самой больницы. И служитель, видя неподвижное тело, торопливо распахнул во всю ширь больничные двери и узнал в нем девочку, которая час назад так упорно добивалась у него дозволения повидать свою сестру Делишад.

Саяру внесли в просторную комнату с широкими окнами, положили на большую белую кровать.

Наутро приехала Делишад и, услыхав о несчастье, бросилась к Саяре. Она не узнала ее: тело и голова Саяры были обмотаны промасленной марлей; нежные щеки, некогда покрытые персиковым пушком, почернели, тонкие дуги бровей и ресницы исчезли; алые прежде губы были серы, как зола. И лишь вглядевшись в узкую прорезь век, по черным милым глазам, ставшим еще черней, Делишад узнала свою названую сестру.

В коридоре Делишад закрыла лицо руками, плакала, говорила утешавшим ее сиделкам и сестрам:

— Я одна во всем виновата, одна я...

Но — странно — слушавшие Делишад чувствовали, что и они виноваты в несчастье Саяры.

Из дома отца и мужа Саяре приносили сладкий виноградный сок, баранину с яйцом и пряностями, завернутую в соленые виноградные листья, молочный плов с изюмом и абрикосами, посыпанный сахаром, — всё, что так любила Саяра. И всё это стояло теперь на белом больничном столике нетронутое.

Когда сознание Саяры прояснилось, ей было странно, что столько людей хлопочет вокруг нее. И она не роптала, так как знала, что эти люди хотят ей добра.

Только однажды, завидев в дверях папаху Гаджи Гусейна, покрывало Шейды и мышиные усики Хабиба, Саяра испугалась и жалобно застонала. Делишад вытолкала посетителей, но те еще долго топтались в коридоре возле входа в палату в надежде увидеть Саяру.

Теперь Саяра не боялась рассказать про то, что прежде из страха перед родными утаивала. Она пыталась говорить, но мучительный кашель и хрип делали ее речь непонятной. Она жалела, что не пришла в этот дом к этим людям раньше, когда была здорова и сильна и голос ее был звонок.

Зато Хабиб вдоволь говорил о своей молодой жене. Скрипучим шепотом рассказывал он соседям, что Саяра с детства была не в своем уме, что Гаджи Гусейн хитростью заманил его и женил. Он рассказывал, что Саяра была непослушной, вздорной и неумелой в домашней работе и вот по неопытности подожгла себя, хотя Шейда столько раз предупреждала невестку быть осторожней с огнем. Он рассказывал, казалось ему, убедительно, но слушавшие недоверчиво покачивали головами.

Когда Хабиба вызвали к следователю, он до смерти перепугался. Он изворачивался, клялся в своей невиновности, распинался в любви к жене. При этом усики у него дрожали, как у пойманной мыши.

А старуха Шейда целыми днями сидела теперь у стены, покачиваясь из стороны в сторону, как при зубной боли, и слёзы лились из ее гноившихся глаз.

Немалый переполох был и в доме Гаджи Гусейна. Тетка Зарли жалобно плакала, громко причитала Туту. Далее холодная насмешливая Биби-Ханум — желая сказать, что Саяра и Хабиб не пара, — грустно заметила:

— В одной избе двух воздухов не бывает.

Только один Гаджи Гусейн не чувствовал жалости. Напротив, он был зол на сумасбродных своих дочерей: уже вторая гибнет в огне, вместо того чтоб услаждать седины его — покорно работать и рожать ему внуков. Гаджи Гусейн был убежден, что во всех бедах виновна эта горючая чертова жидкость: она оторвала его брата Зейнала от дома и сада отца; она умертвила его дочь Пикя и лишила его немалой прибыли; и вот теперь она хочет отнять у него вторую дочь Саяру. Гаджи Гусейн еще злей ненавидел упрямые башни, выраставшие в окрестных песках и буйной ватагой наступавшие на тихий берег его отцов.