– Привыкнуть к чему? – тихо переспросила Дороти, чувствуя себя словно птенец в теплом гнезде. Только вот крылья давно выросли, и похоже, что с отлетом она припозднилась.

– Ко всему. К нему. Ко мне. Я храплю.

– Громко?

– Чертовски, – Доран осторожно потянулся, чтобы встать, но был сразу перехвачен Дороти, а Рауль, не просыпаясь, пробурчал что-то грозное.

– Тшш, я только возьму табак, – успокоил Доран, и Дороти ослабила хватку.

Получить обратно Дорана – вот такого, живого, относительно невредимого, по-прежнему ироничного – было каким-то дьявольским чудом. Его хотелось трогать все время, каждую секунду убеждаясь, что он не мерещится, не снится. И отпускать от себя не хотелось даже на миг.

Но тот посмотрел с укором, и Дороти разжала пальцы, чтобы спустя минуту любоваться, как, раскурив короткую трубку, Доран с удовольствием затягивается горьким дымом и выдыхает его, иногда пуская кольца.

– Я не хочу возвращаться, – внезапно для самой себя сказала Дороти и ощутила тень той самой поджидающей за досками сходен тоски.

Потому что как бы ни была прекрасна сказка, но “Каракатице” придется вернуться в Алантию, а Дороти – на службу. А сначала – в свое поместье.

К чужому мужчине, который ни в чем не виноват, просто умеет хорошо слушать. Все оставленное за спиной, выброшенное на эту ночь за борт, никуда не делось, а всплыло, точно раздувшийся покойник.

– Но я должна. Не знаю, как мне…

“Как мне уйти от вас”, – про себя закончила Дороти, но Доран только бровь поднял, прищурился и губу прикусил – как в детстве, когда задумывал грандиозную шалость, за которую потом им влетало пониже спины, невзирая на благородное происхождение.

– Я думал, мы доходчиво объяснили, где твое место. Но, видимо, придется повторить. А потом еще раз, для укрепления памяти, – клуб дыма завитушками устремился к потолку, а Доран встал с кровати, на которой они каким-то чудом умещались втроем, и прошел к столу.

Дороти смотрела на него во все глаза, узнавая заново. И не узнавая совсем. Перед ней больше не было того веселого, гибкого портового забияки, который пошел на “Холодное сердце”, не было пустого изнутри призрака с мертвого корабля. Доран стал кем-то третьим – изменившись как внутри, так и снаружи.

Маменька Дороти сказала бы “возмужал”, хотя у Дороти на языке вертелось “заматерел”.

Доран стал очень широк в плечах, мягкий овал лица приобрел жесткость, скулы стали точно высеченные ветром. Когда-то порочная линия рта обрела покой, ровно до тех пор, пока Дору не приходило в голову облизать губы. Он весь стал каким-то другим, но при этом ухитрился остаться собой.

– Вот, – Доран пихнул в руки Дороти стопку бумаг и уселся рядом. – Твое будущее, моя маленькая леди.

– Я не могу оставить службу, я дала присягу…

– Ну и где твои манеры? Папенька же учил тебя – сначала смотреть, что схватила. – Доран улыбнулся неожиданно мягко. Отложил все еще дымящуюся трубку на медное блюдо на низком столике у кушетки и лег обратно. – А потом уже хныкать, – закончил он куда-то Дороти в живот, отчего сразу захотелось сжечь к чертям все бумаги на свете и просто закрыть глаза.

И остаться здесь.

Но командор Вильямс была прежде всего командором Вильямс, поэтому она открыла плотный казенный конверт и попыталась вчитаться. Сумерки не дали разглядеть написанное, строчки расплывались, и в них мерещилось вовсе не то, что нужно, а то, что желалось.

Доран затеплил от трубки лампадку, все также не вставая, и обжег дыханием кожу.

– Так лучше?

Дороти только выдохнула пораженно, потому что в конверте было невозможное – Дороти Вильямс, по ее же личной просьбе, отправляли на службу обратно во владения Короны, требующие на данный момент наибольшего вложения военной силы – на Большого Краба, потому что иверская угроза там сильна как никогда, и очень славно, что пожелания самой командора находятся в полном согласии с планами штаба.

– Погоди, но я же просилась на Восточные острова…

Доран рассмеялся тихо и спустился ниже, к лону Дороти, рискуя свалиться с кушетки, потом прижался губами к выступающей косточке на бедре и проговорил, иногда прерываясь, чтобы коротко поцеловать:

– Твой камергер, когда отвозил документы в Адмиралтейство, сначала показал их кое-кому в порту, там все подправили. Как надо. Восточные острова, тоже мне выдумала! Вот скажи, откуда в такой красивой головке зарождаются такие глупости? Все уже знают: Дороти Вильямс срочно убывает в Йотингтон, чтобы принять командование над фрегатом “Аурелия”. А так как служба Короне важнее всяких свадебных глупостей, но Его Величество мудр и справедлив, то Арнольду Тилсону полагается компенсация. Хотя Рауль упорно называет ее контрибуцией, и я не уверен, что он так уж неправ. Твой брачный обет стоил ему торгового каравана с серебром, ну его эквивалента – платить за украденного командора обманутому жениху ворованным серебром было бы чересчур. Правда, чтоб замять скандал, пришлось добавить сверху лошадей. Восьмерых. Твоя несостоявшаяся свекровь – железного характера дама. Вот за кого замуж надо было. Так что ты обошлась нам дорого, но не слишком, – закончил Доран и сжал Дороти там, внизу, губами – так сильно, что та не удержалась, выгнулась, прося еще.

Тепло слева исчезло – Морено, словно почувствовав, что скучные разговоры закончились, проснулся, мгновенно оценил ситуацию и сполз к Дорану, присоединив свои усилия к его, но успел заметить:

– Неа, много дали. Дорого. Зря. Могли просто забрать. Все равно наша. Но чертово письмо я так просто не прощу.

– Тебя никто не заставлял, – усмехнулся Доран. – Да и письмо ты увидел один раз. И то мельком. Я же его сжег.

– Я запомнил все эти закорючки, тоже мне задача. Должен же я был знать, что моя внезапная командор написала тебе, уходя вдаль с похоронной мордой и сделав вид, что ничего не было.

– Хорошее место для споров, – вмешалась Дороти, за что тут же была наказана в два языка – да так сладко, что оставалось только лежать покорно и принимать то, что так щедро ей дарили.

Любовь. Нежность. Понимание.

Впереди ждали штормы, недели трудного пути, теплые моря, новый корабль, Большой Краб, иверцы…

И еще тысячи плохих и прекрасных дней, которые могли начинаться как угодно, но хорошо бы им всем заканчиваться так, как сегодняшнему дню, который так отвратно начался.

Глава 34. Эпилог.

Однако…

Огромная белая акула металась на мелководье. Крюк, который она заглотила, был слишком мал, чтобы убить ее, но его величины хватало на то, чтобы она не могла выплюнуть наживку. Люди на небольшой рыбацкой шхуне ждали, пока она выдохнется.

Произошло это не скоро. К ночи. Акулу притянули к борту, подвесили, чуть не дав шхуне крен – слишком огромна была гадина, а потом вспороли брюхо, подставив снизу пустую бочку для требухи.

Первыми из брюха вывалились часть военного мундира и сверченный в комок парик, а затем уже появился весь акулий ужин. Ну как весь, ноги они не досчитались, но его светлость Пабло Ральони большей частью оказался собран. Один из матросов засунулся в акулу чуть ли не по пояс, наплевав на вонь мертвечины и акульих кишок.

– Есть че? – живо поинтересовался его приятель, придерживающий тушу.

– Есть, зацепилась паскуда, щас дерну.

– Нога?

– Да к бесам твою ногу, тут какая-то железка, – пробурчал рисковый моряк и рванул, выдирая из кишок нечто ими же и обмотанное.

– И чего это за херовина? – мрачно спросил кто-то из рыбаков.

– Да змий его знает, вроде рог – вон оковка, тут широкое горло. Отмоем, почистим, спихнем купцу в порте Вейн, может, отсыпет серебра.

– Снимаемся? – проорали с носа. – Светлость собрали? А то за него пятнадцать дукатов положено. Жрец Симон обещал.

– Собрали, собрали, – рисковый носком башмака спихнул в воду наиболее вонючие потроха то ли рыбины, то ли невезучего иверского петуха, которого сожрали на днях в здешней бухте. – Уходим. Сегодня удача наша.