– Отдай мне камень. Я клянусь тебе всеми клятвами, которые только есть на свете, – я не предам, не поверну против тебя. Лично втащу на борт “Свободы” твою команду и каждому матросу посмотрю прямо в душу, чтобы у тебя был самый преданный экипаж в этих морях. Своему Филлипсу ты оторвешь голову сама, я тебе его на веревке приволоку… Второй камень из бригантины выгрызу или из “Лилии”. Жизнь положу. Но сейчас мне нужен этот. Я…

– Морено…

– Молчи. Дьявол тебя побери! Хочешь, на колени встану? Ты сейчас сильнее, я, даже из кожи вывернись, отнять камень не смогу. И да, поэтому прошу. Как умею. Ты говоришь – лжец. Правды хочешь, а она такая, что если мог бы – отнял бы у тебя этот проклятый камень. Совесть бы свою сожрал, командой бы рискнул, но забрал. Сама знаешь – сейчас, когда ты при силе, не смогу.

Дороти смотрела на Черного Пса и не понимала, что с тем происходит, но то самое горькое внутри внезапно выросло, и она уже открыла рот, чтобы отказать, когда Морено выпалил:

– Я должен его спасти. Как он меня с того света вытащил. Это такой долг, который вернуть надо.

– Кого? – удивилась Дороти.

– Что ж так все косо выходит-то! – Морено досадливо поморщился и наконец посмотрел Дороти в глаза. И сразу отвел взгляд, точно его на месте преступления поймали. – Наверно, нет у меня правильных слов. Я – подлец, а ты – благородная леди. Цельный командор. Дара за мою шкуру не пожалела для сирен, а я, крыса трюмная, тебя скрутил, чтоб ты до камня не дотянулась. Все так, только вот…

– Морено, у меня ощущение, что мы с вами говорим на разных языках, – Дороти поняла, что сейчас она услышит то, что не хочет знать.

Но знала. С самого начала. С той ночи, когда Доран Кейси вернулся из мертвых.

Но Морено снова ухватил ее за руку и все-таки начал говорить:

– Они забрали его память. Вот так, разом. Гнилые суки. Дали мне то, что я просил, да. Дураку медяшек. Я тогда не сказать чтоб молод был, нет. Просто по-другому все вокруг казалось – глуше, тише… Знаешь, когда мы первые десять тысяч дукатов спустили в порте Вейн за три дня, мир вокруг ярким казался, а потом блекнуть стал. Взяли торговца, ну второго. Ну деньги, ну серебро, ну шелк… Все приедается, становится пресным, без вкуса. Все считаешь обыденным. Даже то, что когда-то казалось острым и… – Морено отошел к перилам мостика, уселся на палубу, поднял голову, посмотрел Дороти в глаза и уже больше взгляда не отводил. – Призрак. Он спас меня после. Не на море, на суше. В одном из борделей. Из подвала, где меня уже почти окунули в чан с расплавленным оловом – знаешь, у некоторых отвратные манеры делать из хороших парней статуи.

– Призрак тебя спас?

– Да. Вытащил. Ему плохо на суше было – почти все силы растерял, но дотащил меня до порта. А потом пришел, не сразу, через месяц. Я первый раз испугался, что он теперь меня за собой утащит, и палить начал, так он пистолет в узел завязал. Я даже сохранил. На память. Потом он приходил чаще. Разговаривали. Он рассказывал много – о своей жизни. Той, живой. Мы стали друзьями. Будешь смеяться, моя недоверчивая, но у пиратского капитана нет друзей. Команда есть, шлюхи в каждом порту есть, а вот друзей нам не положено.

Дороти кивнула, ощущая, как внутри разрастается холодная глыба.

– Иногда он приходил часто, потом реже. Пропадал неделями где-то по своим делам. А я жил, как мне казалось, на полных парусах. Мне наши встречи нравились, они были интересными. Мне, дураку, льстило, что ко мне таскается гроза океанов – просто вина попить и партию в карты сыграть.

Дороти мутило, хотелось заткнуть уши и не слышать этот хриплый голос, который рассказывал о том, что Доран восемь лет приходил к какому-то пирату, потому что…

– Я тогда мало думал о нем. Все больше о себе. Золото, серебро, торговцы, женщины, пресное вино, блеклые рубины, скучные поединки. Я хотел большего. Большего. Обо мне говорили в порте Вейн, а я хотел, чтобы перешептывались даже в хижинах на другом конце света. И в королевских дворцах. Он приходил все реже. Потом мы не виделись целый сезон, и я не вспомнил о нем. Подумал, ну на черта мне Призрак и его дружба, когда я могу… Могу все и так. Без него. Да и дружба ли это – с покойником ночами болтать? А потом, сматываясь от капера, мы вошли в Гряду Сирен, и они предложили мне сделку. Отдать то, что не ценю, в обмен на один маленький, но чертовски важный талантик.

Дороти слушала молча. Не задавая вопросов.

– И я кивнул. Подумал, в жизни появится вкус и исчезнет серость. Так и вышло. Обо мне заговорили даже в ваших надушенных гостиных, я стал звездой здешних морей, китом-убийцей в косяке макрели. “Каракатицу” узнавали везде по рисунку парусов, и золото текло рекой. Где-то в душе я знал – дар сирен такой же безвкусный, как храмовая похлебка, но верить не хотел. Понять не мог, что они забрали, пока не понял – прошел сезон, а Призрак меня так и не навестил. Не кривись, командор. Да, я порочен и рос в дерьме, но что такое дружба, я знаю. Я забеспокоился, почему он не приходит – он никогда не пропадал так надолго. Через полтора месяца, после того как мне рассказали, что видели его на севере, я рискнул его позвать. У меня было нечто, способное дать понять ему, что я в беде. Как мы договаривались. Я позвал, и он пришел.

– Только вот не признал тебя, да? – Дороти хотела, чтобы это прозвучало зло, но вышло печально.

– Да. В точку. Эти слуги дьявола забрали его память в обмен. Я пытался вернуть ее. Я преследовал его корабль по всем морям – и мои ребята тоже впряглись в эту безумную охоту. Мы побывали в центре всех ураганов, мы стерегли его рядом с морскими баталиями, когда на большую кровь призраки слетались, точно чайки в рыбный ряд утром. Всякий раз он уходил от меня. Дважды я пытался заговорить с ним, но тщетно. Третий раз был при тебе.

– Ты же получил, что хотел? О тебе знает каждая собака от Йотингтона до Алантии. Ты и без помощи Призрака способен опустошить конвой с грузом серебра под присмотром двух фрегатов и уйти незамеченным. Так зачем тебе его дружба? Только потому, что когда-то он спас тебе жизнь? Стоит ли сделка отмены?

Морено посмотрел снова, улыбнулся. Улыбка вышла жалкая, словно на его лице мышцы не привыкли к подобному. И, по-волчьи приподнимая верхнюю губу, медленно произнес:

– Я поклялся ему на крови. Именем Черной Ма. Что спасу ту, что дорога ему. Его любимую, что осталась там, на берегу. Пригляжу за ней, помогу, передам часть добычи. И главное – сниму с нее проклятье. Он обещал рассказать о ней, когда приходил последний раз. И не успел.

Морено выдохнул и замолчал.

У Дороти все самообладание ушло на то, чтобы не раскрошить перила мостика и не дать кипящему внутри отразиться на лице. Пришлось силой воли разжимать пальцы, вцепившиеся в уже потрескивающее дерево.

Она осторожно выдохнула раз, второй и расслабила руки.

Холодная глыба, которая как горный ледник наползала от солнечного сплетения, наконец разрослась до того, что заполнила собой всю грудь, потушила гнев, раздавила злость – и болеть внутри перестало.

Словно в мозаике нашелся нужный кусочек и встал на место.

Появилась возможность осмыслить происходящее, уже не обращая внимание на грызущие изнутри ревность, чувство вины, обиду и еще тысячу острых игл, которые ранили сердце.

Доран спас Морено жизнь, чтобы тот в ответ спас его любимую. Ту, которая Дорану дороже всего. Ту, о которой мертвый Доран помнил все десять лет.

И всяко речь не о Дороти. Ее спасать не от чего. Только если от глупости. И от пустых надежд.

Морено поклялся выполнить обязательства. И теперь, ради чужого счастья, ради любимой Дорана, ей, Дороти, предлагают отказаться от своего дара.

Потому что Доран любит другую. И всегда любил. Может быть, Дороти даже знала ее. Кто это – соседская веселушка Мари или тихоня Елена, а может, Магрет – она училась вместе с ними в Академии?